Годы - Вирджиния Вулф

— Было очень приятно познакомиться, — чинно произнесла миссис Робсон.

— Надеюсь, вы еще зайдете в скором времени, — сказал мистер Робсон, стиснув руку Китти.

— С удовольствием! — воскликнула она, в ответ сжав его руку изо всех сил. Она хотела сказать, как она восхищается ими, и спросить, примут ли они ее в свой круг, несмотря на ее шляпку и перчатки. Но у них впереди дела. А я иду домой переодеваться к ужину, думала она, спускаясь по низким ступеням парадного и комкая свои светлые лайковые перчатки.

Опять сияло солнце, влажные тротуары лоснились. Порыв ветра растревожил мокрые ветви миндальных деревьев в садиках перед домами. Мелкие веточки и лепестки закружились над мостовой, а потом упали и прилипли к ней. Китти остановилась на секунду у перехода через улицу, и ей показалось, что она тоже поднята ветром и оторвана от привычного мира. Она забыла, где находится. Облака на небе раздуло, отчего оно стало огромным и синим и смотрело как будто не на улицы и дома, а на сельские просторы, где ветер носится над пустошами и взъерошенные овцы ищут убежища у каменных стен. Китти живо представила, как поля то освещаются, то темнеют, когда над ними проносятся облака.

Но через несколько шагов незнакомая улица вернула себе давно известные Китти очертания. Тротуары и деревья, антикварные лавки с синим фарфором и медными грелками в витринах. Еще немного, и Китти вышла к знаменитой кривой улице с куполами и шпилями[14]. Солнечный свет лежал на ней широкими полосами. Экипажи, навесы, книжные магазины; пожилые мужчины в развевающихся черных мантиях; молодые женщины в трепещущих на ветру голубых и розовых платьях; юноши в соломенных шляпах, с подушками под мышкой… На мгновение все это показалось Китти бессмысленным и пустым старьем. Обыкновенный старшекурсник в квадратной шапке и мантии, прижимавший к себе книги, выглядел глупо. А напыщенные старики своими гротескными чертами напоминали фантастических средневековых химер, вырезанных из камня. Они все будто нарядились и играют роли, думала Китти. Она уже стояла у двери своего дома и ждала, пока дворецкий Хискок снимет ноги с каминной решетки и, ковыляя, поднимется по лестнице. Почему ты не можешь говорить по-человечески? — подумала Китти, когда он взял у нее зонтик и пробормотал свое обычное замечание о погоде.

Китти поднималась по лестнице медленно, как будто ее ноги тоже налились тяжестью, видя сквозь открытые окна и двери ровный газон, косое дерево и поблекшую мебельную обивку. Она опустилась на край своей кровати. Стояла духота. В воздухе кружила синяя муха, внизу стрекотала газонокосилка. Вдалеке ворковали голуби: «Только ты, крошка. Только ты, кро…» Глаза Китти полузакрылись. Ей привиделось, что она сидит на террасе итальянской гостиницы. Отец расправляет цветок генцианы на листе грубой промокательной бумаги. Озеро внизу плещется и сверкает. Китти собралась с духом и сказала отцу: «Папа…» Он очень добро взглянул на нее поверх очков, держа двумя пальцами маленький голубой цветок. «Я хочу…» — начала Китти и соскользнула с балюстрады, на которой сидела. Но тут прозвенел колокольчик. Китти встала с кровати и подошла к умывальному столику. Как бы это оценила Нелл? — подумала она, наклоняя ярко отполированный медный кувшин и окуная руки в горячую воду.

Колокольчик прозвенел опять. Она перешла к туалетному столику. Снаружи, в саду, воздух был наполнен шепотами и воркованием. Стружка, подумала Китти, беря в руки гребень и щетку, у него была стружка в волосах. Мимо прошел слуга со стопкой оловянных блюд на голове. Голуби ворковали: «Только ты, крошка, только ты…» Третий звонок на ужин. Китти быстро заколола волосы, застегнула платье и сбежала по гладким ступеням, скользя рукой по перилам, — как делала в детстве, когда спешила. Все уже собрались.

В передней стояли ее родители и с ними — высокий мужчина. Его мантия была расстегнута, последний солнечный луч освещал его доброе и властное лицо. Кто это? Китти не могла вспомнить.

— Надо же! — воскликнул мужчина, с удивлением посмотрев на нее. — Неужели это Китти? — Он пожал ей руку. — Как вы выросли!

Он смотрел как будто не на нее, а на свое собственное прошлое.

— Не помните меня?

— Чингачгук! — воскликнула Китти, вдруг вспомнив кусочек детства.

— Только теперь он сэр Ричард Нортон, — сказала ее мать, с гордостью похлопав его по плечу. Все направились к выходу: мужчины шли ужинать в столовую колледжа.

Какая безвкусная рыба, думала Китти. Еда почти холодная. И хлеб черствый и нарезан тощими квадратиками. Жизнерадостные цвета Прествич-Террас еще стояли перед ее глазами, она еще слышала звуки того дома. Конечно — она оглянулась, — превосходство фарфора и серебра в ректорской резиденции безусловно, и японские тарелки и картина там у них висят чудовищные; но эта столовая — с плющами, с большими потрескавшимися холстами — такая темная… В Прествич-Террас комната была полна света. В ушах еще стучал молоток: «Бум-бум-бум». Китти посмотрела в окно, на деревья и траву, которые начинали погружаться в сумерки. В тысячный раз она повторила свое детское желание: чтобы дерево либо совсем упало, либо выпрямилось, но не оставалось так. Дождя не было, однако по саду будто пробегали белесые судороги — это ветер порывами взъерошивал листья лавровых деревьев.

— Ты не заметила? — вдруг обратилась к ней миссис Мелоун.

— Что, мама? — спросила Китти. Она не слушала.

— У рыбы странный вкус.

— Вроде не заметила, — сказала Китти.

Миссис Мелоун продолжила разговаривать с дворецким. Сменили тарелки, внесли следующее блюдо. Но Китти не хотела есть. Она едва притронулась к сладостям, и на этом скромный ужин, собранный для дам из остатков вчерашнего пиршества, был окончен. Китти проследовала за матерью в гостиную.

Для них двоих гостиная была слишком велика, но они всегда сидели в ней. Картины будто взирали на пустые кресла, а пустые кресла — на картины. Старый джентльмен, управлявший колледжем сто с лишним лет назад, казалось, днем исчезал, но возвращался, когда зажигали лампы. Его внушительное и безмятежное лицо улыбалось. Он был очень похож на доктора Мелоуна — тому тоже очень пристало бы висеть в рамке над камином.

— Хорошо иногда провести спокойный вечер, — сказала миссис Мелоун, — хотя Фриппы… — Ее голос иссяк, когда она надела очки и взяла «Таймс». Для нее это было время отдыха и восстановления сил после дневных трудов. Она подавила небольшой зевок, проглядывая сверху вниз газетные колонки. — Какой милый человек, — между делом заметила она, читая раздел некрологов и объявлений о рождениях. — Совсем не похож на американца.

Китти вернулась к своим мыслям. Она думала о Робсонах. А ее мать говорила о Фриппах.

— Она мне тоже понравилась, — быстро сказала Китти. — Разве она не мила?

— М-м. На мой вкус, слишком броско одевается, — сухо ответила миссис Мелоун. — Да еще этот акцент… — продолжила она, листая газету. — Я порой едва понимала, что она говорит.

Китти промолчала. В этом они расходились, как и еще очень во многом.

Вдруг миссис Мелоун подняла голову:

— Вот, я так и сказала Бигг нынче утром, — она положила газету.

— Что, мама? — спросила Китти.

— Я про передовицу, — сказала миссис Мелоун и, водя пальцем по строчкам, прочла: — «При том, что у нас лучшие мясо, рыба и птица в мире, мы никогда не сможем использовать их с подобающим результатом, потому что у нас некому их готовить». Утром я сказала Бигг то же самое. — Она коротко вздохнула. Именно когда хочется произвести впечатление на людей — например, на этих американцев, — что-то обязательно не получается. На этот раз — рыба. Миссис Мелоун протянула руку за своим рукодельем, а Китти взяла газету. — Передовица, — повторила миссис Мелоун. Этот автор почти всегда формулировал именно то, что она думала, вселяя в нее покой, даря ей чувство надежности в мире, который, как ей казалось, менялся к худшему.

— «До того как косный принцип обязательного посещения школ был введен почти повсеместно…» — прочла Китти.

— Да, да, это. — Миссис Мелоун открыла коробку с рукодельем и стала искать ножницы.

— «…дети часто имели возможность наблюдать приготовление пищи, которое, каким бы убогим оно ни было, воспитывало в них определенный вкус и давало начатки знаний в этой области. Теперь они ничего не видят и ничего не делают, кроме как читают, пишут, считают, шьют или вяжут».

— Да, да, — кивнула миссис Мелоун. Она развернула длинную полосу материи, на которой вышивала сложный рисунок, скопированный из гробницы в Равенне: птиц, клюющих фрукты. Вышивка предназначалась для гостевой спальни.

Передовая статья своим помпезным красноречием нагнала на Китти скуку. Она стала искать в газете мелкие новости, которые могли быть интересны ее матери. Миссис Мелоун любила, чтобы кто-нибудь разговаривал с ней или читал вслух, пока она работает. Так повелось, что ее вышивка служила основой, помогавшей соткать из вечернего разговора приятную и гармоничную беседу. Кто-то что-то произносил и тем самым делал стежок, смотрел на получающийся рисунок, выбирал нить другого цвета, делал еще один стежок. Бывало, что доктор Мелоун читал стихи — Попа, Теннисона. Сегодня миссис Мелоун хотелось поговорить с Китти. Но она все больше ощущала трудности в общении с дочерью. Откуда они? Она посмотрела на Китти. В чем дело? И опять она, по своему обыкновению, быстро вздохнула.