«Мир приключений» 1975 (№22) - Кир Булычев

Дочь опять уткнулась лицом в подушку. Мать взяла с комода свою рабочую коробку, сдернула со спинки стула Алешину рубаху и уселась на ступеньки крыльца. Вчера заметила дырку на локте, надо зашить, чтобы больше не расползлась. Ох, уж эти мальчишки, всегда порвут что-нибудь! Особенно все горит на подвижном Саше. Наверно, на всех заборах и деревьях в городе остались клочки его штанов и рубашек. Да и на Алеше тоже все рвется. А вот Вася был не таким. Тоже бегал и скакал через кусты и заборы, как все мальчишки, а вот рубашки у него были всегда целыми.

Во дворе протяжно пел золотистый петух, сдержанно ворковали на карнизе голуби. Раскрылись возле дома цветы, и на них копошились пчелки. Вдали весело гудел паровоз. Разгоралось июньское утро.

Приятно согретая солнцем, зашив рукав рубашки, осталась сидеть на теплом крылечке Александра Панкратьевна, и думы ее, как думы всех матерей земли, были о своих шестерых детях.

“Сегодня совсем хорошо себя чувствую, — думала она, положив худую руку на грудь. — А вчера и свет был не мил. Не могла даже веника поднять, чтобы снять в углу паутинку: так болело сердце…” Она усмехнулась, вспомнив, как испугались дети и сами, без нее, стали убираться в доме. Алеша сердито отобрал у нее веник и неумело обмел все стены. Быстрая в работе Надя перестирала белье, выскоблила некрашеные полы. Саша, сильный парень, едва успевал приносить из колодца воду и сам полил грядки. А муж все бродил из угла в угол, тревожась за жену, и предлагал ей то капли, то порошки. Потом ушел на работу, но дважды прибегал домой, будто за каким-то инструментом. Вечером, когда ей стало легче, он с Алешей отправился на речку и наловил с полведра рыбы. Удачная была рыбалка. Нужно будет сейчас вынуть рыбу из воды и поджарить на завтрак. Нет. Нет, рановато еще, пусть поспят в выходной подольше. Можно посидеть еще…

Александра Панкратьевна положила ножницы в коробку, достала из-под ниток и пуговиц несколько синих истертых конвертов. В них лежали письма старшего сына. Она невольно вздохнула при мысли о нем.

“Вася, Вася, Василек ты мой ласковый!.. Три года прошло с тех пор, как проводили мы тебя. Вот и карточка сохранилась. Осенний теплый денек. Сидим все за столом, и Вася неуверенно держит стакан с вином… Давно я не видала твоих серых, с прищуром глаз, круглого лица, не гладила волос, выгоравших каждое лето от частого купания под солнцем. Давно не видала… Ну ничего, скоро ты, мой мальчик, вернешься в родной дом. Займешься своим лобзиком, мандолиной, голубями белыми. А по вечерам, возвращаясь с гулянья из городской рощи, опять будешь напевать:

Всю-то я вселенную проехал,

Нигде я милой не нашел.

Седеющая голова матери низко склонилась над письмами сына. Она вынимала их из синих конвертов, перебирала, ласкала пальцами. Листочки раскладывались у ее колен, белые, серые, розовые, в линейку или совсем гладкие… Почерк четкий, ровный, круглый.

Письма! Сыновние письма! Нет в них ни одного неискреннего слова, все просто, ясно, доверительно, как в редкой фотографии, когда приоткроется вдруг истинная душа человека, проглянет истинная натура или сокровенная мысль. Ни один портрет не скажет так много о человеке, как его письма домой, родным и тем более матери. Посмотришь на письма Василия Петрова, написанные таким ясным и выразительным почерком, и сразу определишь его внешний вид, и темперамент, и характер. И главное, понимаешь, что автор их добрая и сильная душа, с твердым ласковым характером, все в нем открыто, чисто и честно, все ясно в нем. Про такие натуры говорят: цельный человек! А иногда выражаются сильнее: настоящий человек.

