Возможность острова - Мишель Уэльбек

О, мы были невинные овечки, невинные сентиментальные овечки; и чуть от этого не подохли.

И было ещё последнее утро, последняя прогулка; так же синело море, и чернели скалы, и рядом трусил Фокс.

— Я возьму его, — сразу сказала Изабель. — Это нормально, со мной он был дольше; но ты можешь забирать его к себе, когда захочешь.

Мы были в высшей степени цивилизованные люди.

Она уже все сложила, завтра должен был заехать мебельный фургон, чтобы отвезти вещи в Биарриц: её мать, бывшая учительница, по какой-то необъяснимой причине решила окончить свои дни в этом городе, набитом более чем состоятельными буржуазными дамами, относившимися к ней с величайшим презрением.

Ещё пятнадцать минут мы вместе ждали такси, которое должно было доставить её в аэропорт. «О, жизнь пройдёт быстро…» — сказала Изабель. Думаю, она обращалась скорее к самой себе. Сев в такси, она в последний раз помахала мне рукой. Да; теперь всё будет очень тихо и спокойно.

Даниель24,8

Обычно у нас не принято сокращать человеческие рассказы о жизни, какое бы отвращение и скуку ни внушало их содержание. Именно скуку и отвращение по отношению к этим текстам нам следует культивировать в себе, чтобы отделить себя от человека как естественного вида. Только при этом условии, уведомляет Верховная Сестра, станет возможным пришествие Грядущих.

И если я, следуя традиции, ни разу не прерывавшейся после Даниеля17, отступаю от этого правила, то лишь потому, что следующие девяносто страниц рукописи Даниеля1 безнадёжно устарели в свете современного развития науки.[30] В эпоху, когда жил Даниель1, мужское бессилие часто объясняли психологическими причинами; сегодня мы знаем, что это, в сущности, гормональное явление, зависимость которого от психологических причин минимальна и всегда может быть устранена.

Однако для нас эти девяносто страниц, полные мучительных размышлений об упадке мужской силы, перемежаемых порнографическими и в то же время гнетущими описаниями неудачных попыток полового сношения с различными андалусскими проститутками, содержат урок, который великолепно сформулировал Даниель17 в следующих строках своего комментария:

В целом процесс старения человеческой самки состоял в деградации по такому множеству параметров как эстетического, так и функционального характера, что определить, который из них был наиболее неприятным, весьма сложно; в большинстве случаев вряд ли возможно установить какую-либо одну причину конечного выбора.

Что же касается человеческого самца, то здесь, по-видимому, имела место совершенно иная ситуация. Подверженный эстетическому и функциональному упадку в той же, если не в большей, мере, нежели самка, он тем не менее умел преодолевать его до тех пор, пока сохранялись эректильные способности полового члена. После их окончательной утраты самоубийство обычно следовало в течение двух недель.

По-видимому, именно этим различием объясняется любопытное статистическое наблюдение, сделанное уже ДаниелемЗ: если в последних поколениях человеческого рода средний возраст ухода составлял у женщин 54,1 года, то у мужчин он достигал 63,2 года.

Даниель1,9

То, что ты называешь сном, для воина — реальность.

Я продал «бентли», который слишком напоминал мне Изабель и пижонство которого начинало меня смущать, и купил купе-кабриолет «мерседес 600 SL» — машину на самом деле не менее дорогую, зато более скромную. Все богатые испанцы разъезжали на «мерседесах» — в них, в испанцах, не было снобизма, но они умели жить на широкую ногу; а потом, с кабриолетом удобнее снимать девок; здесь их называли chicas, и мне это очень нравилось. «Вос де Альмериа» помещала вполне откровенные объявления: piel dorada, culito melocoton, guapisima, boca supersensuat labios expertos, muy simpatica, complaciente.[31] Красивый всё-таки язык, очень выразительный, по самой своей природе поэтичный — в нём почти все рифмуется. Для тех, у кого сложности с визуализацией словесных описаний, имелись ещё бары с проститутками. Физически девицы были хороши, в полном соответствии с объявлениями, и не запрашивали больше положенного; но в остальном… Они включали телевизор или сидюшник на полную мощность, почти совсем убирали свет, в общем, пытались абстрагироваться; призвания у них не было, это ясно. Конечно, можно было заставить их приглушить музыку и сделать свет поярче; тогда потом они ждали чаевых, и в зачёт шла любая мелочь. Безусловно, есть люди, которые упиваются подобного рода отношениями, и я их прекрасно мог понять; просто я не входил в их число. К тому же большинство составляли румынки, белоруски, украинки — в общем, уроженки всех этих нелепых стран, возникших после развала Восточного блока, и нельзя сказать, чтобы коммунизм сильно способствовал развитию сентиментальности в отношениях между людьми; в целом эти экс-коммунистки отличались скорее бесчеловечностью — по сравнению с ними бальзаковское общество, сложившееся после разложения монархии, кажется идеалом милосердия и кротости. Приятно всё-таки послать к чёрту учение о всеобщем братстве!

