Свадебный переполох - Эмилия Прыткина

– Вот так, только что сели в машину и уехали, я сама видела, – сказала Арусяк.

Лицо Розы, и без того вытянутое, вытянулось еще больше.

– А деньги? – промычал муж Розы, брат бабки Арусяк, который напился и проспал пол свадьбы.

– Ну, не знаю, у того, кто играл на аккордеоне, был рюкзак за плечами, наверно, там деньги и лежали.

– Надо позвонить Вазгену и поговорить с ним. Пусть завтра пришлет сына с деньгами обратно, а то нехорошо получается, – покачала головой бабушка Арусяк.

– Так почта уже закрыта, а телефона дома нет, – развела руками Роза. – Странно, мы же договорились, что они после свадьбы отдадут нам деньги.

– Возьми у Погосика, у него есть мобильный телефон, – гордо сказала бабушка, всем своим видом давая понять, что ее сын – не деревенщина, а большой человек, директор ресторана «Арарат», укомплектованный чудо-техникой двадцать первого века.

Петр достал из кармана телефон, Роза побежала домой и через несколько минут вернулась с записной книжкой:

– Звони, вот номер.

Роза, ее муж, бабушка Арусяк, Аннушка, Офелия и Арусяк-младшая обступили Петра плотным кольцом и приготовились слушать.

– А где у этого телефона шнур? – шепотом спросила Роза.

– Нет у этого телефона шнура, я же тебе говорю, это мобильный телефон, – сказала бабушка.

– Вазген? Вазген? Это ты? Это Петя! – заорал в трубку Петр. – Как какой Петя? Ну, сын Арусяк, да, Погос, да. Вазген, ты как себя чувствуешь?

Все замерли и стали смотреть Петру в рот, как будто от его слов зависела судьба всего мира.

– Слушай, Вазген, тут твой сын с друзьями все деньги с собой забрал, нехорошо как-то. Ты ему скажи, пусть он завтра обратно привезет. Какие деньги? Ну, со свадьбы Армана. Что? Нет, сегодня была свадьба. Не он? Как не он? Алло, Вазген, что? Вазген? Что? Нет? Ну, извини. – Петр с ужасом посмотрел на Розу, потом на бабушку Арусяк и присел на стул. – Вазген, дядя Вазген! Не обижайся! Алло… Дядя!..

– Что там такое? – спросила бабушка.

– Вазген обиделся, что его на свадьбу не пригласили. А его сын уже три года как в Лос-Анджелесе в армянском ресторане на аккордеоне играет. Вот такие дела получаются, – надул щеки Петр и выдохнул.

– А кто же тогда на свадьбе играл? – схватилась за голову Роза и побежала в дом.

Через пару минут она вернулась с пьяным в стельку соседом Суриком, который накануне ездил в Ереван к Вазгену, и устроила ему допрос с пристрастием. Сурик сначала отнекивался, но потом признался, что до Вазгена он не дошел, а успел только купить жене новые тапки на базаре, покататься на американских горках и поесть от пуза кебаба в одной из шашлычных, которая находится в центре города, то ли возле памятника Ованесу Туманяну, то ли возле какого-то другого памятника.

– А там эти ребята сидели, мы водки выпили, они сказали, что они хорошие музыканты. Обещали мне денег дать после свадьбы, – промычал Сурик и бухнулся на пол.

– Все понятно, вас кинули, – хихикнула Офелия.

Роза схватилась за голову и убежала в дом.

– Петя, забирай Сенулика, и поехали домой, – махнула рукой Аннушка.

– А на чем мы поедем? Уже час ночи, – вздохнул Петр и развел руками.

– Я вас довезу, – сказал водитель автобуса, который сидел на лавочке и пил тан. – Мне тоже в Ереван.

Наступил тягостный момент прощания. Бабушка Арусяк как могла утешила Розу, которая заперлась в погребе и рыдала. Петр пожелал молодоженам долгой и счастливой жизни, пригласил их в Харьков, взял на руки спящего Сенулика и пошел к автобусу. В Ереван голодное семейство Мурадян приехало в два часа ночи.

Дверь открыл заспанный Гамлет.

– А вы где были? – спросила бабушка.

– На свадьбе, – зевнул дядя.

Выяснилось, что после безуспешной попытки догнать уходящий автобус дядя с женой присоединились к другим молодоженам, которые, как они уверяли, праздновали свадьбу в том же селе. Дядя с женой вскочили в их автобус в надежде, что доедут до села, а там найдут дом Розы. Но оказалось, что девушка действительно была из того же села, что и Роза, а вот жених – из совершенно другого. Дядя обнаружил ошибку только тогда, когда вышел из автобуса и обратил внимание на то, что в их селе были горы, а здесь сплошная равнина.

– Ну, уже поздно было. К тому же люди оказались очень гостеприимные, за стол нас посадили, накормили, ох, так накормили. Еще и с собой дали полную корзину сыра, шашлыка и лаваша. На кухне стоит, что делать с ним – не знаю.

