Том 18. Счастливчик - Лидия Чарская

Бабушка, няня, monsieur Диро, Ляля, Симочка, Аврора Васильевна, Франц — все толпятся вокруг Счастливчика, ощупывают его, точно сомневаясь, он ли это, и желая убедиться, что это он.

Да, это, вне всякого сомнения, он сам!

У бабушки и Ляли веки красные и слезы на глазах.

В дверь из гостиной в столовую виден накрытый к обеду стол. Чистые тарелки, нетронутые салфетки. Как?! Неужели еще не обедали, но ведь уже скоро шесть.

Счастливчику жаль бабушку и Лялю, жаль, что они плакали, жаль, что все голодные из-за него. Он сбивчиво поясняет причину своего отсутствия: как они разыграли «дедушку», как отправились в Галерную Гавань, в домик, где больной Коля в тифу, словом — все, как было.

Слово «тиф» производит неописуемое действие.

— Ребенок в тифу!.. Он был там, где лежит больной тифозный ребенок, — вскрикивает бабушка. — Боже мой! Он заразился! Он наверное заразился! Дитя мое! Как это неосторожно, милое дитя!.. Обтереть его всего одеколоном, дать ему хины, вина, валерьяновых капель, уложить в постель, укутать хорошенько! Проветрить все платье маленького барина. И доктора надо, непременно доктора надо позвать! — приказывает бабушка.

Несколько секунд длится пауза, точно тиф уже здесь, точно Счастливчик приговорен к смерти, точно сейчас решается вопрос — жить ему или умереть.

И вдруг Ляля говорит:

— Но как он попал домой из Галерной Гавани! Ведь это где-то чуть ли не на краю света, а денег у него не было с собой! — рассуждает девочка.

— Да, да! Как ты попал домой? — подхватывают бабушка, няня, Аврора Васильевна, Симочка и monsieur Диро.

Счастливчик точно мгновенно вырастает на целую голову. Он начинает чувствовать себя в положении маленького героя. Его голова приподнимается с заметной гордостью, и он тоном настоящего маленького мужчины заявляет во всеуслышание:

— Пешком! Я шел туда и обратно пешком!

— Ах! — не то вздох, не то вопль отчаяния срывается с уст присутствующих.

Возможно ли! Он, крошка, маленький Счастливчик, чуть ли не десять верст шел пешком!

Бабушке едва не делается дурно.

— И один! Он пришел один оттуда! — говорит бабушка.

Счастливчик бросается к ней, целует:

— Нет, нет, бабушка, не один, милая!.. Я со всем классом шел туда и обратно, а потом… потом до дому меня довел он, Помидор Иванович, — и он указывает на дальний угол прихожей.

Там стоит мальчик, плотный, неуклюжий, с румяными щеками и открытым лицом:

— Это вы привели нашего Киру? — спрашивает Ляля.

— Да нешто он слепенький, чтобы его водить? Скажете тоже! Сам пришел! — отвечает Ваня Курнышов, который по просьбе Счастливчика зашел к нему в гости.

— Вы, вы привели! Знаю! Знаю! О, какой вы славный, хороший мальчик! — говорит Ляля и, внезапно наклонившись к Помидору Ивановичу, звонко чмокает его в щеку.

Ваня Курнышов смущается едва ли не в первый раз в жизни. Он терпеть не может «лизаться», да еще вдобавок с девчонкой. «Девчонки», по мнению Вани, нечто среднее между куклой и магазином модных вещей. Терпеть он, Ваня, не может «девчонок». Что от них можно ожидать хорошего?… Ни побороться с ними, ни в лапту, ни в городки поиграть… А между тем печальные темные глаза, задумчивое лицо и костыли (главное — костыли) оказывают неожиданное действие на Ваню.

"Бедная девочка! Она калека!" И он не обтирает свою щеку, как это проделывается им обыкновенно после поцелуев его сестер, а говорит:

— Что ж такого! Ну, пришли… Десять верст отмахали… И на собственных рысаках… Что ж тут худого, скажите!

— Экая прелесть мальчуган! — говорит Мик-Мик тихонько бабушке. — Оставьте его у себя обедать!

— Но… — возражает бабушка, — я не знаю, из какой он семьи…

— О, уверяю вас, что он не самоед и не скушает всех нас вместо жаркого, — замечает Мик-Мик, — и притом он ведь спас нашего Киру!

— Да, да, он спас нашего Киру, — соглашается бабушка и Помидора Ивановича решено оставить обедать.

Ровно в половине седьмого садятся за стол. Ваню Курнышова устраивают между Счастливчиком и Мик-Миком.

За столом Помидора Ивановича приводит в удивление решительно все: серебряные ножи и вилки, красиво расписанные тарелки из саксонского фарфора, золотые крошечные ложечки для соли, положенные в каждую солонку.

— Вот так убранство! — говорит Ваня, обращаясь к Счастливчику.