…Александра Панкратьевна задержала взгляд на некоторых строчках из писем. Сын писал:

…Смотри, мама, никому не давай пока моего заветного альбома открыток с видами Ленинграда. Полюбуйся на эти улицы и дворцы. Я здесь никак не нагляжусь на эту красоту. Посмотришь на какой-нибудь дворец или картину в Эрмитаже и думаешь: стоит на земле жить и защищать наше великое искусство. Всегда буду помнить и любить образ Ленинграда, в котором мне посчастливилось немного пожить…

Она покачала головой. Да, Вася целый год писал такие восторженные письма. Недавно Петя Савушкин — приятель его по ФЗУ — прислал письмо оттуда. Пишет, что Васек очень интересовался местами, связанными с Лениным, хотел даже подготовить доклад об этом, но не успел… С колен матери упал сложенный вчетверо лист. Она подобрала его, медленно развернула. Это было письмо к сестре Наде. Дружат до сих пор ребятки. Похожи друг на друга и лицом и характером, да и по годам близки. Когда Надюша училась в Калуге, он уже работал в депо и нередко посылал сестре деньги. “Надо же девчонке духи себе купить, ленты, носки или конфетками полакомиться”, — говорил. И она теперь заботится о брате, отправляет небольшие переводы, художественные открытки, чьи-то карточки. А он-то! Как милой своей пишет. Ишь какую бумагу красивую нашел для сестренки! Хорошее письмо. Спокойный почерк, ровные буквы.

Здравствуй, Надежда!

Крепко, по-братски, тебя целую. Как работается, что нового у нас в депо? Как здоровье мамы и папы? Рад, что из дома стали регулярно приходить письма. А ты ничего, пожалуйста, не присылай мне. Некуда тратить твои деньги. Знаешь же, сестренка, что не курю, водки не пью. Как живу, спрашиваешь? Жизнь протекает нормально. Вот солнце начинает уж припекать. Весной попахивает. Сегодня особенно греет и моментально высушивает чернила на этом письме. Я — выходной и справляю свой день рооюдения. Спасибо за хорошие пожелания вам всем. Мирон Давидович Репенко (ты знаешь, кто это) очень тепло поздравил. Федя Козлов все норовил уши натереть, а Михаил Каретников торжественно преподнес мне ремешок к часам. Да, сестра, 23 годика прожил я на белом свете. Самые годы, сейчас только и живи. И я живу, не жалуюсь. Полной, интересной жизнью живу!.. Жалко только, что не могу рассказать тебе поподробнее про всякие наши любопытные дела.

Ну, пока все. Передавай привет от меня всем, всем. Той передай также, хоть и не пишет она мне… До свидания. Жду ответа.

Василь.

Мать улыбнулась, складывая письмо. Кто ж это ему не пишет? Девушка какая-нибудь. Ничего, скоро встретятся, помирятся… Вот еще одно письмо сестрам. О ней, о матери, пишет. Где это место? Ага, вот оно:

…Беспокоюсь о здоровье мамы. Знаете, когда начинаешь больше всего любить родной город, родной дом и родную мать? Когда далеко все это… Сестры мои, жалейте, берегите нашу маму, не огорчайте ее. Скажите Алексею, чтобы не грубил ей. Уши оборву, если узнаю что. Подумайте, сколько хороших, добрых правил мама сумела внушить нам, сколько вложила в нас своего ума, честности, как строго и справедливо воспитывала нас в детстве. Как хотите, а родители наши — замечательные воспитатели! А маме нашей пришлось много пережить, пока она с отцом не подняла всех на ноги. Очень мужественная у нас мать, хотя и слабенькая, больная совсем… Помните, как отец рассказывал о ее поездке на Украину за хлебом? Подумайте: молодая женщина, одна, в гражданскую войну и разруху, поехала в такую даль! Чуть не погибла от петлюровцев, заболела в дороге. А все ж привезла хлеба, спасла своих “пискунов”, как всегда говорила о нас. Вот сколько в ней мужества! Учусь у нее…