Дымка. Черный Красавчик (сборник) - Анна Сьюэлл

Он приготовился к трудной работе – превращению сырого дичка в хорошо объезженную и обученную ковбойскую лошадь. Он сделал несколько шагов к Дымке, и Дымка попятился назад, насколько позволяла веревка; он захрапел, увидав, что дальше пятиться некуда, и ударил копытом при приближении ковбоя. Клинт не спешил, но упорно подвигался вперед, пока не очутился так близко от Дымки, что мог его тронуть. Придерживая веревку левой рукой, он вытянул правую и погладил лошадь между глаз. Дымка присел, захрапел, но вытерпел это. Он стоял не шевелясь, чувствуя, как мягко поглаживает рука его лоб, как она понемногу поднимается выше и выше.

Клинт коснулся уже одного уха, когда Дымка протянул морду вдоль рукава ковбоя, понюхал и вдруг схватил Клинта зубами за руку Ковбою не привыкать было к повадкам дичков, он ждал этого, и лошадь вырвала только клочок рубахи – не мяса.

– Ну-ну, не злись, – сказал ковбой, продолжая как ни в чем не бывало поглаживать лошадь. – Я только хочу добраться до ушей и потрогать, какова у тебя шишка ума.

В конце концов он добрался до этой шишки и долго почесывал Дымку между ушей. И дальше, за левым ухом, и шею, пока не дошел до загривка, пока не разгладил и не распутал на гриве все узелки. Лошадь то и дело вздрагивала и припадала к земле, но ковбой продолжал ее гладить, пока не стало заметно, что лошадь легче сносит прикосновение его руки.

Клинт разговаривал с ней без конца, как в жизни не разговаривал ни с одним дичком.

Дымка безотрывно следил за каждым движением, которое делал человек.

Те дни, что Дымка провел на привязи, поубавили в нем дикости. Он научился тому, что с веревкой спорить бесполезно, что, дойдя до ее конца, нужно повернуть назад; мало-помалу привык он и к тому, что то здесь, то там прикоснется к нему веревка. Он перестал лягать ее за это. К веревке привык он больше, чем к человеку, но она приучила его не пугаться прикосновений, и теперь ему легче было снести прикосновение руки. Понемногу он привыкал и к руке, потому что движения ее были правильны, не слишком быстры, равномерны.

– Видишь, сколько тебе послаблений, – сказал Клинт, поглаживая и загривок и спину. – Будь ты обыкновенный дичок, я не стал бы с тобой канителиться. Завтра утречком ты был бы уже в корале и я сидел бы у тебя на хребте. А на будущий месяц отправил бы тебя без долгих разговоров в работу. Но так как ты пришелся мне по вкусу, мы будем действовать иначе. Я не буду спешить и сделаю из тебя собственного моего молодца. И тогда все ковбои со всей округи позавидуют мне – такая из тебя выйдет лошадка.

Этот план Клинта был верным залогом победы, и медленно и упорно он начал воспитывать Дымку. Ковбой призвал на помощь все свое искусство и ухлопал бездну времени, чтобы вылепить из Дымки такого коня, какой был ему нужен.

Каждый вечер, едва кончался ужин, Клинт отправлялся вниз по пересохшему руслу к Дымке. По ходу своей работы Клинт убеждался, что не переоценил мышастого красавца, и, когда темнота заставляла его возвращаться домой, разочарования не было на его лице.

Дымка сидел на привязи больше недели. Все это время Клинт навещал его днем, во время работы в корале, и несколько часов проводил с ним по вечерам. Лошадь привыкла к веревке и больше не обращала на нее внимания, но ковбоя она все еще сторонилась: ему трудно было прогнать из ее сердца унаследованный от праотцев страх. Человек оставался для Дымки тайной и после недели знакомства. Власть, которую имело над ним это двуногое существо, заставляла Дымку ждать следующего его движения, каково бы ни было предыдущее, потому он и сторонился ковбоя, потому ни одного движения не сделал ковбой так, чтобы Дымка его не заметил.

– Ты, видно, решил не спускать с меня глаз, малыш, – сказал Клинт. – Но это как раз мне и нужно. Больше будешь смотреть – больше увидишь, скорее научишься уму разуму.

Дымка смотрел – и видел, и учился. Однажды вечером Клинт отвязал веревку от бревна и повел лошадь к коралю: она была сломлена настолько, что ее уже можно было вести на поводу, и она шла довольно легко. Сердце Дымки колотилось в ожидании того неизвестного, что вот-вот случится. Когда ковбой проводил его через большие ворота, он высоко подымал копыта и осторожно ступал, его глаза впивались во все подозрительное – плащ, висевший на стене кораля, заставил его захрапеть и шарахнуться вбок. Клинт беседовал с ним и вел его дальше, через вторые ворота, в маленький круглый кораль. Толстый, суковатый столб был врыт посреди этого кораля, а возле него лежал блестящий кожаный горб – седло.

– Ну, малыш, сейчас начинается представление, позвольте вас познакомить вот с этим седлом.

С этими словами Клинт обернулся и стал поглаживать Дымкин лоб. Дымке теперь было не до ковбоя: все его внимание было устремлено на седло, с горящими глазами, насторожив уши, он храпел, ожидая, не прянет ли на него это кожаное «что-то», не разорвет ли, не сожрет ли живьем.

– Смотри, храпи и лягайся сколько хочешь, – сказал ковбой. – Познакомься с этой штукой получше, я не буду тебя торопить.

Клинт стоял с Дымкой в нескольких шагах от седла, усмехаясь и поглаживая его за ушами. Дымка не прочь был бы отказаться от нового знакомства, но Клинт убеждал его подойти ближе к седлу, и ничего другого ему не оставалось.

Шевельнись в этот миг седло, Дымка прянул бы прочь, и Клинту его не сдержать бы. Но кожаный горб лежал неподвижно, совсем неподвижно, и скоро утратил свой грозный вид. Тогда Дымка отвернулся и стал рассматривать другие вещи в корале, но среди них тоже не оказалось ничего, что сулило бы неприятность, и внимание Дымки снова вернулось к ковбою.

Тогда Клинт подошел к столбу, медленно и тихо поднял седло и поднес его ближе к Дымке. Едва звякнули стремена, лошадь захрапела и попятилась, но Клинт и седло продолжали приближаться к ней медленно, но упорно.

Наконец Дымка уперся в высокий забор кораля, дальше ему некуда было отступать. Ковбой, не выпуская из рук веревки, подходил ближе, а с ним и седло. Вытянув ноги вперед, с низко опущенной мордой, Дымка припал к земле. Урок с седлом продолжался.

Тогда Клинт подошел к столбу, медленно и тихо поднял седло и поднес его ближе к Дымке. Едва звякнули стремена, лошадь захрапела и попятилась, но Клинт и седло продолжали приближаться к ней медленно, но упорно.

Когда, по мнению Клинта, седло было достаточно близко, а Дымка почти преодолел страх, он положил седло наземь и, взяв старое одеяло-потник, стал размахивать им в воздухе; ближе и ближе к Дымке были взмахи, и лошадь захрапела, выкатив белки глаз. Дымка попытался было повернуться и ударить одеяло копытами, но одеяло взлетало снова и снова, пока не коснулось его бока. Он шарахнулся в сторону, вскинул задом, но увернуться не смог.