Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС - Петр Шелест

Во время нашей практики был еще один инцидент: нашей группе совместно с местным активом было поручено провести акт «антирелигиозной» пропаганды — в одном из сел снять колокола с действующей церкви, «чтобы звон колоколов и поп своими проповедями не одурачивали народ». Накануне тщательно обсудили все организационно-технические мероприятия и саму технику снятия колоколов. Но когда мы рано утром прибыли в село со всем своим «снаряжением», то увидели возле церкви множество народу. Мужики большой группой стояли поодаль, женщины поближе к церкви. Когда же мы начали приближаться к нашему «объекту», то по какой-то неведомой команде женщины двумя кольцами оцепили церковь. Одна группа — внутри церковной ограды, другая — снаружи ее. Но когда мы подошли еще ближе, женщины повернулись к нам спиной, задрав подолы, и стали к нам «раком». Нас все это буквально сшибло от срама и стыда. Мы просто остолбенели и конечно же отступили. Мужики, стоявшие поодаль, зорко наблюдали за нашим поведением. И когда мы убрались восвояси, женщины приняли нормальную позу, а мы под общий хохот ретировались. Итак, нами не была выполнена «антирелигиозная акция» снятия колоколов с церкви.

Занимаясь в школе, я одновременно учился по отдельной программе по книгам «Вуз на дому». Начал готовиться к вступительным экзаменам в один из вузов Харькова. Стороженко одобрительно отнесся к моим намерениям.

В нашей школе, как и везде, готовились к предстоящей чистке рядов партии. У нас проходила чистка в помещении школьного клуба, в присутствии всей партийной организации и беспартийных, их набиралось 350–400 человек. Комиссия по чистке из старых большевиков сидит на сцене как «судейская» коллегия. Секретарь комиссии ведет протокол почти стенографически. Проходящего чистку приглашают на сцену, зачитывают анкетные данные. Затем председатель и члены комиссии задают самые разнообразные вопросы. По анкетным данным: где вступал в партию, кто был поручителем, почему ушел с одной на другую работу. О родственниках, вплоть до третьего поколения, о связях с заграницей, об участии в оппозициях, о религиозных убеждениях. Особо интересовало семейное положение: если женат, то как относишься к семье. Если не женат, то почему. Спрашивали об отношении к выпивке, к работе и учебе, к политической подготовке и общей политической и идеологической ориентировке, к выполнению партийных нагрузок. Затем комиссия обращалась к присутствующим в зале с вопросом: «У кого есть какие вопросы к проверяемому?» На все вопросы проверяемый обязан дать четкие и предельно ясные ответы. Тут уж не скажешь, что вопрос задан «не по существу». Партийный билет проверяемого находился в руках председателя комиссии. Когда проверяемый ответил на все вопросы и их уже больше нет ни у комиссии, ни у присутствующих, объявляется решение комиссии по чистке рядов партии: «Считать, что такой-то товарищ чистку партии прошел». Возвращается партийный билет, и ты сходишь со сцены в зал под аплодисменты.

Прошел и я чистку, и прошел хорошо, но волнения были. Сама процедура массовости, торжественности и строгости заставляла тебя волноваться. Были и такие, которые не проходили чистки. Им партийный билет не возвращался, а всенародно объявляли, что по таким-то мотивам чистку не прошел, из партии исключается. Решение комиссии по чистке можно было обжаловать в вышестоящие партийные органы, но, как правило, оно оставалось в силе. Не берусь точно утверждать, но по этой чистке «отсеивалось» до 15–20 % от всего состава партии. Чистка партийных рядов, открытая перед всем народом, была строгим и действенным контролем чистоты партийных рядов и грозным предостережением ее «засорения» разного рода проходимцами, карьеристами, льстецами, приспособленцами, недобросовестными людьми в работе, пьяницами, морально неустойчивыми элементами, политически и идеологически неподготовленными людьми, случайно принятыми или специально «пролезшими» в ряды партии. Все это поднимало авторитет члена партии и в целом ВКП(б).

Наступили летние каникулы 1930 года. Слушатели школы разъехались кто куда: кто домой, а кто на отдых, к морю. Я же с группой моих товарищей сижу как окаянный, готовлюсь к экзаменам. Подал я документы в Институт народного хозяйства (ИНХОЗ). Почему именно в этот вуз, даже сам толком не могу объяснить. Очевидно, потому, что этот институт в Харькове, да, пожалуй, и на Украине, был самым популярным вузом. В нем была самая крупная партийная организация и самая боевая по борьбе с троцкизмом, правыми и левыми уклонами, самый боевой студенческий и профессорско-преподавательский состав. Кроме того, шел разговор, что ИНХОЗ готовит будущих «красных директоров» предприятий. Все это, вместе взятое, не могло не привлекать, тем более еще когда разыгрывается фантазия молодости.

