Мост через огненную реку - Елена Прудникова

Через восемьдесят миль луговой берег повышался. Там-то и располагался замок Саутон, форпост ордена, первый из мейер-ских замков на их пути. В городишке близ поворота на Саутон Бейсингема застало письмо Галена – союзник извещал, что намерен остановиться в замке на дневку. Энтони вспомнил жадное детское любопытство цыгана и усмехнулся: как будто бы могло случиться иначе!

Сам он совершенно не интересовался замками: этот род строений надоел лорду, выросшему в родовом гнезде, еще в детстве. Однако в том же городишке их ждали еще и двое офицеров союзного штаба. Оказалось, что у генерала Шар-мийона, командующего балийской артиллерией, три дня назад был день рождения. Союзники собирались устроить пирушку и послали гонцов за вином и закусками, а также с поручением пригласить Бейсингема и его штаб. Энтони приказал своим тоже остановиться на дневку, намереваясь поехать в замок и попраздновать от души.

Дневка – это отдых разве что для лошадей, для всех остальных это день, в который надо переделать все накопившиеся дела. Нельзя сказать, чтобы Бейсингем и его офицеры выехали рано. Впрочем, у балийцев царила та же самая суета, и все были заняты тысячей надоедливых мелочей – за исключением командующего, который заявил, что сегодня он отдыхает, и пусть хоть солнце остановится. Означенное светило уже склонилось к зубцам крепостной стены, когда во дворе замка собрались штабные офицеры обеих армий и некоторые из полковых командиров.

Насколько Энтони знал историю края, Саутон был самым древним из орденских замков. Братья построили его в обжитых местах, еще когда орден не удалился от мира. Здесь уже лет триста никто не жил, и лишь упорные суеверия помешали местным жителям разобрать все по камешку. Стены и сам замок, сложенные из тесаного камня, выглядели еще прилично, а внутренние кирпичные постройки давно выветрились, двери и окна исчезли, как не было, ров превратился просто в яму, заросшую травой, через которую лошади легко перебирались без всякого моста, а ворота отправились туда же, куда и двери, мебель, гобелены и все то, что скрашивало жизнь обитателей этого убежища восемьсот лет назад. Хотя, если вспомнить о нравах древних орденов, не те это были люди, чтобы чем-то свою жизнь украшать.

На шум веселья появился и Гален. За месяц кампании «цыганский барон», как его называло теперь уже все войско (само собой, за глаза), сумел привести в относительный порядок вверенную ему орду. Но все равно работы командующему хватало. Накануне его день закончился перед рассветом, и он велел будить себя только в одном случае: если с неба начнут падать жареные куропатки. Проснувшись, он тут же уехал на реку купаться, а вернувшись, исчез в недрах Саутона. Энтони был уверен: генерал не покажется, пока не облазит весь замок и не ощупает каждый камень.

Теперь, вымытый, отдохнувший и удовлетворивший свое любопытство, генерал казался если не прирученным, то хотя бы сытым и ленивым. Он стоял, опершись на импровизированную коновязь, с бутылкой вина в руке и, усмехаясь, наблюдал за возней молодых офицеров, развлекавшихся балийской борьбой.

По правде сказать, наблюдать балийскую борьбу можно только спьяну. Зрелище это невообразимо скучное – смотреть, как два человека стоят и пытаются повалить один другого, не применяя ни ударов, ни приемов, а попросту кто кого заломает. Между тем игры эти были небезопасными, потому что иной раз соперники заламывали друг друга до серьезных увечий: растягивали связки, вывихивали суставы… Если уж устраивать состязание, то Энтони предпочел бы фехтование, но фехтовать всем было лень. Приходилось принимать жизнь такой, какая она есть.

Некоторое время борцы просто возились, потом кому-то пришло в голову устроить состязание двух штабов. Начали с младших офицеров, продолжили старшие. Когда дошло до генералов, наступила некоторая заминка, показалось даже, что все остановится, – но в круг вышел именинник, и генералы тоже пополнили число бойцов. И вот, наконец, остались одни командующие. Все головы повернулись к ним. Дисциплинированные трогарцы позволили себе не более чем немой вопрос, но балийцы смотрели на своего командующего с откровенным злорадством. Гален слабаком не выглядел, однако лорд Бейсингем, когда хотел размяться, грузил вместе с солдатами обоз, легко кидая двухсотфунтовые мешки, и это видели все. А кроме того, во всей толпе зрителей едва ли нашелся бы хоть один, кто желал бы победы цыгану.

Энтони усмехнулся про себя. Пожалуй, вагриец попал в трудное положение. Очень уж высоко он себя поставил. Если бы у него был хотя бы другой противник, а не Бейсингем, при первой же встрече осадивший его, как норовистого жеребца. Это будет уже не забава, а состязание авторитетов, изначально проигрышное для цыгана. Отказавшись или проиграв, он уронит себя еще больше, но и выиграв, не добьется ничего, разве что сохранит прежний статус. Энтони почувствовал даже некоторую жалость: до чего же по-идиотски устроены люди! Впрочем, он-то отказываться не собирается – интересно попробовать, на самом ли деле этот хваленый цыган сделан из огня и стали. Огонь-то он видел, а вот сталь…

Энтони лениво поднялся и двинулся в круг, на ходу снимая мундир, и через долю мгновения от своего места шагнул Гален. Они обменялись положенными легкими поклонами и сцепились в смертельном объятии двух медведей. Действительно, бродячий генерал был крепок не только с виду. Мускулистый, ширококостный, сильный, как может быть силен воин, который не слезает с седла и не выпускает оружия, – но и Бейсингем тоже не из теста слеплен, силу свою он культивировал годами, с упорством и знанием дела.

Они долго стояли друг против друга, и Энтони, наконец, почувствовал, что Гален уступает. Со стороны еще ничего не было заметно, но он-то ощутил, что напор противника ослабел и тот чуть-чуть сдвинулся назад. Темные глаза сверкнули, Гален поднажал – это было ошибкой, он тут же потерял устойчивость и дрогнул уже по-настоящему. Дальше все просто. Противник начал терять силы, теперь не дать ему снова закрепиться, немножко поводить, выматывая, потом крутануть – и на землю. «То-то балийцы обрадуются, – мелькнула мысль, – второй раз их командующего сунут физиономией в дерьмо…» Бейсингему стало противно. Кретинизм какой-то, они ведут себя не как генералы, а как желторотые лейтенантики перед девчонками!

– Предлагаю ничью, – тихо сказал он.

Гален лишь зубы стиснул да глянул так, что сразу стало ясно, какие слова он про себя говорит. Энтони вдруг стало весело. Он мгновенным движением сбросил напряжение и выпрямился.

– Все! – объявил он. – Я закончил…

Он надел поданный ординарцем мундир и, повернувшись к ошарашенным зрителям, небрежно пояснил: