Улеб Твердая Рука - Игорь Коваленко

Разноязыкие, разноликие люди смешались, как горох в мешке, плещут масла из корчаг и бочонков, обнимаются после удачных сделок, бранятся, не сойдясь в цене, похваляются товарами, тычут под нос драгоценные серьги и колты, перстни и ожерелья, а то и кукиш, глядят в зубы лошадям, дергают вымя коров, мнут трескучие свертки кожи, предлагая скорнякам за них костяные изделия, гогочут на проделки скоморохов, отталкивают нищих, которые не прочь проверить, хорошо ли лежит чужое добро, подбрасывают увесистые шары воска и сыра, угощаются медом и переваром, поют, хохочут, плачут, зазывают, примеряют, радуются, сердятся, апеллируют к присматривающим за порядком верховым дружинникам, что с наказующими шестоперами в руках бороздят толпу.

Наконец динат и его спутники выбрались из этой кутерьмы, подравняли строй.

Подолье и крепость разделяла трясина, малопривлекательная, как и все болото. Через эту зловонную жижу пролегла бревенчатая гать с дощатым настилом.

При желании болото можно было бы засыпать землей и хворостом, утрамбовать, отведя воду в какой-нибудь овражек. Однако киевляне благодарили судьбу за столь труднопроходимую естественную преграду на подступах к укреплению. В самом деле, случись нападение — вражескому войску пришлось бы с этой стороны преодолевать болото по единственному узенькому переходу. Вытянувшихся в цепочку неприятелей на тверди встретят дюжие росские богатыри и перебьют, сменяя друг друга для передышки, не давая сойти с качающейся под ногами гати.

Искушенные в боях оплиты Византии сразу оценили выгоду такого месторасположения и подивились дальновидности местных градостроителей.

— Поселились тут во время оно три брата, три князя, — поучал на ходу Калокир, — единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, сестра их Лебедь. Сидел Кий на Горе, а Щек сидел на холме, где ныне и есть Щековица, а Хорив на другом холме, от него же и произвели во-о-он то место Хоревицей.

— Ишь ты, — безразличным тоном откликнулся старшина копьеносцев, то и дело снимая тяжелую перчатку, чтобы утереть ладонью пот с лица, — трое, значит, их тут сидело. Всего трое… Вот бы тогда нагрянуть, изловить да на дыбу! А сестрицу бы в темницу, чтоб не насмехалась.

— С чего ей насмехаться? — спросил кто-то сзади.

— Красивая, должно, была, — подхватил еще чей-то голос. — Девы тут красавицы, будто наши.

— Молчать! — Командир полусотни грозно обернулся. — Все они тут насмешники! — И добавил, подражая динату: — Заклевали б их вороны!

— Речку в стороне называют руссы ее именем, Лебедью, — продолжал Калокир. — Да, сотворили те трое град и нарекли его в честь старшего брата Киевом. Это знать вам теперь нужно, пригодится, варвары почитают знающих.

Посольство благополучно перебралось через болото, преодолело горбатый бревенчатый мост через глубокий наполненный водой ров и, пройдя вдоль насыпи перед окольными стенами, достигло следующего моста, остановилось перед запертыми Лядскими воротами, по обе стороны которых уходили в высь две похожие как близнецы четырехгранные башни-вежи, наполовину выдвинутые за линию частокола.

Вверху, над плотно подогнанными друг к другу заостренными кольями забора, поблескивали шлемы стражников, расхаживавших по слегка наклоненному внутрь помосту. Ветер полоскал яркие значки росских копий.

Ромеи стояли внизу, задрав головы, насколько это позволяла их жесткая одежда. Сигнальщик протрубил в рожок, требуя, чтобы пропустили.

Их, разумеется, и без того давно увидели, и уже громыхали засовы и гулко раздвигались массивные, обитые медью дубовые створы ворот, их толкали могучие руки рослых молодцев, при виде которых оплиты сразу поняли, почему динат-пресвевт принял миролюбиво-смиренный облик задолго до прибытия в город и отчего облачился в скромную рясу.

— Греки пришли! — раздался голос наверху.

— Греки пришли! — подхватил следующий стражник.

— Греки! Греки! — понеслось дальше.

Со всех сторон подходили воины, бежала поглазеть простодушная челядь, нарядные девицы собирались стайками на крылечках ближних теремов, степенно шествовали бородатые именитые мужи с растопыренными от обилия драгоценных перстней пальцами холеных рук, выглядывали из стрельчатых расписных окон нарумяненные жены.

Улочки ожили, сбросив полуденную сонливость. Все, кто высыпал на солнечную площадь перед воротами, здоровались с блистательными пришельцами, отвешивали радушные поклоны.

Прижимая к груди крест, Калокир пристально смотрел на приближавшегося в сопровождении нескольких верховых паробков-оруженосцев знатного всадника, успевая одновременно поощрять взглядами своих оплитов, что, прислонив копья к стене и сдернув шлемы, дружно колотили в поднятые над головами щиты рукоятями обнаженных мечей. Этот дробный и громкий стук был воинским приветствием всех племен и народов. Они колотили до тех пор, пока подъехавший воевода не воздел обе руки и динат не повторил его жеста.

— Я тебя знаю, храбрейший Сфенкел! Привет тебе! — воскликнул Калокир, касаясь ладонями стальных наплечников спешившегося воеводы. — Узнаешь ли ты меня?

— Привет тебе, человек! — отвечал киевский воевода. — Я не знаю тебя.

— Как же! Вспомни! Я Калокир! Когда-то ты преломил со мной хлеб на своем дворе. Твои свечи до сих пор освещают мою обитель в Фессалии. А ты, остался ли ты доволен моими паволоками и медью?

— В мой дом скверны не попадет. А тебя, добрый человек, прости, не припомню. Киев знал о твоем приближении. Ты посол Царьграда? Князь велел встретить тебя лаской.

— Препроводи на Красный двор, я должен донести туда тайные вести, — сказал Калокир.

— Идем.

Воевода грузно ступал сапогами по брусчатке, увлекая за собой строй ромеев. Шли они вверх по извилистой улице мимо чадящих мастерских ремесленников и гончаров, вертевших свои круги на обочинах мостовой, мимо богатых теремов и приземистых лачуг прислуги.

Чтобы не обидеть гостей, Сфенкел тоже отправился пешком. Позади процессии вели коней на поводу его паробки. Эти совсем еще молодые парни, спотыкаясь, открыв рты, неотрывно смотрели на мерно покачивающиеся перья на шлемах некоторых чужаков.

Провожать строй кинулись лишь вездесущие ребятишки. Взрослые же, не пропустившие ни единого слова из недавних переговоров, остались на площадке, чтобы обсудить услышанное и увиденное. Мужчин заинтриговали намеки посла на какие-то тайные вести. Женщины, естественно, были склонны посудачить насчет внешнего вида царьградских гонцов.

Мужи степенно толковали:

— По всему видать, вести те дурные.

— А может, и нет.

— Не иначе, самый главный после цесаря грек пожаловал. Много железа на его холопах.