Территория тьмы - Видиадхар Найпол

Банти — ящичник. Ему завидуют, его высмеивают по всей Индии. Много насмешек вызывает само это название, и даже сам Банти, укрываясь за надежным аристократическим заслоном, порой лукаво заявляет, будто это название пошло от ящика уличного разносчика, хотя куда более вероятно, что это слово пошло от англо-индийского конторского ящика, который в былые дни таскал особый слуга, о чем с большим чувством рассказывал Киплинг в автобиографии «Кое-что о себе». Многие завидуют Банти из-за роскошной служебной квартиры, из-за раздутого жалованья и вытекающей из этого возможности — в ныне независимой Индии — безнаказанно уехать из Индии. Из-за этого отъезда над ним тоже насмехаются. Он — легкая мишень. Он новичок в этой касте, но сама эта каста стара и, хотя ее представители занимаются преимущественно торговлей, облагорожена отблеском славы завоевателей, наградами торговли, а теперь еще и самим Банти, которого привлекли именно эти две приманки.

Банти происходит из «хорошей» семьи (армия, Индийская гражданская служба — ИГС); возможно, он даже состоит в родстве с князьями. Он на два или три поколения отдалился от чисто индийской Индии; он — возможно, как и его отец, — учился в индийской или английской престижной частной школе и в одном из двух английских университетов, и вынесенный оттуда акцент, преодолевая все цепкие опасности индийских интонаций, он старательно сохраняет. Он — сплав Востока и Запада; у него «широкий кругозор». Он позволяет исковеркать свое имя, превратив его в ближайший по звучанию английский заменитель, как коверкает местные названия завоеватель-иноземец. Так Фирдаус становится Фредди, Джамшед — Джимми, а Чандрашекхар, явно ни в какие ворота не лезущий, превращается в почти универсального Банти или Банни («Зайчика»). Банти понимает, что ему пойдет на пользу, послужит признаком его широких взглядов смешанный брак, хотя на таком уровне это почти не требует героизма: будучи, скажем, пенджабским индусом, он может жениться на бенгальской мусульманке или на бомбейской парсийке. Освободившись от оков одних кастовых правил, он подчиняется новым, и правила эти ничуть не мягче: привести Джимми, который работает в общей кондиционированной конторе с жесткой мебелью, в дом Энди, у которого собственная контора с мягкой мебелью, — значит, допустить грубую оплошность.

Дед Банти, наверное, обсуждал дела, сидя за кальяном или возлежа на подушках в чудовищно обставленной комнате. Банти обсуждает дела за выпивкой в клубе или за игрой в гольф. Особой нужды в гольфе нет: круг ящич-ников очень узок. Но работа Банти требует от него играть в гольф, дабы заводить выгодные «связи», и по всей стране на клубных площадках для гольфа его можно увидеть вместе со столь же незадачливым Энди, который, выходя под моросящий дождик в Бангалоре, бросает замечание о типично английской погодке. Существуют и другие традиции, которые разнятся от города к городу. В Калькутте по пятницам устраиваются попойки в ресторане «Фирпо» на Чоурингхи. В дни британского господства эти пирушки отмечали отплытие почтового парохода в Англию и окончание рабочей недели, длившейся четыре с половиной дня. Сегодня письма в Англию отправляются авиапочтой, но Банти свято чтит кастовые ритуалы — он хранит традицию, не смущаясь ее происхождением.

Индийцам легко смеяться над Банти — из-за того, как его называют «папочкой» его англоязычные дети; из-за пародийных манер (он встает, как только в комнату входят дамы); из-за чужеземного интереса к украшению интерьера; из-за безукоризненной ванной комнаты и чистых полотенец, которые он предлагает гостям (в Индии внимание к подобным вещам неведомо никому, кроме уборщика сортиров: посещение индийской уборной и индийской кухни для иностранца оборачивается кошмаром). Однако Банти не глуп. Он отдалился от Индии, но отнюдь не желает быть европейцем. Он видит Европу во всем ее блеске; но, поскольку он почти ежедневно общается с европейцами, гордость побуждает его оставаться индийцем. Он силится — пожалуй, чересчур усердно — перемешать Восток с Западом; его покровительственное отношение к индийским искусствам и ремеслам отчасти роднит его с иностранными туристами. В его гостиной, вися рядом с современными индийскими тканями, какой-нибудь причудливый набросок из Кангры, Басоли[23] или Раджастхана или яркая лубочная картинка Джамини Роя[24] соседствуют с литографией Пикассо или репродукцией Сислея. Пища, которую предпочитает Банти, — это смешение индийских и европейских блюд; напитки — только европейские.

