Очерки Русской Смуты (Том 2) - А Деникин

Стремление "охранять завоевания революции", нерешительность, обман и провокация - можно называть какими угодно именами те действия и бездействию, которые проявлены были министром-председателем, но сущность их не подлежит никакому сомнению: они были лишены государственной целесообразности и предвидения.

Керенский с большим удовлетворением повторяет "образное выражение" Некрасова, что "благодаря приезду Львова, стало возможным взорвать приготовленную мину на два дня раньше срока". Но это "образное выражение" значительно теряет свое радостное содержание, если вспомнить, что мину взорвали в теле Родины и что можно было, не взрывая, просто потушить фитиль, ставь на прямую открытую дорогу, не угрожавшую завоеваниям революции, и даже в начале не причинявшую большого ущерба политической карьере премьера.

Керенский дает сбивчивые показания о порядке разрешения вопроса об удалении с поста Корнилова, утверждая, что мера эта была принята Временным правительством в заседании 26 августа. Никаких письменных следов такого постановления нет; бурное заседание это, окончившееся в 5 часов утра, обсуждало главным образом требование Керенского о предоставлении ему чрезвычайных (диктаторских) полномочий и хотя и выяснило принципиальное согласие почти всех министров вручить председателю свою отставку, но к окончательным решениям не привело. По крайней мере, по свидетельству Кокошкина, на другой день, 27-го, на 11 часов утра было назначаю новое заседание "для оформления - как заявил Некрасов - всех принятых решений". Но заседание не состоялось. Члены правительства собрались только 28-го на частное заседание, которое явилось последним, так как Керенский действовал уже самостоятельно, считая себя восприявшим единолично верховную власть.

"Временное правительство" - этот фетиш, который так крикливо и лицемерно оберегался Керенским от притязай Корнилова, "дерзнувшего предъявить Временному правительству требование передать ему власть", было им распущено и отстранено от участия в государственном управлении. "Дерзать", следовательно, можно было только Керенскому. Тем не менее, среди правительства и советских кругов царила полная растерянность. В Смольном происходили день и ночь тревожные заседания и принимались необычайные меры изолирования здания и самообороны. Еще 28-го новый диктатор в частном заседании бывшего правительства определял положение почти безнадежным: крымовские войска шли на Петроград, и испуганному воображению диктатора уже рисовалось приближение страшных кавказских всадников "Дикой дивизии"... Усиливалось и политическое одиночество премьера: большинство бывших членов правительства высказалось за мирную ликвидацию Корниловского выступления и образования директории с участием генерала Алексеева, с совмещением им должности Верховного; а кадеты, поддержанные извне Милюковым, настаивали даже на том, чтобы Керенский покинул правительство, передав власть генералу Алексееву. В этом назначении они видели не только перемену правительственной политики, но и наилучший способ бескровной ликвидации корниловского выступления, так как не было сомнений, что Корнилов подчинится тогда Алексееву.

В то же время ряд лиц, в том числе генерал Алексеев, Милюков, президиум казачьего Совета и другие вели настойчивые переговоры с Керенским о примирении его со Ставкой. Даже вдохновитель Керенского г. Некрасов, сыгравший такую печальную Голь в поспешном оповещении страны о "мятеже Корнилова*45, по свидетельству Кишкина, в этот день, "лежа в изнеможении на кушетке" на вопрос Керенского ответил:

- Я нахожу, что без того или иного участия генерала Алексеева в составе правительства нельзя разрешить кризиса.

Керенский не хотел слышать ни об оставлении власти, ни о примирении с "мятежным генералом".

- Оставшись один, - заявил он, - я ухожу к "ним".

И ушел в соседнюю комнату, где его ожидали Церетелли и Гоц.

В окончательном итоге судьбы движения решили "они", т. е. советы.

27-го августа Керенский поведал стране о восстании Верховного главнокомандующего, причем сообщение министра-председателя начиналось следующей фразой: "26 августа генерал Корнилов прислал ко мне члена Государственной Думы В. Н. Львова с требованием передачи Временным правительством всей полноты военной и гражданской власти, с тем, что им по личному усмотрению будет составлено новое правительство для управления страной".

