Собрание сочинений в 5 томах. Том 5 - Семен Бабаевский

Барсуков свернул на обочину дороги так удачно, что колеса прошли вплотную с озимкой, и затормозил.

— Дима, выйдем-ка на минутку, — сказал он, заглушив мотор. — Поглядим, полюбуемся!

Молодой, стройный, в просторном пиджаке и в сапогах, он зашагал мимо озимых. Ладонью ласково поглаживал густо закустившиеся стебли, при этом видя и зеленый, сочный лист, и качавшуюся на своей груди Золотую Звезду. Пальцами, как лопаточкой, осторожно отковырнул сырую землю, смотрел на густые корешки-ниточки и опять одновременно видел и корешки, и Звездочку на своей груди.

— Смотри, Дима, сюда, на корни, — сказал он, приседая на корточки. — Эти красавцы корни дают мне не только высокий урожай, а и зерно ценных и сильных пшениц, которое, как мы знаем, отличается повышенным качеством белка и клейковины. И еще ты, горожанин, обязан знать: получение ценных и сильных пшениц — дело не простое. Здесь все важно и все имеет свое особое значение: время и нормы высева, почва, соотношение элементов минерального питания, чистота посева — погляди, никаких сорняков! Особенно ответственный момент — косовица и послеуборочная подборка. В этом я убедился на собственном опыте. — Барсуков так же осторожно прикрыл землей корешки, поднялся, вытирая пальцы платком. — Отлично пошла в рост! А как закустилась! Земли не видно! На этом поле я возьму шестьдесят центнеров, не меньше! Гляжу на эту красоту, и, веришь, сердце радуется. — И вдруг нахмурился. — Дима, тебя, вижу, мои озимые не радуют. А почему?

— Ну что ты, конечно же радуют! — нарочито весело сказал Дмитрий. — Только я не могу понять: почему ты говоришь «корни дают мне», «на этом поле я возьму», «мои озимые»?

— Заметил?

— Так ведь нетрудно.

— Знаю, плохая привычка, а избавиться от нее не могу. — Барсуков снова указал на расстилавшиеся до горизонта зеленя: — Какая сила! Да ты погляди, Дмитрий!

— Вижу, вижу, — поспешно ответил Дмитрий. — Однако нам давно уже пора отправиться к холмам.

Холмы, холмы… Что о вас сказать? Разве только то, что вы появились здесь с незапамятных времен, и кто знает, может, вас насыпали печенеги или половцы, создавая оборонительные рубежи? Даже археологи ничего определенного сказать о вас не могут. Старожилы станицы знают, что когда-то эти возвышения защищали Холмогорскую казачью крепость. С юга, со стороны гор, надежной преградой была Кубань с ее обрывистым правым берегом, а с севера, со стороны степи, — холмы. Известно было и о том, что в те далекие времена на холмах стояли сторожевые вышки и в час тревоги на них полыхали сигналами дегтярные жгуты на высоких шестах.

Станица Холмогорская рядом. С востока ее огибала Кубань, изгибаясь и поблескивая, сразу же за рекой темнел низкорослый карагачевый лес, а за ним в сизой дымке чуть приметно выступали Кавказские горы. На запад, сколько охватывал взгляд, пласталась равнина — поля и поля, обставленные лесополосами и измереженные проселочными дорогами.

Помнили в Холмогорской и о том, как в девятнадцатом ранним майским утром, с холмов, рванулся отряд Кочубея и как конники, ворвавшись в станицу, в жарком сабельном бою уничтожили белогвардейский эскадрон. В Отечественную войну, летом сорок второго, артдивизион, в котором служили Тимофей Барсуков и Василий Беглов, прикрывая отход своих войск, продержался здесь две недели. Стойко сражались артиллеристы, и, когда они отступили на Армавир, оставленное воинами место дымилось еще долго. В первые годы после войны на холмы не прилетали птицы, на них не росла ковыль-трава и по весне, как обычно, не зацветали маки. Опаленная огнем земля зияла окопами и траншеями, рябила ржавыми гильзами. Только постепенно земля укрылась ковылем, и совсем недавно по весне, как и в прежние годы, опять закраснели на них степные маки.

Когда машина, свернув с дороги, подкатила к холмам, Дмитрия Беглова словно бы подменили. Он давно забыл о пшенице. С блестящими глазами, энергичный, быстрыми шагами обошел холмы, разматывая рулетку, что-то измеряя и что-то записывая. Взбежал на один из них, что-то с высоты оглядывал, высматривал…

— Дима! — смеясь, крикнул Барсуков. — Что бегаешь как угорелый?

— Отлично, отлично! — Дмитрий спустился с холма, обнял Барсукова. — Миша! Еще раз я убедился: да, это то, что нужно! Кем-то уже сделанное, готовенькое, бери и строй. И хорошо, что я не отступил от своего выбора. Лучшего места и желать не нужно!

— Извини, я так и не могу понять: зачем возводить мясопромышленный комплекс именно на холмах? — спросил Барсуков.

— Дело новое, многие еще не понимают, — ответил Дмитрий.

