Фиалки цветут зимой - Дельфина Пессан

мы проходили на тему первой помощи. Дотянувшись до кнопки звонка, я не переставала с ней разговаривать:

– Полетт, я рядом, откройте, пожалуйста, глаза!

Потом перевернула ее на бок и укрыла одеялом.

– Полетт, я здесь. Не беспокойтесь. Полетт, просыпаемся!

Веки ее дрогнули, и я подумала, что она сейчас придет в сознание, но нет. Вошла Патрисия и с одного взгляда оценила ситуацию. Пощупала пульс и отправила меня за медсестрой.

– Скажи, чтобы захватили носилки!

Я выбежала в коридор, и после этого все стало происходить ужасно быстро. Приехала скорая, и мадам Боссон увезли в больницу.

А мне пришлось вернуться к обычным утренним заботам.

Только теперь все было по-другому.

Каких-то двадцать минут назад я неслась как угорелая, стремясь поскорее преодолеть финишную прямую. Теперь же двигалась как на замедленном воспроизведении, сама не своя. Я сошла с рельсов, но никому не было до этого дела.

Мы обходили комнаты вместе с Патрисией. Единственное, что она сказала после случившегося:

– Странно, бортик кровати был опущен.

– Наверное, она его сняла, чтобы пойти в туалет, – предположила я.

– Да, наверное.

Но по голосу слышно было, что она так не думает.

Виолетт спросила, какие новости.

– Никаких, – сказала Патрисия. – Надо дождаться, пока проведут обследования. А торопить их там ни к чему…

Она говорила голосом без эмоций – таким делают объявления на вокзалах. Казалось, произошедшее ее ничуть не трогает, она даже не беспокоится. У меня из головы никак не шла мысль о том, что Полетт ведь может больше не вернуться. Неужели когда-нибудь и для меня тоже потеря подопечных станет настолько обычным делом, что я не буду испытывать по этому поводу никаких чувств?

Виолетт показалась мне такой маленькой в своей огромной кровати! К завтраку она даже не притронулась.

– Все будет хорошо, – заверила я ее, надеясь успокоить.

Какой бред. Я продолжала заниматься делами и одновременно размышлять над тем, как же я продвинулась в искусстве вранья. Ведь после того, как ты увидел на полу неподвижное тело человека, вряд ли все будет хорошо.

Виолетт опустила взгляд в тарелку.

– Не волнуйтесь, детка, – сказала она с отважной улыбкой. – Полетт выкарабкается. Мы все здесь куда крепче, чем кажемся.

Ну вот – в итоге она меня утешает, а не я ее.

– Обязательно, – согласилась я. – Полетт – боец!

Если притворяться, будто во что-то веришь, это может стать правдой?

Я ушла со странным вязким привкусом во рту. Хотелось блевать. Фраза Виолетт «Она выкарабкается» разбудила в памяти то, о чем мне бы очень хотелось забыть.

——

Это произошло после Аварии. Я почти двое суток пролежала в коме. На то, чтобы приподнять веки, понадобилось такое огромное усилие, что я в ту же секунду опустила их обратно.

Папа сразу поднял тревогу. Вокруг меня забегали медицинские работники – было похоже на иностранный фильм без перевода: звуки я слышала, но смысл слов до меня не доходил. Позже, гораздо позже я проснулась уже по-настоящему. Горло раздирала мучительная жажда, и я издала жалобный стон. Папа, спящий рядом в кресле, мигом вскочил.

Я взглядом указала на стакан с водой, стоящий на тумбочке, и папа поднес к моим губам соломинку. В горло потекла освежающая жидкость. Никогда еще глоток воды не доставлял мне такого наслаждения.

Я снова опустила голову на подушку, голова болела просто адски, и тут, одним махом, я все вспомнила.

Ссора в машине.

Мамины крики.

Папино непроницаемое лицо.

И удар.

Я осознала, что мамы с нами в палате нет. Может, она вышла за кофе?

– Мама? – выговорила я так тихо, как будто просто выдохнула.

Папа, отведя глаза, прошептал:

– Она…

Его губы дрогнули, но из них не вырвалось больше ни звука. Он не находил слов, чтобы произнести непроизносимое. У меня вырвался стон, перешедший в крик, который разорвал тишину:

– Нет. Нет. НЕТ!

Неправда. Такое не может происходить на самом деле. Сердце сорвалось с места. Врачи врут, будто это всего лишь мышца, я ведь прекрасно почувствовала, как оно рассыпалось на кусочки, по-настоящему разбилось. Боль пронзила череп, раскалила его добела, и я потеряла сознание.

Когда я очнулась, папа по-прежнему сидел рядом. Он всматривался мне в лицо, заглядывал в глаза, будто хотел вытащить из бездны, в которую я провалилась, хотел вернуть меня обратно.

Он взял меня за руку и прошептал: «Не волнуйся, доченька, я здесь. Мы выкарабкаемся».

Мысли вертелись, путаясь и наталкиваясь друг на друга. Я была в состоянии шока. Раздавлена горем. Мир, который распахнулся передо мной, мир без мамы, – такой мир был мне не нужен. И к тому же в мозг проникла одна отвратительная мысль, ядовитее любой отравы.

Это папа спровоцировал ссору. Он обвинял маму, из-за него она разнервничалась, их голоса грохотали на весь салон, и он гнал на слишком высокой скорости.

Он был виноват в Аварии.

Когда я спросила у него, что произошло, он придумал, будто машину занесло на луже масла, пролившегося из грузовика. Но я-то знала правду. Если бы он был внимательнее, если бы не устроил ссору, тогда и управление не потерял бы.

И тогда мама бы не погибла.

Эта мысль превратилась в уверенность, и все мое тело охватила ярость, обжигающая, будто лава.

Я повернула голову к окну и отняла у папы руку. Сказала приглушенным голосом:

– Ты мне делаешь больно.

Глава 14. Карнавал чудовищ

Полетт вернулась вчера вечером. Она рассказала мне, как несколько часов лежала на каталке в приемном покое больницы под одной тонкой простынкой и дрожала от холода. Я навестила ее сегодня утром, рука и часть лица у нее всех цветов радуги. От красного к синему и фиолетовому – зрелище не из приятных. На лбу выросла огромная шишка, размером с перепелиное яйцо, я такого не видела с тех пор, как Антуан был маленьким.

Я села в кресло.

– Ну и угораздило же тебя!

– А чего ты хотела, я ведь каскадерша!

Она рассмеялась из-под распухшей губы и поморщилась – смех причинял боль.

– Хотела встать и сходить в туалет… И покатилась по полу, как картофелина из мешка.

Я сделала вид, что шутка меня насмешила, но что же забавного, если человек не может сам сходить пописать?

– Я тоже уже несколько раз получала по физиономии, – призналась я.

Я еще никому об этом не рассказывала. Как будто в неспособности держаться на ногах есть что-то постыдное.

Мы обменялись взглядами, и я подумала, что с тех пор, как я сюда приехала, мы успели стать кем-то вроде подружек. А ведь вначале, видит Бог, ее вечно приподнятое настроение меня ужасно раздражало. Но потом, понемногу (тут все дни протекают очень медленно), я начала с нетерпением ждать походов в столовую. Ждать минуты, когда снова увижу ее, снова увижу их всех.

И вот сейчас я смотрю на нее, на эту бедную старушку, и думаю о том, что ведь на ее месте могла быть я. Да и кто угодно из нас.

Она вырвала меня из задумчивости,