Ты так любишь эти фильмы - Фигль-Мигль

— Дядя Ваня! Курить будешь?

— А чего ж, — вздыхает дядя Ваня, — можно. И покурить, и закусить…

Хитрый его взгляд хахаль игнорирует, и дядя Ваня, который пустил эти слова так, на дурку — авось прокатит, — не расстраивается. Он берёт сигаретку и сторублёвку, присаживается на крылечке и, выворачивая худую шею, опасливо косится на окна. Если наш хахаль третирует родной народ рукой твёрдой, но дружелюбной, то Принцесса на него просто плюёт. Не снисходит. Может цыкнуть, может сказать: «прочь с дороги». И вот что: народ тотчас видит, что Принцесса его презирает, но не боится — и преисполняется респектом и благоговением. «Истосковались по розгам», — говорит об этом наш хахаль. Он часто говорит злые насмешливые слова, но настоящей злобы в нём нет — да и не сказать, что ему по-настоящему смешно, — поэтому им все недовольны: и Принцесса, и интеллигентные друзья народа с соседней дачи, и сам народ.

Дядя Ваня свою дозу знает точно: полчаса хахаль ему уделит. За это время нужно успеть высказаться о внутренней и международной политике, — где списком, где поимённо. Как хахаль ни пытается свернуть беседу на грибы, сенокос или хотя бы перспективы фермерского движения, дальше Америки, Чубайса и ВВП та не уходит. Это особая народная ирония. По правде, чувствую, дяде Ване и на Америку, и на Чубайса, и на ВВП десять раз тьфу — тьфу, и говорит он о них, чтобы тишком, сумрачно посмеяться над городским хмырём, хахалем «барыньки» — который в сенокосе и фермерском движении понимает ещё меньше, чем деревенские — в делах Чубайса. При этом наш хахаль уверен, что сенокос неизмеримо важнее Чубайса, а дядя Ваня вообще ни одну вещь на свете не считает важной и отсутствие большой веры компенсирует задором. Страшный у народа юмор — прикидываются дураками до того, что сами себя понимать перестают.

— Ну, толстовец? — говорит Принцесса ядовито, когда дядя Ваня убирается восвояси, а мы с хахалем идём в зал с камином. — Набрался ума? Или, может, вошек? Или поди отличи? — С враждебным выражением она следит, как мы устраиваемся поудобнее. — Ну-ка отдай мою собаку!

О, началось. Я перемещаюсь с одних колен на другие. Демонстрация прав собственности играет важную роль во всех культурах и ритуалах — и везде сопряжена с угрозой. «Моё» и «не смей» как-то так здорово увязаны, что уже не отличишь одно от другого, даже в таких смешных ситуациях, как сейчас. Ну кому ты, милая, демонстрируешь? И я, и хахаль — мы оба твоё имущество.

Наш хахаль, судя по выражению лица, решил быть терпеливым и понимающим. Это вообще удивительно, как надолго его хватает.

— А представь, — говорит он, — этот же дядя в альтернативной истории был бы кулаком, крупным латифундистом, видным земским деятелем. А может, он потомок какого-нибудь ссыльного князя. Тогда б, наверное, это я к нему на поклон таскался…

— Откуда бы в Ленобласти ссыльные князья?

— В результате миграции. Ехали домой из северного Казахстана, мало ли что. Или это был князь — опрощенец. Тогда ему и ездить туда-сюда не пришлось.

— Вздор, — говорит Принцесса. — Никакой альтернативной истории не существует, а если существовала бы, твой дядя Ваня всегда и везде был бы пьянь и побирушка! Ни один режим не в силах превратить человека в такую скотину. Князь, конечно. Да были ли здесь когда-нибудь князья?

— А варяги?

— Вот именно. С бандитов началось, бандитами заканчивается.

Злясь, Принцесса дёргает меня за хвост. Эй, эй! Аккуратнее! Я не несу ответственности за родную историю!

— Дэн, ты вообще-то понимаешь, что происходит?

Теперь и хахаль сердится.

— Ой, только пожалуйста, не говори, что тебя это сильно заботит. Что б там ни происходило.

— Новые новости, — говорит Принцесса холодно. — Значит, будем ссориться из-за политики? Тогда хочешь, выборы обсудим? Перспективы демократии? Партийную жизнь? Кого-нибудь конкретного? Мы же не быдло деревенское, а гражданское общество, верно? А если уж и быдло пиздит, вместо того, чтобы вкалывать, нам сам Бог велел?

— Это имеет значение, когда от тебя что-то зависит.

— Лично от меня до черта всего зависит, поверь мне. От меня зависят такие вещи, которые касаются тебя больше, чем Кремль или Березовский.

— Почему именно Березовский?

— Потому что лень запоминать новые имена. Особенно новые имена старых явлений. — Она передёргивает плечом. Ай! Мне-то уши не крути! Нашла Березовского! — Слушай, ты не мог испортить мне настроение как-нибудь по-другому? Умнее, что ли?

