Час, когда придет Зуев - Кирилл Партыка

— Догуляешься, — в сердцах напутствовал его Волин после долгих, безрезультатных уговоров. Сам он, чуть хмельной и умиротворенный, сразу завалился в постель, уснул мгновенно, и никакие уличные шумы ему на этот раз не мешали. Зато до самого утра Алексею снилась заснеженная вершина, которую с озорной злостью хлестал по округлым щекам серебристый ветер.

5

Волин и Лобанов вышли из автобуса на привокзальной площади, подхватили на плечи тяжелые рюкзаки и двинулись к подземному переходу, ведущему к железнодорожным платформам. В кирзовых сапогах, телогрейках и потертых ушанках, сутулящиеся под немалым грузом, они утратили городские повадки, шагали широко, твердо и плоско ставя ноги на заснеженный асфальт, их движения стали медлительнее, но в них проступила мужская сила.

Лобанову это было не в новинку, но Волин, горожанин до мозга костей, сейчас испытывал тайную гордость за свой высокий рост, за ширину плеч и природную упругость мышц, за то, что чувствует себя как рыба в воде, добровольно превратившись в бродягу.

С высокого постамента им вслед смотрел каменный землепроходец, молодцевато приспустивший шубу с закованного в кольчугу плеча. Оглянувшись, Волин подмигнул памятнику: что, дядя, мы тоже не лыком шиты?

На площадь с изваянием посередине, на крыши трамваев и автобусов, на угловатую бетонную коробку вокзала с вечернего неба сыпал снег, пушистый, влажный, вкусно пахнущий огурцами, облеплял витрины привокзальных магазинов и кафе, слепил и без того неяркие фонари, плыл в безветренном воздухе, неся с собой очистительную свежесть ранней зимы и радостно-тревожное ожидание чего-то хорошего и удивительного.

Но на проезжей части лоснящаяся снежная шкура уже была исполосована безобразными черными рубцами и кое-где превратилась в грязновато-белую кашу, среди которой черной сукровицей поблескивали лужи. Жизнь города шла своим чередом, прохожие топтали праздничное покрывало первого снега, будто не замечая нисшедшую с небес белую благодать.

В закуте подземного перехода, присев прямо на бетонный пол и опершись спинами о кафельную стену, дремали двое забулдыг. Между ними поблескивала высоким горлом недопитая бутылка китайского пива. Грязные матерчатые сумки бродяги бережно придерживали на коленях, будто опасаясь покражи. На одном из бичей замызганная до неразличимости цвета болоньевая куртка была располосована спереди, будто сабельным ударом. Через гигантскую прореху выбивались грязные клочья подкладки.

Проходя мимо, Волин уловил тошнотворный запах человеческой грязи, поморщившись, отметил маячившую у выхода на платформу пару рослых милиционеров. Те, поигрывая дубинками, вели степенную беседу и забулдыг не видели в упор.

— Поразвелось бичерни, — сказал Волин, толкнув Лобанова в бок. — А коллеги-то твои бывшие, того, ленятся.

— Куда их девать, богодулов? На мороз, что ли? Тоже ведь люди.

— А мы что, не люди? Вонь их нюхать! Воруют да пьют. У человека и облик должен быть человеческий!

Лобанов явно не желал затевать спор.

— Среди них разные встречаются. Есть мразь, а есть… хоть роман пиши.

— В тюрьме им место, а не в романе.

— Кому-то в тюрьме, а иных и пожалеть бы не мешало.

— Толстовец. Вон друзья твои в кокардах тоже отвернулись, жалеют. Да я бы эту шваль не знаю что… усыплял! — Волин не испытывал ни злости, ни особого раздражения. До фени ему, собственно, были те забулдыги. Просто напоенный снежным духом воздух и будоражащие дорожные запахи бродили у него в голове легким хмелем и он молол что попало.

— Вот так, брал бы и усыплял? — как-то по-особому поинтересовался Лобанов. — Душил бы, резал…

— А и резал бы! Ты меня на слове не лови.

— Дурак ты, — помолчав, сказал Сергей и, обогнав приятеля, зашагал впереди.

Волин пожал плечами. Чего возбуждаться? Подумаешь, смолол глупость. Не со зла же, а так, для красного словца. И заторопился следом.

Народу на перроне оказалось немного. Железнодорожные тарифы к разъездам не располагали. Состав уже подали. Волин и Лобанов быстро отыскали свой плацкартный вагон, забросили в тамбур рюкзаки, влезли сами и вдохнули ароматы дальних странствий: попахивало дымком, клозетом, пылью, сырыми постелями и еще чем-то волнующе железнодорожным.

Вагон пустовал более чем наполовину. Боковые полки вообще никто не занимал.

