Сказания евангелистов - Зенон Косидовский

Лука, как это следует из предисловия, знал и использовал "описания событий", которые уже имелись в то время. Как историк, он, конечно, имел на это право, и в этом не было бы ничего дурного, если бы эти заимствования были лишь дополнениями к основному тексту. Дело, однако, в том, что мы не можем признать его евангелие самостоятельным произведением. Это скорей типичная компиляция, компоненты которой получены почти исключительно из вторых рук. Мы уже знаем, как основательно использовал Лука Евангелие от Марка. Но он широко черпал и из других источников, имеющих скорее вторичную ценность. Один из этих источников - это упоминавшиеся уже "логии", то есть подлинные или мнимые высказывания Иисуса, распространяемые в христианских общинах его верными последователями или бродячими проповедниками. О том, насколько тщательно Лука собирал их и включал в свое повествование, говорит то, что, по подсчетам библеистов, они занимают пятую часть его книги. Наконец, Лука, как мы уже знаем, включил в свое евангелие фольклорные предания о рождении Иисуса и Иоанна Крестителя.

Итак, зависимость от чужих источников здесь просто поразительна, и именно в связи с этим возникает вопрос: действительно ли автором данного евангелия был тот самый Лука, спутник Павла? Ведь у того Луки не было необходимости в такой степени пользоваться чужими версиями, он поддерживал тесные отношения с протагонистами христианства и с другими свидетелями жизни и деятельности Христа, которые могли снабдить его сведениями из первых рук. Создается впечатление, что автор евангелия не имел таких знакомств и потому был вынужден довольствоваться чужой информацией. Новые, более глубокие филологические исследования не разрешили этих сомнений. Выяснилось, что автор, названный впоследствии Лукой, не пренебрегал и вымыслом, когда ему не хватало данных из первоисточников. В таких случаях литератор в нем брал верх над историком. Так, по крайней мере, считают некоторые исследователи. Попробуем вкратце изложить их выводы. Внимательный читатель, разумеется, заметил то странное обстоятельство, что все евангелисты дружно обходят молчанием детские, юные и зрелые годы жизни Иисуса, сосредоточивая внимание на его миссионерской деятельности, закончившейся трагическими событиями в Иерусалиме, то есть освещают события одного года или, если верить Евангелию от Иоанна, максимум трех лет. И вдруг в Евангелии от Луки появляется рассказ о том, как Иисус, будучи двенадцатилетним отроком, во время пребывания в Иерусалиме ускользнул от родителей и, встретив в храме ученых мужей, поразил их своими познаниями и умом.

Чрезвычайно странно, что остальные евангелисты ни словом не упоминают об этом столь интересном эпизоде из жизни Иисуса. А поскольку невозможно предположить, что они решили почему-то умышленно умолчать об этом, то напрашивается единственный вывод: это приключение 12-летнего Иисуса было им неизвестно. Исследователи Библии давно задавались вопросом, откуда Лука почерпнул этот эпизод, ибо даже в устной традиции ничего подобного не существовало. Наконец на след происхождения этой истории напал выдающийся английский ученый и автор полемических книг о Новом завете Хью Дж. Сконфилд. В результате кропотливых изысканий он пришел к выводу, что корни этой истории следует искать в произведениях Иосифа Флавия. В своей автобиографии под названием "Жизнь" иудейский историк похваляется тем, что уже 14-летним мальчиком он отличался выдающимся умом и эрудицией. "Когда мне было 14 лет,читаем мы в этой автобиографии,- я пользовался всеобщим уважением по причине моей любви к науке, и уважение это достигало такой степени, что самые почтенные священники и ученые города Иерусалима приходили ко мне, чтобы посоветоваться по различным правовым проблемам". Лука, бывший, как известно, человеком начитанным, несомненно знал произведения иудейского историка, которые пользовались широкой популярностью в Римской империи. Процитированный нами отрывок из автобиографии Иосифа Флавия, очевидно, навел его на мысль, что и Иисус был таким же чудо ребенком, поражающим окружающих своими познаниями и умом. Он настолько поверил в это, что не видел ничего предосудительного в том, чтобы относящееся к Флавию применить к Иисусу и таким образом частично восполнить недостаток сведений о его земной жизни.