— И восторга твоего не разделяю.

— Так же, как я, когда мы смотрели пшеницу.

— Почему бы не построить эту фабрику мяса на берегу Кубани? Вода рядом, сельский рабочий класс в жару мог бы искупаться. Красивый вид на Закубанье, вдали синеют горы, рядом лес. Что еще нужно?

— Во-первых, холмы — это же, по сути дела, пустырь, бросовая земля, сколько лет она не приносила людям пользу, — рассудительно заговорил Дмитрий, все еще с восторгом глядя на холмы. — Во-вторых, эти древнейшие возвышения, может, и вправду насыпанные нашими далекими предками, необходимо приспособить для нужд современной техники и автоматики. На этом комплексе впервые будет применена новейшая технология с полной механизацией цехов, а для этого необходимо приподнять их на высоту, скажем, грузовика. Зачем же сооружать новые возвышения, когда есть готовые, и какие! Столетия их утрамбовали — лучше не надо, и поставлены они так, словно бы те, кто их сооружал, хотели сделать доброе дело для своих потомков. Шесть холмов, каждый длиною почти в сто метров и высотою в четыре, — высота срезается примерно до двух метров. У нас как раз пять цехов и шестая кормокухня. Фабрика мяса на этих возвышениях станет украшением станицы. Ну что, друг, теперь тебе понятно?

— Не совсем. — Барсуков улыбнулся. — Я же не специалист по этим делам.

— Ну, Михаил, мне пора, тороплюсь. — Дмитрий озабоченно посмотрел на часы. — К четырем я должен быть у Солодова. Вот если Солодов, как и ты, меня не поймет, будет худо. Я доложу ему обо всем и подробно. Мне очень нужна поддержка Солодова… Да, Миша, еще надо хоть на минутку заглянуть к родным. Обидятся старики… Давно я к ним не заглядывал.

— Давай сперва заскочим в правление, я скажу Ванюше, чтобы он тебя отвез. По пути заедешь и к родным. — Барсуков уселся за руль, и они поехали. — Да, черт возьми! Никогда бы не подумал, для чего могут пригодиться эти холмы!

Никогда еще Дмитрий не смотрел на хату своих родителей таким удрученным взглядом. Он открыл калитку и от удивления остановился, словно впервые увидел и этот с детства знакомый двор, по которому бегал босоногим мальчуганом, и эти две развесистые белолистки, сторожившие вход в калитку, и эту хатенку — милую старушку с пожелтевшей и позеленевшей камышовой крышей, и этот могучий осокорь. Он знал, что и осокорь, и белолистки были посажены еще дедом Максимом; знал, что оконца с белыми занавесками точно такими же были и раньше, только тогда они не казались ему чересчур маленькими; он понимал, почему от этого неказистого жилья на него повеяло радостным теплом. И все же ему не верилось, что это и есть его гнездо, что в нем он вырос, оперился и что именно отсюда улетел в Степновск. Стоял и думал: как же так могло случиться, что в станице, можно сказать, на каждой улице выросли новые дома, похожие на городские, с высокими фундаментами, с верандами и широкими окнами, а эта хатенка стоит и стоит, словно всеми давно забытая? Разве он, архитектор, не смог бы сделать для своего отца проект нового дома, какого еще в станице не было? Мог бы! И тогда люди, проходя мимо и любуясь новым домом, говорили бы: погляди, какой красавец! Счастливые Василий и Анна Бегловы, что имеют сына-архитектора! Нет, нечем людям любоваться и нечего им сказать!

Дмитрий не успел прикрыть калитку, а к нему, задыхаясь от счастья, на ходу вытирая слезы, бежала мать.

— Митенька! Митя! — кричала она. — Откуда ж ты, сынок? Да чего ж ты стоишь? Иди скорее, иди…

Вот и встреча с матерью что-то не обрадовала Дмитрия, и грустное чувство, возникшее в нем при виде родительского крова, усилилось еще больше. Мать, не ведая о душевном состоянии Дмитрия, обняла его, смеялась сквозь слезы, вытирая кулаком глаза, увела в хату, не знала, куда посадить дорогого гостя и чем послаще его угостить.

— Митя, попотчую тебя жареной рыбкой, — говорила она, хлопоча у стола и не отрывая от сына глаз. — Свежие, батько на рассвете вынул из верши. И вишневой настойкой угощу. Вот и рюмочка. А усики у тебя какие приметные, белесые, аж блестят.

— Где же отец?

— В поле. Где же ему быть!

— Не устает?

— Ничего, держится.

— Как вы живете, мамо? Не болеете?

— Живем, сынок, слава богу, на жизнь не жалуемся, — отвечала мать, ставя на стол тарелку с жареной рыбой. — Я тебе еще не говорила, что уже на пенсии, здоровье мое еще ничего. Правда, что-то ноги побаливают, но по дому и на огороде управляюсь сама. Вот только беда: по всему видно, на старости годов останемся мы с батьком одни. Вы, старшие, уже насовсем нас покинули. Как там Эльвира поживает? Ты с нею встречаешься?