Но это смешение Востока и Запада в доме Банти раскрывает гораздо больше правды о самом Банти, чем предполагают как его друзья, так и враги. Потому что Банти лишь прикидывается жителем колонии. Он считает себя ровней каждому и господином над большинством; и в нем, как и в каждом индийце, внутренний мир существует цельным и нетронутым. Пускай ему нравится привлекательная светлая кожа его жены и детей. Пускай он всячески попытается привлечь ваше внимание к цвету кожи своих детей, пускай даже сделает это, небрежно отпустив какое-нибудь порочащее замечание. Но их бледность — это не европейская бледность, которая напоминает Банти об индийских альбиносах; в действительности, на всех европейцах — сколько бы им ни подражали, сколько бы пред ними ни заискивали, сколько бы на них ни обижались, — оставалось некое пятно млеччха — нечистых варваров. Банти принадлежит к европейской касте, однако в Банти жива мощная вера в то, что арийская раса и древность — исключительные богатства. И потому англо-индийские полукровки, какими бы светлокожими и англизированными они ни были, не входят в круг лиц, уважаемых Банти, если только не обладают какими-нибудь выгодными родственными связями; для этой группы в Индии вообще нет места — они существуют лишь как чужаки, и то не на верхушке общества. (Да они и сами не хотели бы, чтобы для них тут нашлось место. Предмет их мечтаний — Англия; и в Англию они уезжают — те, что побледнее, уезжают в Австралию, — и сбиваются в унылые маленькие колонии в местах вроде Форест-Хилла, деловито ходят в церковь в коротких платьях, которые в Индии смотрятся антииндийскими, а в Лондоне — неанглийскими и колониальными; и читают «Вуманз оун» и «Дейли миррор» в день выхода — так исполняются романтические мечты.) В своем отношении к Европе Банти — типичный соблазнитель-пуританин: презирает даже тогда, когда насилует.

В воскресенье утром Банти угощает друзей выпивкой у себя в квартире. Если это в Бомбее, то квартира может находиться на Малабар-Хилл; а если в Калькутте, то она хорошо спрятана от трущоб-басти, снабжающих фабрики рабочей силой.

— Вчера я играл в гольф с замдиректора… — это говорит Энди.

— Ну, а мне директор сказал…

Банти и Энди не обсуждают дела. Они говорят о китайском вторжении.[25] Но даже сейчас они, похоже, наслаждаются своей близостью к власть имущим. Однако не только поэтому их болтовня вызывает тревогу. Это совершенно особенная болтовня. Как бы ее описать? В ней нет предвзятости — собеседники констатируют факты и не делают никаких выводов. Их хочется потрясти за плечо, сказать им: «Ну же, высказывайте свои предрассудки! Скажите хотя бы: „Будь это в моей власти, я бы сделал то-то и то-то“. Скажите, с чем вы согласны, а с чем нет. Прекратите просто так перечислять отдельные мелкие неурядицы. Рассердитесь же, войдите в раж, раскиньте мозгами. Попробуйте связать между собой все, о чем вы говорили. Сложите это все в какую-нибудь картину, пускай она получится пристрастная. Тогда я хоть что-нибудь пойму. А сейчас складывается впечатление, будто вы говорите о какой-то давно известной истории».

Только услышав эту болтовню, начинаешь задумываться: чем же хотят казаться Банти и Энди? И начинаешь догадываться, что они не такие, какими хотят казаться, что существуют территории, куда они могут удалиться и где до них трудно достучаться. Теперь кажется, что квартира висит в пустоте. Индия — под боком, но в этой квартире ей словно отказывают в существовании: как будто нет нищих и канав, нет истощенных тел, нет плачущего ребенка со вздутым животом, черного от мух, валяющегося в грязи, среди навоза и человеческих испражнений в базарном переулке, нет собак — костлявых, шелудивых, запуганных и трусливых, приберегающих всю злость, как и люди вокруг, только для себе подобных. Обстановка в квартире современная, многие составные части декора — индийские; но она ни на что не опирается. На полках стоят романы, которые можно было бы встретить в десятке других стран: пошлость в наши дни — явление международное, и распространяется она очень быстро. Однако романы предполагают интерес к людям. А эта квартира говорит об отсутствии такого интереса. Да и разве не читал тот образованный брахман романы Денизы Робинс, которые лежали на его полках рядом с массивными томами древних астрологических пророчеств, выпущенных мадрасским правительством? А тот молодой человек, студент Пенджабского университета, разве не читал на досуге книжки в бумажных обложках из серии «Библиотека школьницы»? Разве не станет жена Банти набрасываться в клубе на «Дейли миррор» и «Вуманз оун»? Не станет советоваться с астрологом?