Итак, налицо типичная беллетризация. Сухая информация Флавия вдохновила Луку на сочинение живой, полной драматического напряжения сцены, действие которой развертывается на фоне реалий Иерусалимского храма. Следует, однако, заметить, что это беллетризация особого рода. В её основе не столько тщеславное желание литератора блеснуть интересным эпизодом, сколько глубокое убеждение, что такой случай действительно имел место в жизни Христа. Такой метод реконструкции биографии определенной личности может показаться нам сегодня странным, но в период раннего христианства он применялся очень широко, с той лишь разницей, что источником вдохновения для подобных операций был, как мы в свое время увидим, в основном Ветхий завет. Иосиф Флавий подсказал Луке и другие идеи. Например, несомненно, из произведений Флавия взято упоминание о переписи населения, проведенной по приказу Квириния; у других евангелистов об этом нет ни слова. Лука же использовал эту информацию, чтобы мотивировать путешествие Святого семейства в Вифлеем. Ту же родословную имеет лаконичное упоминание о галилеянах, "которых кровь Пилат смещал с жертвами их" (Лука, 13:1). Смысл его был бы непонятен, если бы мы не прочитали в "Иудейских древностях" (Флавий, 18, 3, 2) о жестоко подавленных римлянами волнениях, причиной которых было то, что Пилат на строительство нового акведука для Иерусалима взял сокровища из храма. Сконфилд приводит ещё ряд таких аналогий. В рамках выяснения "влияний" на автора третьего евангелия стоит упомянуть о любопытном наблюдении Роберта Грейвса.

Этот английский писатель, известный своими книгами, полными смелых и оригинальных гипотез, утверждает ни больше ни меньше, что Лука позаимствовал кое-что у римского писателя Апулея, автора "Золотого осла", произведения, которое сегодня считается классическим. И действительно, нельзя не согласиться, что в одном случае тематическое сходство текстов Апулея и Луки совершенно очевидно. Лука, единственный из евангелистов, приводит довольно странное сказание о двух учениках, которые по дороге в селение Эммаус встречают Иисуса, восставшего из мертвых. "Но глаза их были удержаны, так что они не узнали его. Он же сказал им: о чем это вы, идя, рассуждаете между собою, и отчего вы печальны? Один из них, именем Клеопа, сказал ему в ответ: неужели ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни? И сказал им: о чем? Они сказали ему: что было с Иисусом Назарянином, который был пророк, сильный в деле и слове пред богом и всем народом" (Лука, 24:16-19). В "Золотом осле" есть поразительно похожий эпизод. Два путешественника, спеша к себе домой, с восторгом говорят о чуде, случившемся в округе. По дороге они встречают незнакомца и узнают от него, что он ничего не слышал об этом чуде. Прощаясь, один из путешественников говорит; "Ты, верно, из пришедших сюда, нездешний, что ничего не слышал об этом чуде". Предположение Роберта Грейвса, конечно, очень заманчиво, но имеется одно обстоятельство, не позволяющее безоговорочно принять его. Дело в том, что, когда Лука писал свое евангелие, Апулея ещё не было на свете; по расчетам историков, он родился около 130 года нашей эры Следовательно, о прямом заимствовании речи быть не может. Однако в пользу тезиса Грейвса можно привести два других аргумента. Во-первых, возможно, что описание эпизода на дороге в Эммаус - вставка, включенная в текст евангелия под влиянием Апулея одним из более поздних переписчиков. Это представляется в данном случае вполне вероятным, поскольку Евангелие от Луки носит характер компиляции, составленной из самых различных компонентов и, следовательно, легко поддающейся подобным операциям. А зачем понадобилось переписчику включать в текст такую довольно-таки странную историю? Достаточно внимательно прочитать соответствующий фрагмент евангелия, чтобы понять, какую цель он преследовал. Это явная полемика с единоверцами, не слишком верившими в воскресение Иисуса (Лука, 24:25-35). Во-вторых (и это более вероятно), автор евангелия мог позаимствовать этот сюжет из повести греческого прозаика Лукия из Патр, жившего в втором веке нашей эры ("Золотой осел" Апулея - лишь переработка данной повести), или из рассказа Аристида, жившего в первом веке до нашей эры Он, вероятно, хорошо знал произведения этих греческих, очень популярных в то время писателей, тем более что описываемые ими забавные приключения юноши, превратившегося в осла, были известны повсюду, где народ говорил по-гречески.

