Победа инженера Корсакова - Даниил Гранин

Для того чтобы при всей любви к родине отдать ей максимум того, что имеешь, для того чтобы каждое твое дело, решение было нужным и правильным, — для этого партия учит на опыте своей борьбы, на жизни своих вождей мудрой науке наук — большевизму!

Вот компас!

Владея им, незачем ждать, что кто-то за тебя разберется, подскажет тебе путь, — ты можешь делать свое дело сам, не прячась за чужую спину, не боясь риска, не давая отвлечь себя мелкими, старенькими, чужими интересами — карьеры, денег, славы… К иным чувствам, к иному миру, к иному счастью ведет этот компас.

Если привык вставать в восемь часов, то очень трудно заставить себя подниматься в шесть утра. Тем более, что на работу нужно к девяти. Единственный способ: проснулся — броском прыгай с кровати. Стоит потянуться, почувствовать уютную лень нагретых простыней — и сон опять навалится, утащит за собою в мягкое тепло подушки. Нет, нет, проснулся — и сразу прочь одеяло. Босой еще, подпрыгивая на холодном линолеуме, можешь радоваться, что выиграл у времени еще два часа.

А счет шел не на часы, а на минуты. У Николая и раньше были периоды напряженной работы, но они не шли ни в какое сравнение с нынешним. Даже при условии исключительных удач выпустить одному за полтора месяца новый прибор было делом неслыханным.

Николай пересмотрел свой обычный рабочий день, отыскивая в нем запасы времени. Прежде всего он сократил сон до пяти часов. На дорогу в институт и обратно тратилось час двадцать минут. Стоя на остановке, в ожиданий трамвая, он мысленно проверял намеченный им сегодня план работ, а входя в трамвай, вынимал свои записи. На обратном пути он просматривал графики, полученные за день. Он возвращался домой в десять вечера и до часу ночи обрабатывал — материалы опытов. Первое время он засиживался до трех, до четырех часов, иной раз засыпая за столом, и назавтра у него болела голова и вяло путались мысли. Тогда он установил жесткий режим — ложиться в час, вставать в шесть, утро посвящать самым сложным расчетам, работать даже за едой. Только над сном своим он не был властен.

Втягиваясь в размеренный ритм труда, он испытывал все меньше утомления.

Начав с расчетов, он вскоре убедился, что избрал неверный путь. Для того чтобы полностью определить нужные данные, приходилось прибегать к ряду допущений, многие из которых были сомнительны и заставляли его мысль разветвляться на варианты, те в свою очередь расщеплялись на новые, и к концу недели в этом густом сплетении ветвей и веточек затерялась главная линия — ствол. Все это время Юра слонялся без дела, — помогать в расчетах он не мог, а материалов для лабораторной работы еще не было. Тогда Николай избрал другой метод. Подобрав основные данные, он ставил опыт, уже на стенде прощупывая и уточняя свои расчеты, доводя их до предельной точности. Такая система требовала исключительной тщательности и навыка. Во время одного из испытаний у Николая сгорела виброустановка, сложный и дорогой прибор, единственный в институте.

Арсентьев вызвал его и потребовал представить схему опыта. Николай показал свои расчеты, и Арсентьев наглядно доказал! (как это было теперь легко!), что величину погрешности можно было предусмотреть и не допустить перегрузки.

— Просто не знаю, как отныне доверять вам прецизионные приборы, — сказал Арсентьев, задумчиво рассматривая остро отточенный карандаш.

Николай пересилил свой стыд и досаду.

— Леонид Сергеевич, я заверяю вас, что подобная оплошность со мной случилась в первый и последний раз.

Арсентьев двумя пальцами снял пушинку с рукава, дунул на нее и с любопытством проследил за ее полетом.

— Не знаю, не знаю, Николай Савельевич, наука не любит торопливости. Напишите объяснительную записку главному инженеру; посмотрим, что он решит. Удивительное совпадение, — многозначительно добавил он. — Виброустановка нужна была для окончательных испытаний Песецкому.

Николай поспешно вышел, красный от унижения и незаслуженных подозрений.

В стенгазете появилась гневная заметка Агаркова, нового руководителя группы, полная ядовитых намеков, и карикатура: витающий в облаках дыма от горящих моторов виброустановки Корсаков с мечтательным выражением на лице.