Лишь после отъезда Изабель я по-настоящему открыл для себя мир мужчин — в ходе волнующих скитаний по полупустым шоссе центральной и южной Испании. Лишь на уикенд и в начале сезона отпусков на автомагистралях встречаются парочки и целые семьи, а в остальное время это территория почти исключительно мужская, населённая коммивояжёрами и дальнобойщиками; это мир жестокий и грустный, где из печатной продукции можно купить только порно — и автожурналы, а вращающаяся витрина с DVD под вывеской «Tu mejores peliculas»[32] обычно позволяет лишь пополнить свою коллекцию порнухи. Об этом универсуме почти не говорят, правда, о нём и сказать-то особо нечего; здесь не складывается каких-либо новых, неизвестных типов поведения, не рождается тем и сюжетов ни для одного светского журнала, короче, он мало известен и не заслуживает известности. Я не завязал здесь мужской дружбы и вообще на протяжении этих нескольких недель чувствовал себя чужаком, но это было не важно, здесь все были друг другу чужими, и я знал, что даже похабная податливость усталых официанток, обтягивающих вислые груди футболками с надписью «Naughty Girl», лишь в исключительных случаях могла вылиться в платное и всегда поспешное соитие. Самое интересное, что я мог сделать, это затеять ссору с шофёром-дальнобойщиком и получить по зубам в паркинге, среди выхлопных газов; по сути, никаких других приключений меня в этом мире не ожидало. Я прожил так чуть больше двух месяцев, выбрасывая тысячи евро на французское шампанское для тупых румынок, которые десять минут спустя вполне могли отказаться отсосать у меня без презерватива. И вот на Средиземноморском шоссе, сразу за южным выездом из Тотаны, я решил положить конец этой тягостной прогулке. Поставив машину на последнее свободное место на стоянке у отеля-ресторана «Лос Ка-мионерос», я зашёл выпить пива; атмосфера там ничем не отличалась от той, в какой я пребывал на протяжении предыдущих недель, и я просидел всего минут десять, не особо глядя по сторонам и ощущая только общую глухую усталость, делавшую мои движения неверными и вялыми, и какую-то тяжесть в желудке. Выйдя из бара, я обнаружил, что припаркованный невесть как, поперёк всех, «шевроле-корвет» перегородил мне выезд. Перспектива возвращаться обратно и разыскивать хозяина машины повергла меня в полное отчаяние; я прислонился к бетонному парапету и попытался взглянуть на ситуацию в целом, а вернее, начал судорожно курить одну сигарету за другой. Из всех имеющихся в продаже спортивных автомобилей «шевроле-корвет», с его бесцельно и агрессивно мужественными очертаниями и отсутствием подлинного механического благородства в сочетании с довольно умеренной ценой, наверное, лучше всех соответствует понятию «навороченная тачка»; на какого же грязного андалусского мачо мне предстояло напороться? Как и все подобные личности, этот тип, видимо, хорошо разбирался в автомобилях, а значит, вполне был способен понять, что моя машина хотя и выглядит скромнее, зато втрое дороже. Стало быть, в том, как он поставил машину, загородив мне дорогу, проявилась не только жажда мужского самоутверждения, но, видимо, где-то на заднем плане, и классовая ненависть, и я должен готовиться к худшему. Мне понадобилось три четверти часа и полпачки «Кэмела», чтобы собрать все своё мужество и вернуться в бар.

Хозяина тачки я определил сразу; съёжившись у самого края стойки, перед блюдцем с арахисом, он ждал, пока согреется пиво, и время от времени устремлял безнадёжный взгляд на громадный телеэкран, где под звуки медленного джаза плавно вращали тазом девицы в мини-шортах; там явно происходила «вечеринка с пеной», ягодицы девиц все чётче проступали под влажными мини-шортами, и отчаяние мужчины нарастало. Он был низенький, пузатый, плешивый, в костюме с галстуком, ему было под пятьдесят, и я почувствовал, как меня накрывает волна печального сострадания; нет, его «шевроле-корвет» — не то, что позволит ему снимать девок, в лучшем случае он прослывёт старым шутом; я почти восхищался тем повседневным мужеством, которое позволяло ему, несмотря ни на что, разъезжать в «шевроле-корвете». Как могла среагировать молодая, сексапильная девица на этого человечка, вылезающего из «шевроле-корвета»? Только прыснуть. Но тем не менее мне пора было уезжать, и я обратился к нему со всем благодушием и улыбчивостью, на какие был способен. Как я и боялся, поначалу он был настроен весьма воинственно, попытался призвать в свидетели официантку — та мыла стаканы и даже не подняла головы от раковины, — но потом взглянул на меня ещё раз, и представшее зрелище, видимо, подействовало на него успокаивающе: я и сам чувствовал себя очень старым, усталым, несчастным и заурядным; наверное, он пришёл к выводу, что по каким-то неведомым причинам владелец «мерседеса-SL» тоже оказался лузером, почти товарищем по несчастью, и в этот момент стал давить на мужскую солидарность, взял мне пива, потом ещё и предложил продолжить вечер в «Новом Орлеане». Чтобы избавиться от него, я сказал, что мне ещё далеко ехать — обычно мужчины этот довод уважают. В действительности я был меньше чем в пятидесяти километрах от дома, но только что понял, что с тем же успехом могу продолжать своё «роуд муви» и у себя.