Волин и Лобанов вольготно расположились в своей секции, где два места так и остались свободными. Затолкав рюкзаки и чехол с лобановской двустволкой в один из рундуков, развесив по крюкам ватники, охотнички уселись по разные стороны откидного столика и посмотрели друг на друга.

— Мы уже едем или нет? — спросил Сергей и полез в сумку, которую предусмотрительно оставил под рукой.

Пока резали сало, хлеб, лук, чистили яйца и откупоривали бутылку, поезд тронулся. Уплыл в сторону соседний состав, наполовину заслонявший здание вокзала, а вместе с ним и сам вокзал, следом поплелись выбеленные снегом станционные склады. Проплыл мимо величавый, вознесенный высотной трубой в самые небеса газовый факел над нефтеперегонным заводом.

Поезд проскочил гулкий тоннель и уже полным ходом вылетел на мост, соединивший берега огромной реки. Густые гроздья городских огней остались позади, на обжитой крутизне, а впереди низменное левобережье подминала под себя плотная, без единого проблеска темень.

Но перемешанное со снегом и темнотой безлюдье, в которое уносился грохочущий состав, не пугало Волина, а, наоборот, наполняло предчувствием праздника. Где-то там, в кромешной тьме, поджидала ветреная, закованная в наст вершина, с которой можно взлететь в небо, стоит только как следует оттолкнуться и расправить плечи…

— Понимаешь, сволочь какая, — рассказывал Лобанов с набитым ртом. — Вам, говорит, сразу надо было сюда обратиться, к дистрибьютору, а вы с дилером дело имели. В его компетенцию бартер не входит. Провокатор ты, говорю, а не дистрибьютор. На твоего дилера киллера не хватает…

Волин захохотал.

— Ты разговариваешь, как мой попугай. На птичьем языке.

— С такими петухом запоешь!

Алексей слушал приятели вполуха, зачарованный искрящимся мельканьем за окном.

Стремительная змея поезда, поблескивая золотыми чешуйками окон, уносилась в серебристо мерцающую тьму. Над малолюдными остывающими просторами Дальней России шел снег. Он бережно укрывал скорбь природы, истомленной затянувшейся осенью, и рукотворную скорбь человеческого бытия: разбитые дороги; пустоглазые безжизненные дома, приткнувшиеся к железнодорожной насыпи; полузаброшенные кладбища; бетонные капониры и ржавую колючую проволоку военных объектов; города и поселки, съежившиеся от недостатка тепла и электричества в преддверии зимы.

Снежная круговерть шлифовала окоченевшую землю, стирая с нее рубцы, борозды и шрамы.

Среди засыпающей на зиму природы только люди никак не могли угомониться, сновали в приближающейся ночи, как изголодавшиеся во время засухи муравьи, то сцепляясь в ожесточенной схватке, то не обращая внимания ни на что вокруг…

Снегопад шуршал по оконному стеклу полупустой, запущенной квартиры, где на пропитавшемся мочой диване медленно умирал одинокий старик, внезапно разбитый параличом. Старик, несмотря на полную беспомощность, пребывал в ясном сознании и думал о том, что телефона ему, ветерану войны, так и не провели. Но если бы и провели, воспользоваться аппаратом он сейчас все равно бы не смог. Старик слышал доносящиеся с лестницы шаги и голоса, в нескольких метрах от него ходили и переговаривались люди, но это ничего не меняло. Из стариковских глаз катились слезы, которые он не мог утереть. Вспоминались покойница жена и единственная дочь, живущая со своей семьей на другом конце города. Дочь заглядывала к отцу раз в несколько месяцев, у нее была трудная работа, больные дети и муж-алкоголик. Старик хвалил себя за то, что не завел собаку или кошку, хоть, бывало, очень хотелось иметь рядом живую душу. «Это я молодец. Помру — животному-то за что страдать?» Он проваливался то ли в дрему, то ли в беспамятство под убаюкивающий шелест снега за окном, но тут же вздрагивал и глухо мычал, представив, что его мертвому телу суждено много дней лежать в пустой, запертой изнутри квартире…

По пустынному загородному шоссе на сумасшедшей скорости мчался легковой автомобиль, свирепо посверкивая фарами сквозь белую клубящуюся муть. Им управлял рисковый водитель, струи талого снега так и хлестали из-под колес.

Машина проскочила поворот на почти непроезжий сейчас проселок, но вдруг резко затормозила и сдала задним ходом. Водитель помедлил, потом свернул с автострады на раскисшую и припорошенную снегом грунтовку. Метров через двести среди низкорослых зарослей черным зеркалом блеснула поверхность воды. Заброшенный карьер еще не замерз и пялился темным, глубоко запавшим глазом с заснеженного пустыря.