Бог не Желает (ЛП) - Эриксон Стивен

- Рент! Слушай! Ты слышишь? Нужно уйти.

- Уйти куда?

- Отсюда. Беги. Оставь город и никогда не возвращайся! Я не могу. Не буду. Нет куда. Это несказанный закон. Не могу. И ничего. - Затем она что-то тихо забормотала. - Слушай. Найди Теблоров, что сбежали - они знают тебя. Защищали тебя, но теперь их нет, понял? Люди убьют тебя и скоро! Это не мне. Не мне они платили, а лихорадке масла. Получали вкус, лишь вкус, и возвращались, а ты, ты... Нет. Уходи. Я не могу. Не буду.

Кулаками по лицу.

Он сморщился. - Не надо. Прошу, не надо.

Удары затихли. Голос изменился, став безжизненным. - Иди. Сегодня. Сейчас же. Если не уйдешь, убью себя.

- Я заплачу! Вот увидишь!

Она завопила, и резко затрещала лестница - мать лезла наверх. Он сжался сильнее.

- Заплачу. Обещаю.

- Никто не получал достаточно, Рент. Останешься, и с тобой будет так же. А я не хочу. Не хочу. Лежи у себя, да. Знай, я люблю тебя всем сердцем. И сейчас пойду и широко перережу себе горло.

Он, кажется, зарыдал, хотя никогда еще не издавал такого звука и не вполне понимал, что он значит; но внезапно движение охватило его тело, он метнулся мимо нее, комкая одеяло, скользнул через край люка. Рост его более чем равнялся высоте лестницы.

Бег к двери. - Не надо! - вопил он, не смея взглянуть. - Не надо!

Потом он бежал по главной улице к полосе гравийного пляжа - и там были животные, выходили из воды. Вроде мелких лошадок, но с рогами. Много. Они разбегались перед ним, а он брел, чуя запах сырых шкур, видя плюмажи дыхания в холодном воздухе и пар над спинами.

Поскользнулся в грязи и упал под ноги.

Мир залило слезами. Мать перерезала себе горло. Потому что любила его. А он не мог заплатить.

Топот копыт затих. Он поднял голову. Животные убегали. Он лег набок на камни в грязи и глянул через озеро.

Он смотрел вдаль, на север, на линию черного леса. На место, где обитают огромные звери. И Теблоры.

Встал на ноги и понял, что держит одеяло. Он давно его перерос. Скомкал под левой рукой и пошел по берегу, затем в ледяную воду.

Поплыл.

Псы еще лаяли на фермах, пока последние дюжины карибу покидали взлохмаченные поля, стремясь к остаткам леса за городком. Следя за карибу, охотник гадал об их участи. Боялся, что едва разнесется новость, их ждет истребление.

В силки попалось пять зайцев, одна из них зайчиха с детенышами в чреве. Ему было жаль ее. Зима выдалась суровой, на зверьках мало мяса. Истина в том, что границы вольности отодвигались. Все больше селений пускало корни, рассылая вокруг людей с топорами и огнем; очень скоро в охотниках не будет большой нужды.

Лет десять или двадцать назад, моложе, он рассердился бы, кипя гневом и готовясь бежать от наступающей цивилизации. Мир казался огромным, но он гадал: не наступит ли день, когда исчезнут последние дикие места, а старые охотники вроде него сядут в тавернах, напиваясь элем и тоскуя, или бессмысленно бродя по улицам и переулкам. Новые жертвы прогресса.

Но мысли просто порхали по поверхности разума. Единственный важный прогресс - продвижение твоей жизни, день за днем. Остальное - чужие проблемы. Он был не из тех, что способны воспылать белым гневом от мыслей, вытянуть руку, как скелет из могилы, смехотворно пытаясь сделать всё таким, каким оно было раньше.

Что ж, если животные уходят, значит, место их занимает нечто ужасное.

Дорога стала грязной, камни вывернуты, повсюду борозды. Скоро может показаться команда рабочих для починки. Они будут браниться и сыпать проклятиями, в жарком дневном воздухе повиснет запах навоза и травы, но мало кто вообще заметит, что сменилось время года.

Поглядев налево, он изучил озеро, замечая, как плывет облаками взбаламученный ил. Там и тут воду пятнали туши. Здешние воды были холодными.

И тут он застыл, щурясь. Что-то еще билось в воде. Он смотрел, пока не уверился, что видит поднимающуюся и падающую руку. Поискал днище перевернувшейся лодки - но пловец, казалось, был там один.

