Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные - Дэвид Слоан Уилсон

Такая аргументация, которая до последнего времени казалась весьма обоснованной, в свете теории многоуровневого отбора уже не представляется столь непоколебимой – как и многое другое наряду с ней. Если особь больше не считается полноправной единицей отбора, то и полноправной когнитивной единицей она уже не является. И мы вольны представить личности в социальной группе, связанные в сеть, что дает группе статус мозга, а личностям – статус нейронов.

Концепция коллективного мозга может выглядеть как научная фантастика, но только на фоне пятидесяти предшествующих лет научной мысли. Как я упомянул ранее, отцы-основатели общественных наук не испытывали дискомфорта при мысли о группах-организмах, вершиной которых было групповое сознание (Wegner 1986). Более того, современные биологи, изучающие общественных насекомых, с поразительной ясностью установили существование такого сознания (Seeley 1995; Detrain et al. 1999). Пример пчел поможет нам возродить наши интуитивные знания в отношении нашего собственного биологического вида.

Будучи оценены в полной мере, вызовы, которые бросает колонии пчел окружающая среда, крайне многочисленны. Для того чтобы действовать адаптивно, колония должна принимать решения ежечасно. Какие цветочные участки на пространстве в несколько квадратных километров нужно охватить, а какие не трогать? Собирать ли нектар, пыльцу или воду? Кому собирать нектар, а кому поддерживать улей? В серии изящных опытов Томас Сили и его коллеги в подробностях выяснили, как принимаются эти решения (Seeley 1995). В одном эксперименте колонию, каждая особь которой получила характерную метку, была перенесена в леса Адирондака, далеко от привычных ресурсов. Затем в лесах разместили источники искусственного нектара, качества которого можно было изменять. Когда пищу в каком-либо источнике делали хуже, чем в других, колония отвечала тем, что рабочие пчелы покидали этот источник, хотя отдельные особи до этого посещали лишь его – и не могли сравнить его с другими. Такие особи вносили одно звено в цепь событий, но оно позволяло проводить сравнение на уровне колонии. Когда пчелы возвращались от источника с низким качеством нектара, они танцевали меньше и сами не особо хотели возвращаться на участок. Поскольку от бедного источника возвращалось все меньше пчел, особи, посетившие более богатые источники, имели возможность выгружать свой нектар быстрее – и использовали это как подсказку: нужно танцевать больше! Так новые привлеченные особи направлялись на лучшие источники нектара, а зависящее от наличных условий решение о том, где собирать нектар, принималось децентрализованно, при этом особи действовали скорее наподобие нейронов, нежели как полноправные деятели, самостоятельно принимающие решения. В то же время само устройство улья – расположение и размеры площадки для танца, медовых сот, выводковых камер, – значило, как показали эксперименты, очень много в когнитивном устроении того, как принималось адаптивное решение на групповом уровне.

Не так давно у пчел зафиксировали другой пример группового распознавания, связанный с порядком выбора места для нового поселения колонии (Seeley and Buhrman 1999). Когда колония разрастается и возникает необходимость разделиться, старая матка улетает, с ней вместе улетает примерно половина рабочих пчел, и они формируют рой, не имеющий улья, при этом пчелы-разведчики вылетают из роя в поисках подходящего для поселения места. Возвращаясь из разных мест, пчелы-разведчики взаимодействуют с роем на его поверхности – и после этого, непонятно как, выбирают самое лучшее место. Впрочем, как и при сборе нектара, каждый разведчик бывает лишь в одном месте, и принятие решения представляет собой распределенный процесс, требующий для своего протекания группы пчел, взаимодействующих должным образом. Этот пример очень поучителен потому, что в нем видно, что решение принимается по алгоритму «выбор лучшего варианта из n»: его порой применяют и люди (Payne et al. 1993). Алгоритм одинаков и для группы нейронов, и для группы пчел.

Колонии общественных насекомых вывели представление о групповом разуме и группах-организмах за пределы мистики и научной фантастики. Кроме того, вполне вероятно, что те же самые представления применимы и к нашему виду (Wilson 1997). В сколь бы великой степени мы ни восхваляли индивидуальный человеческий разум, его способности весьма уступают требованиям языка и культуры – отличительным признакам нашего вида, развивавшимся в тандеме с эволюцией человеческого мозга. Теории человеческой эволюции часто делают акцент на различных формах сотрудничества в контексте физической активности (скажем, охоты или межгрупповых войн); так почему бы не сделать этот акцент в контексте активности умственной? Если бы в нашем виде не развилось широко распространенное когнитивное сотрудничество, тогда ту роль, которую мы играем в групповом сознании, нам бы требовалось осознавать не больше, нежели медоносным пчелам, исполняющим свой виляющий танец.

Четвертое прозрение, привнесенное теорией многоуровневого отбора в «знакомый» нам процесс культурной эволюции, говорит о том, что такая эволюция протекает преимущественно на уровне групп. Культурная эволюция – никакая не «служанка» эволюции генетической. Она меняет параметры эволюционного процесса, благоприятствуя развитию фенотипических черт, которые не появились бы в ходе лишь одной генетической эволюции (Boyd and Richerson 1985; Boehm 1999; Wilson and Kniffin 1999). Чтобы понять значение этого утверждения, рассмотрим генетическую мутацию в рамках большой популяции, разделенной на несколько групп. У нас имеется наследственная изменчивость, наблюдаемая как внутри групп (единственный мутант и остальные особи в группе), так и между группами (группа с мутантом и группы без мутанта). Ген может поддерживаться групповым отбором, если особь-мутант сама по себе повышает приспособленность группы в сравнении с другими группами. Но это преимущество необходимо оценить и на уровне особи: повышает ли оно приспособленность индивида по сравнению с другими членами той же группы? Вероятнее то, что воздействие мутации на группу будет более заметным, если группа мала (например, один мутант в группе из пяти особей), а не велика (один мутант из тысячи). Групповой отбор также будет работать лучше, если все мутанты сойдутся в одной группе, но неясно, как подобное может произойти, если ген-мутант редко встречается во всей популяции. Следует заметить, что в 1960-х годах исследователи указали на несколько ограничивающих факторов, обсуждение которых и задало тон всей дискуссии о групповом отборе.

А теперь рассмотрим культурную мутацию – новое верование или образ действия, которые возникли в одной из групп случайно, благодаря рациональному рассуждению или под воздействием любого иного процесса. Мутация культурная, в отличие от генетической, не обязательно демонстрирует низкую частоту распространения в границах группы. Целый набор факторов может быстро превратить измененное поведение в образ действия большинства членов группы – или даже всей группы без исключения. Члены такой группы могут подробно обдумать новое верование или обычай, оценить его разумность и установить в качестве