— Не такой я, выходит, умный. — Хахаль делает последнее усилие смотреть на предмет с точки спокойной философии, но не выдерживает. — В последнее время твоё настроение портится от одного моего вида.

— Что? Претензии?

Бедняжка хахаль, нелегко ему говорить в тон — когда нет сил огрызнуться равнодушно и весело, но боишься дать понять, что обижен. У Принцессы странный дар превращать мужчин, которые ей нравятся, в мужчин, которых она терпеть не может: был бодрый хулиган, а стал тряпка тряпкой. Уж со сколькими такое было, даже тот бывший хахаль, который бандит, стрелялся в пьяном виде — а ведь когда познакомились, бабу от козы не отличал. Один наш супруг вышел из душевных передряг еще крепче, чем в них вошел, потому, наверное, что он-то Принцессу никогда не любил и не упускал случая об этом напомнить.

Всё же хахаль взял себя в руки и вместо «Саша, не надо» сказал:

— Милая, претензии к погодным явлениям могут быть только у синоптиков. Они так держатся за свой прогноз, что легкий бриз вместо предсказанного урагана считают личной обидой.

— Любопытно, с каким же погодным явлением ты меня равняешь?

— Хамсин, — говорит хахаль, подумав. — Это ветер такой — то ли северный, то ли восточный, то ли из пустыни. Сводит людей с ума. Знаешь, в Турции убийство, совершённое во время хамсина, считалось непредумышленным.

— Что? Угрозы?

Гнев в её голосе — придушенный, но непритворный — озадачивает хахаля, а я поджимаю хвост. Уши, к сожалению, поджать не могу.

— Саша, что-то случилось? Почему ты не можешь успокоиться?

— Не могу, потому что не желаю!

— Да? Ну так расскажи, чего ты желаешь? Что ещё я не сделал?

— Не сделал? НЕ сделал?! А ты вообразил, что сделал хоть что-нибудь?

— А ты мне хоть раз сказала, чего ждёшь?

— А ты не умеешь без инструкции?

И лишь теперь они заорали по-настоящему, впервые за всё время. Хахаль вопил, что она вымотала ему всю душу, Принцесса — что он болтунище с идеями. (Это ты зря. Наш хахаль драчун, но не психопат.) «Прекрати кричать! Я тебе не муж!» — «Не оправдывайся!!!» Тут и я заныл, просясь на воздух. Секс у них в программе или битьё посуды — скорее, комплексно, — лучше уж без меня, мало ли куда полетят осколки и обувь.

И вот, я удалился в поля поискать пёсьи вишни. Этот загадочный флор неведомо где растёт, неведомо как выглядит — даже не знаю, кустик или трава? — и обладает многими волшебными свойствами. Ягоды его дают удачу, листья — мощь; лизни корешок — и простому псу откроется Суть Вещей. И когда я её пойму, мир преобразится, и то, что тревожит, утратит силу. Какими ясными станут глаза и сердце! Какой придёт покой! Или радость. Или умение различать право и лево. Всё-всё.

Сколько лет — скоро восемь — живу, столько ищу; пусть дураки дразнятся и говорят, что пёсьи вишни — всего лишь сказка. Ан нет, ждут они меня и своего часа — в огородике, в садике, в пьяных цветах, красных маках. Ни садика пусть, ни маков в октябре месяце — не страшно. И то, что не знаю, какие они, тоже не страшно. Пойму, как увижу.

Нужно Прилагать Усилия, как говорит наша мама. Правильно, между прочим, говорит.

И вот, порыскал я, повынюхивал, помечтал. Поймал лягушку. Знал, что буду блевать, но всё равно съел.

На обратном пути хахаль сел сзади, а я — на его место рядом с Принцессой. То подремлю, то изловчусь в окошко поглядеть: несётся в окошке отчизна, веточками машет. Лес уходит вдаль, и листья в нём сыплются с деревьев так густо, будто это разновидность дождя или снега. Там, в лесу, петляют тропки, и вонько пахнет, и незнакомые звери глядят большими глазами. Волчьи ягоды в оврагах, медвежья сныть.

И всю-то дорогу они молчали.

Чему учат нас жизнь и Голливуд? Если у тебя серьёзные проблемы, никогда не обращайся за помощью в полицию. (В милицию — тем более, хотя разница между этими учреждениями сильно преувеличена.) И если несерьёзные — тоже.

Поэтому, когда мент подвалил с вопросом «проблемы?», я рефлекторно ответил: «нет». После чего подумал — как подумал бы любой благонамеренный гражданин на моём месте, — что моя единственная или, по крайней мере, такая, перед которой меркнут остальные, проблема — это сотрудник милиции и его интерес к моей персоне. Может быть, и он участвовал в слежке? Пронзал меня взором и словно жаждал подать какой-то сигнал, условленный знак-только вот какой.