И был обречен.

Если не помочь, его станут преследовать укоры совести. Он был уверен. Равнодушие имеет свою цену, он устал ее платить. Человек побежал, пересекая мосток над Вонючим ручьем, к берегу, на который вытащили рыбачьи лодки. Так рано весной рыба и угри еще дремали в донном иле. Выползание угрей на мелководье и в луговые ручьи случится через месяц. Даже здесь год имеет тощие сезоны, и сейчас как раз был такой. Почти все лодки никто не трогал с осени.

Никого не было на берегу. Слишком раннее утро. Однако он заметил скиф старика Капора, старый рядом с новой лодкой. Скиф прохудился, его не спускали в воду с прошлого лета, но охотник взял его. Старина Капор не сильно обидится, ведь наверняка оставил суденышко на выброс.

Он перевернул скиф, бросил внутрь зайцев и потащил лодку на воду. Пловец еще виднелся, хотя рука двигалась тяжелее.

Через несколько мгновений скиф был на воде, охотник прыгнул внутрь. Не ставя мачту - ветра почти не было - он вложил весла в уключины на ветхих выветренных бортах.

Гребля была тяжелой, непривычной работой, и вскоре он покрылся потом. Оглянулся на берег: показались первые жители, темные фигуры на Центральной улице. Затем первый рыбак сошел на пляж с ведром в руке. Не Капор. Может, Вихун, он ходит такой вот раскорякой. Рыбак помялся, заметив охотника на озере, но затем пошел дальше. Вихун не был наделен избытком воображения и мало чем интересовался.

Охотник поднял весла, повернувшись, поискал пловца. Протекло несколько вздохов, и ничего. Рука уже не поднималась в отчаянных взмахах. Охотник уложил весла на борта и осторожно встал, широко расставив ноги, чтобы лодчонка не качалась. И увидел. Вон там... или нет? Плавает, но неподвижно.

"Наверное, лишь труп. Я рвался сюда ради ничего". Этот труп был слишком далеко, кто туда доплыл бы? И он слишком большой, а цветом...

- Дерьмо. - Он сел и схватил весла, принявшись грести.

Взор его был уже не столь острым. Но там человек, прицепившийся к вздутому телу карибу. Он был уверен. Плечи болели, так сильно он налегал на старые весла.

Ренту снилось, что он стал очень маленьким. Сначала пропали ноги, потом руки и почти все тело. Он был лишь плечами, шеей и головой, и всё это покоилось на вонючей мокрой шкуре странного зверя, как на плавучем бревне. Однако он замечал, как шерсть скользит по щеке, и понимал, что долго на странном островке не удержится. Скоро пропадут и плечи.

Было очевидно, что годы роста потекли назад, уменьшая его все сильнее. Для мира он был слишком высоким, слишком большим, опасным и страшным, ему доставались лишь резкие слова и режущие камни. Так что он начал отходить, уменьшаться, и солнце было теплым на щеке и вода перестала быть ледяной, и было приятно вообразить, как он станет столь маленьким, что не увидит никто.

Но тут его встряхнуло. Было слишком трудно открыть глаза, но он слышал плеск, кряхтение и скрип дерева. Веревка шлепнула по щеке. Голову повернули, и движение было необычайно гладким. Какой-то узел коснулся плеча, давя все сильнее. Плечи ползли по борту, задевая какие-то кругляши. Он ощутил пропажу меха, застонав от потери.

И услышал слабый, далекий голос: - Еще жив, вот как. Оттаивать будет больно. Думаю, очень. Извини же.

Снова движение, вечность движения, пока затылок не коснулся покрытого песком дерева, возник запах чешуи, а солнце перекатилось на другую сторону неба, подсушив привыкшую к мокрому меху щеку, и всё вокруг тряслось, но вскоре нашло колыбельный ритм, подчеркиваемый чьим-то кряхтением.

Затем уменьшение окончилось и он снова стал расти, опаленный солнечным огнем.

- Говорят, у некоторых полукровок два сердца. Будь ты из невезучих, будь у тебя один барабан в груди - уже помер бы. Те полукровки чахли за несколько лет, едва тело становилось слишком большим для одного сердца. Сегодня тебе, парень, пригодилось запасное. Будь я проклят, какой размер! Ты проплыл больше половины озера. Трудно поверить.