Ангелы не плачут - Анна Климова

Жутко становилось от этой ненависти спецназовца. Даже мурашки по коже пробегали от того, насколько она была темной и глубокой, как старый колодец, скрывающий в себе бог знает какую муть. И что самое страшное, муть эта бродила в сердцах и душах многих сейчас. Она пахла гнилью и смертью. Она пахла безумием. Но дальше этой мути ничего не было. Никакого выхода. Она жила, ворочалась и кипела сама по себе, отравляя ядовитыми испарениями все вокруг. И это было еще хуже, потому что мутное варево ненависти являлось самоцелью. Робкие замечания интеллигентного вида людей по телевизору о том, что нельзя обвинять весь чеченский народ во всех бедах, почти не принимались во внимание. Все это понимали, но… ненавидеть иногда так приятно. Ненавидеть без ремарок и отступлений. Ненавидеть так, чтобы скулы сводило. Ненавидеть вместе…

В Риме ненавидели Карфаген. На Руси проклинали Золотую Орду. В Англии терпеть не могли французов. Во Франции недолюбливали англичан. Янки не выносили надменных южан. Южане презирали вульгарных янки. И все вместе дружно и во все времена ненавидели евреев.

Как же мир не сошел с ума?

Или все же сошел, но никто этого до сих пор не замечает?

Степан нахмурился. Он впервые задумался над этим. Если Бог и Его ангелы существовали, то куда они смотрят? Или просто делают вид, что ничего такого не происходит? Но Степан знал, что происходит! И спецназовец Виктор тому подтверждение. Он был выброшен из бурного моря всеобщей деятельной ненависти, где он не был чужаком, плавал в нем, как рыба в воде. Но теперь, выброшенный на мирный берег, он поражал своей уродливостью. Нет, не тем, что остался без руки, а той внутренней уродливостью, которую в нас строит ненависть, которую она в нас лелеет и подогревает. К тому же эта оторванность от привычной среды сама по себе угнетала и бесила Виктора. Он уже не мог находиться вне деятельной ненависти, выражавшейся в возможности доказывать ей свою полезность. Виктор остался там, на войне. Он не мог там не остаться. В мире, в котором жила жена Виктора и которая, судя по всему, хотела подыскать в нем место для мужа, Виктор станет похож на сломанный «калашник», повешенный на уютной чистенькой кухне среди половников, кастрюль и сковородок. Вот в чем заключалось его уродство. Только на войне небритый, пыльный, пахнущий многодневным потом, задорный, настороженный, ждущий, ДЕЙСТВУЮЩИЙ спецназовец Виктор был красив. Красив подобно олимпийским богам.

Сам Виктор интуитивно это понимал. Он осознавал свое уродство в этом новом мире, где нет смертельной, будоражащей кровь опасности, где граждан развозит общественный транспорт, где полно беззаботных людей. И это делало его жизнь еще мучительнее, несмотря на то, что он вырвался из пасти Смерти, пожертвовав рукой. Но эта жертва теперь казалась бывшему спецназовцу слишком значительной. Значительнее оставшейся у него жизни. Потому он и отталкивал от себя любимых людей. Отталкивал и тоже заставлял страдать.

Степан понимал, что должен что-то сказать, но не находил слов. Не было слов для человека, все еще жившего рейдами, засадами, атаками и маневрами.

И Степан не хотел быть таким. Просто не хотел, и все.

— Для нас война закончилась, — произнес Степан. — Нельзя все время думать о ней. Так и с катушек съехать недолго. Надо жить, чтобы не быть в тягость другим. Надо, Витек, самому дерьмом не быть и делать так, чтобы о тебе как о дерьме не думали.

Спецназовец резко повернулся к Степану и ухватился за его здоровую руку.

— Я не дерьмо, — проговорил он с ненавистью. — Я не дерьмо! И никогда дерьмом не был. А вот вам, салагам сраным, не понять, когда то, чем ты жил, вдруг нахрен вдребезги. Вдребезги!

Курившие в холле притихли и повернулись к ним.

— «Война для нас закончилась», — передразнил Виктор с искаженным от ярости лицом. — Что вы, зелень, можете понимать? Вас призвали, вы оттрубили свой срок, и домой, под мамкину юбку! А это моя работа! Там пацаны мои! Они там мочат этих тварей бородатых! А я тут! Тут! Понимаешь? «Для нас война кончилась»… Это для них, — он указал дрожащим пальцем на темное окно, — вот для них война кончилась! Для всех этих чистеньких мудаков на улицах она кончилась, так и не начавшись! Они язычками только могут, только друг у друга отсасывать умеют… Вот они из меня дерьмо делают! Они! Это они кричали, что нам не нужна война! Вопили во всю глотку, когда мы этих шакалов могли добить в ущелье еще в первую войну! Перед Западом согнулись! Попку сами оголили — нате, пендюрьте! А теперь что? Мужики в цинках! Каждый день! Каждый е…й день!

— Пусти, — спокойно сказал Степан. — Я тоже служил, и мои друзья тоже сейчас там.

Виктор тяжело дышал ему в лицо, но все же отпустил руку.

— Ладно, извини, солдат. Просто меня все это бесит. Наташка моя из себя выводит. Канючит каждый день: «Иди к папке моему в охранники. Кому ты еще такой нужен?» А мне, блин, милосердие не надо.

Отбросив сигарету, Виктор вышел из холла.

Милосердие…

Вранье. Оно надо было всем. Но в этом мало кто мог признаться.

Милосердие и любовь. Всего лишь милосердие и любовь.

Не больше.

Но что может быть больше этого?

Все, кроме этого, — пепел и прах.

Пепел и прах…

7. Золотые мальчики

— Я не пойду! — решительно сказала Галя.

— Пойдешь! — настаивала Оксанка.

— Да вы что, взбесились все, что ли?!

— Что на тебя нашло в самом деле? — недоумевала подруга.

Они шли через госпитальный парк в хирургический корпус, набросив на плечи теплые солдатские халаты, так как апрель был холодным.

— Ничего на меня не нашло. Просто мне хватило последних бабушкиных «смотрин» месяц назад. По горло и выше.

— Господи, ну поцеловал он тебя разок, от тебя что — убудет? Как дикая кошка, ей-богу! — негодовала Оксана. — После этого что, надо всех мужиков возненавидеть?

— Причем тут это? Мне просто противно, когда все так…

— Как? Ну, как?

— Как в клубе по разведению собак. Откровенное сводничество. И все ждут, получится или не получится.

— А как ты хочешь?

— Не знаю! Но не так.

— Ага, — кивнула Оксана. — «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь».

— Что в этом плохого? — пробормотала Галя.

— Только то, что нечаянную любовь ждут одни дуры. С таким же успехом можно ожидать падения кирпича на голову. И то надо приложить усилия, чтобы пойти на стройку.

— Ксана, что ты от меня хочешь? — с усталой обреченностью спросила Галя.

— Чтобы ты дружила со своей головой.

— Я дружу.

— Нет, ты дружишь с собственными комплексами и дурным характером. Скажи мне на милость, кто тебе мешает просто жить?