– Где шашлык?! – одновременно завопили Арусяк и Офелия и дружно бросились на кухню.

– А вы что, ничего не ели? – удивился Гамлет.

– М-м-м… – промычала Офелия, жадно вгрызаясь в шашлык.

Остальные последовали ее примеру. Дядя удивленно посмотрел на родичей, пожелал спокойной ночи и ушел спать. Оставшиеся умяли весь шашлык, лаваш и сыр. Не прошло и часа, как родственники, довольно потирая полные животы, стали расходиться по комнатам.

Арусяк быстренько прошмыгнула к себе и шмыгнула под одеяло, опасаясь, что тетка Офелия снова вздумает нарисовать ее портрет.

Бари луйс[2], Офелия!

Тетка Офелия была странной с самого рождения. В отличие от своей племянницы, она родилась без кисточек на ушах и с вполне гладкой безволосой спиной. Странность ее заключалась в другом: девочке не исполнилось и трех лет, когда она взяла в руки карандаш и стала рисовать. И пока другие детки бегали по двору и вовсю наслаждались детством, Офелия сидела в своей комнате и рисовала картины. Покойный отец Офелии талант дочери всячески поддерживал, считая, что раз природа наделила хоть одного из его детей даром, то надо этот дар развивать. Мать же, Арусяк, была иного мнения: благополучно выскочив замуж в шестнадцать лет, она желала такой же судьбы и для своих дочерей. Да и какая может быть другая судьба у приличной армянской девушки: выйти замуж и нарожать детей.

Впрочем, Арусяк искренне верила, что рано или поздно дурь из головы дочери выветрится. Однако Офелия все больше уходила в мир своих картин и, закончив школу, поступила в Институт культуры на факультет живописи, который закончила с отличием. Мать, обеспокоенная будущим дочери, срочно стала подыскивать женихов, но Офелия давала всем от ворот поворот. Правда, нашелся один добрый человек, тоже художник, но, как выяснилось позже, человек он был вовсе не добрый, а пропойца и лентяй, который пудрил мозги юным девушкам и выкачивал из них деньги. После встречи с ним Офелия окончательно ушла в себя и никого не подпускала ближе чем на пушечный выстрел.

Арусяк поохала, а потом смирилась или почти смирилась и если и напоминала дочери о замужестве, то крайне редко. Офелия продолжала рисовать свои картины и, в общем-то, никому не мешала, разве что невестке Рузанне, которая никак не могла дождаться, когда же сестра ее мужа наконец-то покинет квартиру и избавит их от вечного запаха краски.

Впрочем, в тот вечер, когда испуганная Арусяк-младшая шмыгнула под одеяло, тетке было не до портретов: единственное, что волновало ее в последнее время, – так это положение планет и состояние астрального тела. С недавних пор тетка Офелия увлеклась эзотерикой и астрологией; вернее, ее увлек мастер по изготовлению дудуков Ованес, который стоял на ярмарке народных промыслов, именуемой в народе вернисажем, по соседству с теткой и дудел в дудук, завлекая покупателей, в то время как Офелия тщетно пыталась продать свои картины. К вечеру обычно выяснялось, что ни дудуки мастера Ованеса, ни теткины шедевры у черствых людей, ни фига не понимающих в искусстве, особой популярностью не пользуются.

Так продолжалось месяц, пока Ованес наконец не продал пять дудуков зараз: юный узбек, приехавший в Ереван на экскурсию, услышал чарующие звуки музыки, подскочил к Ованесу и расплакался, потому что их звук напомнил ему рев любимого осла, который месяц назад безвременно погиб, сорвавшись в ущелье. Узбек купил пять дудуков, поскольку кроме него смерть бедного животного оплакивали еще три брата и старенький отец. Счастью Ованеса не было предела, он стал благодарить узбека и предложил купить еще и пару картин, которые продавала его соседка Офелия. Растроганный узбек посмотрел на картины и сказал, что купил бы одну большую, если бы на них был изображен осел. Тетка, чья душа жаждала признания, заверила узбека, что может нарисовать ему хоть десяток ослов, если он оставит ей деньги на краски. Узбек полез в глубины своего засаленного халата, извлек оттуда смятые купюры, отсчитал сто долларов и попросил тетку закончить работу через три дня.

В назначенное время перед очами узбека предстало полотно кисти великого художника Офелии Мурадян: над обрывом, поросшим мелким кустарником, упираясь передними копытами в камни и подняв задние к небу, стоял осел. Морда осла, обращенная к речке, бурлящей внизу, выражала ужас. Черное от грозовых туч небо нависало над обрывом, придавая картине необходимую трагичность. На заднем фоне были изображены маленькие фигурки узбеков, которые бежали, простирая руки к обреченному животному. Увидев картину, узбек залился горючими слезами и прорыдал на груди у мастера Ованеса добрых полчаса, после чего вытер мятым носовым платком глаза и отдал тетке еще двести долларов, пообещав, что всенепременно закажет ей еще парочку картин, ежели судьба когда-нибудь снова забросит его в Ереван.