Иисус святого Иоанна.

Читая Евангелия от Марка, Матфея и Луки, нетрудно заметить целый ряд аналогий в изображении событий и самого Иисуса и даже в стиле и фразеологии повествования. Сразу видно, что их связывает какая-то общая точка зрения на описываемое, что они основаны на информации, почерпнутой из идентичных или, по крайней мере, очень близких источников. То, что некоторые факты биографии Иисуса, приведенные в этих трех евангелиях, можно было идентифицировать и собрать в специальные энциклопедии, названные конкорданциями, навело ученых на мысль дать этим евангелиям общее название, чтобы подчеркнуть их родство. Таким образом в библеистской номенклатуре появился термин "синоптические евангелия", а авторов их стали называть "синоптиками", от греческого слова "синопсис", что значит "общая точка зрения", "общий взгляд". Здесь сразу следует оговориться, что сходство между этими евангелиями не имеет никакой ценности, как доказательство достоверности изложенного в них. Термин "синоптические евангелия" употребляется в тех случаях, когда нужно подчеркнуть противоположность между этими тремя евангелиями и Евангелием от Иоанна, которое в корне отличается от них трактовкой как самой личности Иисуса, так и его жизненной миссии. В Евангелии от Иоанна мы встречаемся с совершенно другим Иисусом, который, пожалуй, не имеет ничего общего с Иисусом синоптиков. Различия так резки, так существенны, что у нас есть все основания спросить, кто же, в конце концов, говорит правду. Если правду говорят Марк, Матфей и Лука, то св. Иоанн не может говорить правды, и наоборот. Профессор Зигмунт Понятовский в "Очерке истории религии" приводит две цифры, которые достаточно наглядно характеризуют это положение вещей. Он подсчитал, что св. Иоанн сходится с синоптиками только в 8 процентах текста, а остальные 92 процента исключительно его личный вклад в рассказ об Иисусе. Иисус синоптических евангелий - личность вполне реальная, наделенная всеми чертами живого человека. Он редко и, пожалуй, неохотно говорит о себе и, собственно, никогда не высказывается до конца, мессия ли он. В этом вопросе он так сдержан и таинствен, что приказал молчать и ученикам своим, которые выражали уверенность в том, что он сын божий. Насколько не похож на этот образ Иисус в Евангелии от Иоанна! Уже Иоанн Креститель признал в нем сына божьего и заявил, что недостоин развязать ремень у обуви его. Когда он увидел идущего к нему Иисуса, он сказал: "Вот агнец божий, который берет на себя грех мира". Один из первых учеников Иисуса, Нафанаил, обратился к нему со словами: "Раввй! Ты сын божий, ты царь израилев". И Иисус отнюдь не отказался от этих публично приписываемых ему свойств, которые возносили его над смертными. На каждом шагу он подчеркивает, что он сын божий, и не оставляет никаких сомнений относительно того, кто и зачем прислал его на землю. Автор четвертого евангелия нимало не интересуется историческими фактами; с фанатичным упорством он стремится доказать божественное происхождение Иисуса, защитить эту свою точку зрения от нападок маловеров и выразить радость по поводу того, что бог через посредничество своего сына дарует человечеству вечную жизнь. В результате Иисус св. Иоанна имеет мало общего с историей. В его трактовке это образ почти нематериальный, скрытый таинственной завесой мистики, созданный с единственной целью: проповедовать определенные богословские доктрины; это образ, выполненный в одном измерении, лишенный человеческих черт.