На первое подали суп потафю и пирожки с мозгами. Щеголеватый Франц подставляет блюдо с пирожками Ване. На блюде лежит серебряный совок, чтобы при его помощи брать пирожки с блюда. Совок так и поблескивает при свете электрической лампы.

Ваня берет совок в руки, любуется им несколько секунд.

— Вот так штука! — говорит он восхищенно, потом кладет его обратно, протягивает руку к блюду, берет несколько пирожков и кладет их на тарелку. — Пирожки больно жирные, поясняет он, как бы извиняясь перед всеми сидящими за столом, — мне жаль пачкать такую красивую штучку, — и бросает восхищенный взгляд на серебряный совочек.

По лицам обедающих скользит снисходительная улыбка. Только Мик-Мик смотрит на Ваню так, точно он невесть какую умную вещь сказал. Симочка фыркает. Она всеми силами старается скрыться за графином с красным вином от всевидящего ока Авроры Васильевны.

Пирожки Помидор Иванович ест, посыпая их солью и закусывая хлебом. Суп он не ест, а громко «хлебает». Морковь, брюссельскую капусту, стручки и прочую зелень, которую обыкновенно Счастливчик старательно выуживает из супа и раскидывает по краям тарелки, Ваня Курнышов уничтожает с завидным аппетитом. Его тарелка чиста. На дне не осталось ни капельки супа. Судомойке на кухне не будет слишком много забот с его тарелкой.

На второе подана дичь. Ваня берет рябчика в руки и с громким присвистыванием и причмокиванием обсасывает каждую косточку, причем также не забывает обильно посыпать каждый кусок рябчика солью и заедать несколькими кусками хлеба.

— Наш папа говорит, что соленый огурец дольше держится, чем пресный, — поясняет он. — "Ешь, — говорит он, — Ваня, хлеб с солью: без соли, без хлеба худая беседа".

— На здоровье! На здоровье! Кушай, голубчик! — говорит Мик-Мик. Франц фыркает у буфета. Симочка еле сдерживает смех. У бабушки, Авроры Васильевны и monsieur Диро лица испуганные, у Счастливчика — смущенное. Только Ляля печальна и сочувственна ко всему миру. Однако Помидору Ивановичу, по-видимому, нет никакого дела до того впечатления, которое он производит сейчас на своих новых знакомых. Он озабочен. На его тарелке остается еще целая лужица соуса. Соус из сметаны с маслом кажется таким вкусным Ване. Неужто оставлять такую прелесть?

Помидор Иванович без стеснения берет кусок хлеба, макает его в соус и добросовестно отправляет себе в рот. Затем он куском хлеба вытирает остатки соуса до тех пор, пока тарелка от жаркого не принимает такой же чистый вид, как тарелка после супа.

— Ух! Вкусно! — заявляет Ваня.

Но вот на стол подано новое кушанье спаржа.

Бабушка, Аврора Васильевна и Ляля осторожно берут в пальцы белые круглые стебли, макают их в сладкий соус и сосут. Ваня во все глаза смотрит и на странное, никогда невиданное им блюдо, и на способ его еды. Его рот широко раскрыт.

— Ха-ха-ха! Белые червяки! Ну как есть черви! — внезапно разражается он смехом.

— Не хотите ли попробовать, дитя мое? — стараясь быть любезной с маленьким гостем, спрашивает бабушка.

— Да что вы! Нешто я гусь, что червяков есть буду! — кричит Ваня так громко, точно он не в доме богатой и важной барыни, а где-нибудь в огороде или на плацу.

Новое смущение, новые взгляды, новый испуг. Только лицо Мик-Мика с минуты на минуту делается все веселее и веселее, да глаза его, обращенные к Ване, горят восторгом.

— Славный мальчуган! — тихонько шепчет он бабушке, и взгляд его смеется.

На третье подали бланманже. Едва только блюдо очутилось перед Ваней, как он спрашивает тревожно:

— А это не крахмал? Больно на крахмал похоже! У нас мама каждую стирку много наводит крахмалу. Такой же белый и густой.

— Нет, нет, это не крахмал, а сладкое бланманже, кушайте без страха! — торопится успокоить Ваню Ляля.

— Как? Блан ман… Блан ман… — тянет Помидор Иванович. — Вот-то чудное слово!

— Бланманже! Это по-французски! А вы умеете говорить по-французски? — вступает в разговор Симочка.

— Маленечко, — лукаво сощурившись, отвечает Ваня и добавляет быстро:

— Вот например: Мамзель-фрикадель де бараньи ножки, тру-ля-ля тон бонжур, де маркиз, абрикос, фу, фу, фу, ну, ну, ну, нон мерси погоди, пардон, ля гранде фортепьяно!

Все смеются. Даже бабушка на этот раз улыбается,

Только monsieur Диро не до смеху: его язык, его родной язык! Как можно так коверкать! А Ваня, как ни в чем не бывало, с аппетитом продолжает уписывать бланманже и его тоже заедает хлебом.