История с виброустановкой сыграла роль и в отношениях с Песецким. Он стал сухо раскланиваться с Николаем, стараясь не выказывать своего растущего интереса к новой работе. Анна Тимофеевна, чувствуя, что Николай не простил ее слабости на совещании у Полякова, тоже избегала прежнего своего руководителя. Агарков вел себя с подчеркнутым недружелюбием. Заказы Корсакова в мастерские подписывались Арсентьевым в последнюю очередь, заявки в отдел снабжения залеживались у него по нескольку дней.

Юра, возмущенный несправедливостью начальника отдела, скоро перессорился со всеми сотрудниками. На каждом шагу он видел тайные козни. Конечно, при своем добродушном характере, он мог бы помириться со всеми ка следующий день, но не делал этого, воображая, что поддерживает Николая.

Десятки больших и малых препятствий возникали ежедневно перед Николаем, и как он ни старался, все же наступал момент, когда он вынужден бывал обратиться к начальнику отдела.

Арсентьев выслушивал его с приторной вежливостью.

— Чертежи? — переспрашивал Арсентьев, вздыхая. — Боюсь, что вам придется подождать, пока освободится Нина. Она ведь занята у Агаркова.

Николай облизывал пересохшие губы.

— Леонид Сергеевич, Нина свободна. Ей сейчас нечего делать.

— Не знаю, возможно. Во всяком случае, она может понадобиться Агаркову в любую минуту. Вы не обессудьте, Николай Савельевич, для меня на первом месте дело, заказ, а потом уже личные стремления сотрудников, опытные работы и прочее.

Николай оставался на вечер и чертил сам. Все эти помехи только пуще подстегивали его волю. Успеть, во что бы то ни стало успеть. Всесокрушающая сила его настойчивости вскоре захватила даже самых равнодушных. Нина упросила его доверить ей эскизовку и принималась за нее после работы, засиживаясь до поздней ночи. Куда девалась ее капризная придирчивость! Она беспрекословно принимала торопливые карандашные наброски Николая, за которые бы раньше был поднят скандал. Что уж тут говорить о Песецком! Его любопытство сменилось раскаянием. Он клял себя за свое прошлое поведение. Только какое-то глупое мальчишеское самолюбие удерживало его от того, чтобы первому сделать шаг примирения. Он ловил Юру в коридорах и словно невзначай выведывал, у него, как идут дела. Он понимал, что надежда успеть у Корсакова была ничтожной, переживал это и старался украдкой помочь чем только мог. Николай ничего этого не замечал. Он видел только одно: груды, груды несделанной работы. Он подсчитывал: оставшееся время, и перед ним все явственнее возникала грозная опасность — не успеть, не кончить в срок…

Через день после приезда из Москвы Михаил Иванович затребовал у Корсакова проект регулятора. Незадолго до этого у Николая состоялся разговор с Марковым. Николаи приятно удивился, что история с виброустановкой гораздо меньше интересовала Маркова, чем состояние работ над регулятором. Марков был по специальности инженер-вакуумщик, и многие вопросы автоматики давались ему с трудом. Он досадовал и по нескольку раз переспрашивал Николая, стараясь вникнуть в самую суть трудностей. Николай отвечал скупо, не желая, чтобы Марков подумал, что он жалуется; но даже простое перечисление пройденных этапов, преодоленных препятствий, — ошибок, ложных ходов, удачных комбинаций, маленьких и больших открытий было ему приятным. За последние две недели Николаю не приходилось ни с кем, кроме Юры, делиться впечатлениями об их работе. Ему хотелось сейчас самых сухих слов: одобрения или даже, наоборот, упреков либо спора с кем-нибудь до хрипоты.

Глаза Маркова мечтательно прищурились, он слушал Николая со все возрастающей непроизвольной восторженностью. Почувствовав в нем искреннее волнение инженера, Николай уже более не сдерживался и поделился своими тайными опасениями:

— Слишком новый принцип, ежедневно всплывает столько вопросов, что захлебываюсь. Приходится ряд выводов принимать на веру, — некогда проверить, рассчитать. Эх! — махнул он рукой. — А сколько я был вынужден отбросить интересных вариантов, оставить необъясненными кучу явлений… А тут еще всякие козни Арсентьева… — при воспоминании о начальнике отдела кулаки Николая сжались.

Марков поморщился и, никак не выразив своего мнения, без всякой видимой связи с разговором, предложил Николаю сделать на предстоящем партсобрании доклад «Об отношении к заграничной технике в институте».

— Я сознательно ограничиваю тему, хотя она дает возможности очень широкой ее трактовки, — сказал он. — Например, об истоках, так сказать о движущих силах технического творчества там, на Западе, и у нас. — Он пристально смотрел прямо в лицо Николаю.