В дальнейшем Керенский, триумвират Савинков, Авксениьев и Скобелев, петроградская дума с А. А. Исаевым и Шрейдером во главе и советы лихорадочно начали принимать меры к приостановке движения войск Крымова и, вместе с тем, целым рядом воззваний, обращенных к народу, армии, комитетам, железнодорожникам, местным комиссарам, советам и т. д. стремились опорочить движение и вызвать ненависть против его главы. Во всех этих воззваниях не было правдивого, фактического и юридического обоснования, - они отражали лишь более или менее холерический темперамент составителей. "Мятеж", "измена родине и революции", "обнажение фронта" вот главные мотивы Но постыднее всех было воззвание Чернова от имени исполнительного комитета Всероссийского съезда крестьянских депутатов. Оно начиналось обращением к "крестьянам в серых солдатских шинелях" и приглашало их "запомнить проклятое имя человека", который хотел "задушить свободу, лишить вас (крестьян) земли и воли!" Участник Циммервальда, член редакционного комитета газеты "На чужбине", состоявшей на службе у германского генерального штаба, пролил слезу и над участью "родной земли", страдающей от "опустошения, огня, меча чужеземных императоров", - земли, от защиты которой отвлекаются "мятежником" войска.

А в то же время новый петроградский генерал-губернатор, Б. Савинков, собирал революционные войска для непосредственной обороны Петрограда занятие тем более трудное, что петроградский гарнизон отнюдь не имел желания отдавать свою жизнь за Временное правительство, а юнкерские караулы в Зимнем Двор же, по свидетельству того же Савинкова, приходилось сменять по несколько раз в ночь из опасения "измены". В организации военной обороны, за отсутствием доверия к командному составу, принимали деятельное участие такие специалисты военного дела, как Филоненко и... Чернов, причем последний "объезжал фронт и высказывал неожиданные (стратегические) соображения"...*46 Между прочим, в какой-то газете или информации промелькнуло совершенно нелепое сведение об участии генерала Алексеева совместно с Савинковым в тактической разработке плана обороны подступов к столице против корниловских войск. Не взирая на всю вздорность этого слуха, Корнилов склонен был верить ему и однажды в Быхове, передавая мне этот эпизод, сказал:

- Я никогда не забуду этого.

С большим трудом мне удавалось рассеять его предубеждение.

Должен заметить, что какие то влияния все время усиленно работали над созданием недружелюбных отношений между генералами Алексеевым и Корниловым; искажались факты, передавались не раз вымышленные злые и обидные отзывы, долетавшие извне даже до Быхова. Кому то нужно было внести элемент раздора в ту среду, которую не разъедало политическое разномыслие.

В последние дни августа Петроград представлял из себя разворошенный муравейник.

И не взирая на громкие, возбуждающие призывы своих вождей, - призывы, скрывавшие неуверенность в собственных силах, революционная демократия столицы переживала дни смертельной тревоги. Приближение к Петрограду "ингушей" заслонило на время все прочие страсти, мысли и интересы. А некоторые представители верховной власти торопливо запасались уже заграничными паспортами...

ГЛАВА VI.

Выступление генерала Корнилова. Ставка, военноначальники, союзные представители, русская общественность, организации, войска генерала Крымова - в дни выступления. Смерть генерала Крымова. Переговоры о ликвидации выступления.

Если в Петрограде положение было крайне неопределенным, то еще больший хаос царил в противном лагере.

Керенский приказал вступить в верховное командование последовательно начальнику штаба Верховного, генералу Лукомскому*47, затем главнокомандующему Северным фронтом генералу Клембовскому. Оба отказались: первый - бросив обвинение Керенскому в провокации, второй - "не чувствуя в себе ни достаточно сил, ни достаточно уменья для предстоящей тяжелой работы"... Генерал Корнилова придя к убеждению, что "правительство снова подпало под влияние безответственных организаций и, отказываясь от твердого проведения в жизнь (его) программы оздоровления армии, решило устранить (его), как главного инициатора указанных мер*48, - решил не подчиниться и должности не сдавать.

27-го в Ставку начали поступать петроградские воззвания, и Корнилов, глубоко оскорбленный их внешней формой и внутренней неправдой, ответил со своей стороны рядом горячих воззвании к народу, армии, казакам. В них, описывая исторический ход событий, свои намерения и "великую провокацию"*49, он клялся довести страну до Учредительного собрания. Воззвания, искусственные по стилю*50, благородные и патриотические по содержанию, остались гласом вопиющего в пустыне. "Мы" и без них всей душой сочувствовали корниловскому выступлению; "они" - шли только за "реальными посулами и подчинялись только силе. А, между тем, во всех обращениях слышалась нота душевной скорби и отчаяния, а не сознание своей силы. Кроме того, тяжело переживая события и несколько теряя равновесие, Корнилов в воззвании 27 августа неосторожно заявил, что "Временное правительство, под давлением большевистского большинства советов, действует в полном согласии с планами германского генерального штаба, и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну внутри". Это неосторожное обобщение всех членов Временного правительства, которых, за исключением быть может одного, можно было обвинять в чем угодно, только не в служении немцам, произвело тягостное впечатаете на лиц, знавших действительный взаимоотношения между членами правительства, и особенно на тех, кто в среде его были духовно сообщниками Корнилова.