Держу экзамен — все идет неплохо, но вот по письменной математике получаю двойку, и в приказе по зачислению моей фамилии нет. Огорчен до слез. В школу возвращаться совестно, просто стыдно. Решил совсем оставить учебу, возвратиться на железную дорогу и стать машинистом паровоза — это моя старая мечта. Но таких, как я, «неудачников», набралось 30 человек — почти все коммунисты, большинство рабочих, многие уже успели поработать на партийной, хозяйственной и комсомольской работе. Мы собрались и пошли в ректорат института всей компанией забрать свои документы и заодно заявить свой протест и возмущение, что в вуз принимают только интеллигенцию да маменькиных и папенькиных сынков, а, мол, рабочей молодежи в вузы доступа нет. Причем многие из нас серьезно допускали мысль, что нас «зарубили» специально на экзаменах.

Возмущениям нашим не было предела. Нас внимательно выслушал ректор ИНХОЗа Содин. По национальности еврей, старый коммунист, по-настоящему партийный человек. Он видел, что такую группу упускать нельзя. Вместе с тем для учебы в вузе достаточной подготовки по точным наукам у нас не было. Содин нам подал мысль: организовать из нас специальную ускоренную группу рабфака, и через полгода усиленной подготовки мы будем зачислены студентами вуза. Содин своим предложением поколебал наши намерения забрать документы. Его настойчивость и убедительные доводы взяли верх.

Итак, мы всей группой стали студентами рабочего факультета. Сбывается моя мечта и надежда, что я стану студентом настоящего вуза. Специальная группа рабфака по своему составу, подготовке и возрасту была довольно разнообразна: были рабочие, крестьяне, служащие, членов партии 18 человек, остальные комсомольцы. Среди нас были и великовозрастные «дяди» по 30–35 лет, а самому старшему среди нас латышу Станиславу Сурелю, члену партии с 1917 года, было 45 лет. В дни становления советской власти он был первым военным комиссаром и военным комендантом города Харькова. У этого человека была неодержимая жажда и стремление к знаниям. Ему все давалось тяжело, к тому же он работал на ответственной хозяйственной работе, но он честно и добросовестно одолевал все и «грыз гранит науки». По своему характеру это был добрейший человек, кристально честный, хороший старший товарищ.

Главными для нас дисциплинами были математика, физика, химия, русский и немецкий языки. Преподавательский состав на редкость был подобран хорошо. Внимательные, требовательные, с каким-то особым педагогическим подходом. Занимались мы много и упорно. Тогда была мода заниматься бригадным методом[19]. Бригада комплектовалась на добровольных началах, но преподаватели все же следили, чтобы силы по знаниям распределялись равномерно. Бригада из 5–6 человек совместно готовила уроки, сдавала зачеты и экзамены. Преподаватель же спрашивал с каждого в отдельности. Но если кто из членов бригады не знал предмета, то за это нес ответственность бригадир и ему за это доставалось. Мне тоже приходилось быть бригадиром, и это было нелегким делом — нести ответственность не только за себя, но за каждого члена бригады.

Шесть месяцев напряженной, трудной и упорной учебы прошли, казалось, быстро. Проведены экзамены, собеседование, и нас зачислили студентами ИНХОЗа. Я по своему собственному желанию выбрал факультет по металлургическому профилю. Вскоре ИНХОЗ был переименовал в Инженерно-экономический институт.

После окончания рабфака учиться было гораздо легче, хотя и не без определенных трудностей. Не оставлял и общественную работу. Меня избрали членом бюро комитета комсомола института, а вскоре и секретарем комитета комсомола и членом парткома института. Стипендия была маленькая, всего 35 рублей. Ее хватало на пропитание, и то лишь на винегрет, халву и хлеб — это в основном было студенческое питание того времени. Прямо скажем, подчас жилось просто впроголодь. А еще приходилось помогать престарелым родителям. Поэтому приходилось подрабатывать разгрузкой и погрузкой железнодорожных вагонов, что давало в месяц по 20–25 рублей.