Не забывай меня, любимый! - Анастасия Туманова

– Сию минуту, Алексей Романович, – сквозь зубы ответила Дина перегнувшемуся через перила Щукину. – Извините, что вам беспокоиться пришлось. Хотелось подышать…

– Чем? – усмехнулся Щукин, посмотрев на небо. – Воздух тяжёл сегодня, ночью будет гроза. Вероятно, вы здесь ждали кого-то? И, скорее всего, не меня?

Дина надменно молчала, глядя на цветы жасмина. Мери, мельком улыбнувшись Щукину, пробежала мимо него и скрылась в освещённой комнате, откуда слышались смех и шутки гостей. Молодой человек подошёл к Дине.

– Позвольте предложить вам руку?

– Не стоит, благодарю, – без улыбки сказала та, обходя юнкера и порывисто поднимаясь мимо него на крыльцо. Щукин проводил цыганку тяжёлым взглядом из-под толстых век. Снова криво улыбнулся углом рта и последовал за ней.

В фанты играли, рассевшись всей компанией за огромным круглым столом. Поручик Дадешкелиани попытался уклониться от этой забавы и сбежать ко взрослым гостям, но барышни подняли такой писк, что он, смущённо улыбнувшись и пожав широкими плечами, вынужден был остаться. Записки с именами присутствующих торжественно положили в фуражку хозяина дома, которую держала в руках Таня Щукина. Когда Дина и Щукин вошли на веранду, юнкер Солонцов под истерический смех всего собрания изображал, согласно выпавшему фанту, царицу Савскую, соблазняющую Соломона. Соломоном был покрытый пылью бюст Мольера, специально для этой цели снятый со шкафа, и княжна Мери, запрокинув голову с растрёпанными косами, хохотала так, что звенела посуда в старинной горке. Остальные уже отсмеялись и попрятали носовые платки, уже водворили обратно на шкаф Мольера, уже Дина села рядом с княжной, кинув в фуражку записку со своим именем и сердито дёрнув подругу за рукав, а Мери всё не могла совладать с собой и то и дело принималась хохотать.

– Меришка, ну сколько можно! – недовольно произнесла наконец Дина. – Посмотри, все сидят и дожидаются, когда ты уймёшься! Твоя очередь называть фанты! Если не можешь – давай я вытащу…

– Нет, нет, Диночка, я сейчас… Сию минуту… Ох, Юрий Петрович, умори-или… Вам, право, не в военном училище место, а в цирке… Извините, господа, я уже готова! – Мери наконец справилась с собой, взяла в руки фуражку с фантами. – А этот фант будет… ну, допустим… танцевать танго!

– Мери, ты с ума сошла… – вполголоса сказала ей Дина. – Это неприлично.

– Боже мой, да просто символически! Ничего особенного!

– С кем же танцевать? – улыбаясь, спросил Щукин. – Тоже с вашим Мольером? Увольте…

– Вы – можете с Мольером, коль уж он вам так по сердцу пришёлся! – отрезала Мери. – А любой другой мужчина – с… с нашей Диной!

– Мери!!! – вскочила Дина. – Господа, она ума лишилась! Я – отказываюсь! Танцуй сама, если угодно, а я…

– Позвольте, позвольте, это ведь игра, нельзя отказываться! – тут же послышались бодрые мужские голоса.

– А если выпадет дамский фант? – не унимался Щукин.

– А дама… Дама может выбрать любой танец на своё усмотрение! И любого кавалера из присутствующих!

Против этого возражений не нашлось. Обведя стол роковым взглядом пифии, Мери с нарочито торжественным видом полезла в фуражку… но в это время снова вспомнила усатую царицу Савскую в армейских сапогах, обнимающую Мольера, и прыснула самым неподобающим для пифии образом, чудом не уронив фуражку. Сразу две скрученные бумажки выпали из неё на пол.

– Ой… – растерянно сказала Мери, глядя на них. – Получается, у нас два фанта!

– Пусть танцуют танго друг с другом! – тут же предложил Щукин.

– Ну уж нет! Один, вот этот. – Мери отложила первый фант, – будет танцевать танго с Диной, или другой танец, если это барышня… А другой станет… н-ну, предположим, читать стихи!

– Ску-учно… – пожал плечами Щукин.

– А кто первый, кто же первый, княжна?! – снова весело заволновались молодые люди. – Открывайте, не томите!

– Да как же вы, право, нетерпеливы, господа! – Мери нарочито медленно развернула фант. – Ну вот… Ой, Зурико, это твой!

Поручик Дадешкелиани неловко поднялся из-за стола. На Дину он даже не посмотрел, но та повернулась к нему столь порывистым движением, что на неё оглянулись все собравшиеся. Опомнившись, девушка опустила ресницы. Сквозь зубы, вся звеня от негодования, произнесла:

– Воля ваша, господа, я этим заниматься не намерена.

– А второй фант ваш, Алексей Романович, – растерянно проговорила Мери, протягивая бумажку Щукину. – Вот и хорошо. Вы много стихов знаете… Развлечёте нас.

Щукин молча пожал плечами. Искоса посмотрел на Дину… и вдруг, обернувшись к стоящему рядом с ней Дадешкелиани, громко попросил:

– А давайте меняться фантами, поручик?! Правила это допускают, не так ли, Мери Давидовна?

Дина чуть слышно негодующе ахнула. Мери была растеряна. За столом смолкли разговоры и смешки: другие участники игры смотрели на бледное, возмущённое лицо молодой цыганки, на неподвижного, как статуя, Дадешкелиани и насмешливую, неприятную физиономию Щукина.

Ко всеобщему удивлению, поручик, после недолгого молчания, кивнул:

– Пожалуй, Щукин… Я танцевать никогда толком не умел… тем более танго. А стихи какие-то худо-бедно помню.

С губ Дины сорвался странный вздох – не то облегчения, не то досады. Мери укоризненно посмотрела на своего кузена и чуть заметно покачала головой. Тот сделал вид, что не заметил этого. Вздохнув, медленно потёр кулаком лоб.

– Так что стихи, поручик? – весело поинтересовался Солонцов.

– Да вот же я и вспоминаю… Признаться, последний раз читал стихи ещё в училище, так что, милые дамы, не судите строго…

– Блока! Надсона! – полетело со всех сторон. – Мирру Лохвицкую, поручик! Гиппиус!

– Или мне обеспечивают тишину, или, ей-богу, начну читать «Евгения Онегина»! Всего! – сурово предупредил Дадешкелиани, и молодые люди испуганно смолкли. Поручик глубоко вздохнул, посмотрел в окно, где над кустами жасмина уже сходились тяжёлые дождевые облака, и негромко начал:

Чему бы жизнь нас ни учила,Но сердце верит в чудеса.Есть и непознанная сила,Есть и нетленная краса,

И эта вера не обманетТого, кто ею лишь живёт,Не всё, что здесь цвело, увянет,Не всё, что было здесь, пройдёт…

– А далее, дамы, уж простите, не помню, – виновато улыбнулся поручик. И, нахмурив брови, обернулся, когда Дина, не поднимая глаз, спокойным, ровным голосом дочитала:

Но этой веры для немногихЛишь тем доступна благодать,Кто в искушеньях жизни строгих,Как вы, умел, любя, страдать,

Чужие врачевать недугиСвоим страданием умел,Кто душу положил за другиИ до конца всё претерпел…

– Благодарю вас, Надежда Яковлевна, – сдержанно сказал Дадешкелиани, когда аплодисменты смолкли.