Вечный шах - Ицхак Мерас

- Я приехал бы вечером за вами, но не могу. Никак не могу!

Мы с Эстер машем ему вслед, сами не понимая, почему мы желаем доброго пути немецкому солдату.

По обе стороны шоссе тянутся домики с огородами, луга. Людей не видно.

Эстер идет по одной обочине, я - по другой. Мы уверены, что Янек лежит где-нибудь в кювете или поблизости от шоссе. Пройдя немного, расходимся: я в одну сторону, она - в другую. Мы обходим все лужайки, огороды, бредем по картофельной ботве. Мне кажется, будто Эстер осмотрела не все, а ей - будто я что-то пропустил. Мы меняемся местами и снова ищем: она идет по моей половине, я - по ее.

- Изя, - спрашивает Эстер, - хорошо, что мы пошли искать, правда?

- Да, - говорю я, - мы не могли иначе.

- Ты представляешь, - спрашивает Эстер, - вот мы с тобой идем, идем и вдруг видим Янека? Страшно, правда?

- Ничего страшного, что ты!...

- Страшно... Ты представляешь, что тогда будет? Ой, скорей бы уже...

Мы заходим в каждый дом на пути, расспрашиваем людей, работающих в поле. Когда объясняться надо по-польски, говорит Эстер, когда по-литовски я. Но большей частью мы говорим вместе, перебивая друг друга, и люди смотрят на нас, удивляясь, сочувствуя.

Мы робко стучимся.

Чаще всего дверь открывает женщина.

- Вы случайно не видели вчера две машины с людьми?

- Этих машин такая прорва, детки, такая пропасть...

- Там был парнишка, светлый такой.

- Как же я могла видеть, детки?

- Молодой парень, зовут его Янек.

- Проходили машины давеча. Видать, и те две прошли. Только нет, не видела я вашего Янека.

- Может быть, не в машине? Может, где-нибудь поблизости? Может, мимо проходил?

- Нет, не проходил, не видели...

Мы хотим идти дальше.

Тогда нам предлагают поесть. Я не знаю, почему нам в каждой избе предлагают поесть. Женщина начинает хлопотать, несет хлеб, обернутый рушником. Бежит в чулан и приносит молоко в глиняной кринке.

В каждом доме нас хотят накормить.

Мы уже сыты, мы ели уже три раза. Но ведь женщина не знает, она бежит в чулан, тащит хлеб, завернутый в рушник, несет кринку молока и просит, чтоб мы сели за стол, отдохнули и закусили.

Нам еще идти и идти.

Снова закусываем и идем дальше.

Хозяйка, накинув белый платочек, провожает нас.

Солнце уже перевалило за полнеба, надо поторапливаться, но торопиться нам неохота. Остались только два дома: большая усадьба под железной крышей да покосившаяся избенка на самой опушке леса. Оттуда придется возвращаться. Дальше идти нельзя, там наверняка уж не будет Янека.

Эстер поглядывает на солнце, озирается.

- Смотри, - говорит она, - Изя, смотри, цветы... В самом деле, под окошком цветы. Высокие стебли, большие головки, зеленые листья.

- Цветы? Да, - говорит женщина, - пионы. Я ухаживаю за ними, и они каждый год хорошо цветут, даже нынче.

Эстер смотрит на красные головки пионов пристально, будто в первый раз увидела.

Женщина засуетилась, захлопотала.

Вот так хлопотала она и раньше, когда подавала на стол хлеб, обернутый рушником, и кринку молока. Теперь у нее в руках короткий нож с деревянной ручкой. Вот она уже под окном, выбирает пион - самый большой, красивый, с ровными пурпурными лепестками.

- Не надо! - кричит Эстер. - Пусть цветет, не надо!

- Не надо, - говорю и я. - Нам еще далеко, все равно завянет.

Женщина не слушает нас. Она срезает самый красивый свой пион и подает Эстер. Эстер берет цветок, прижимается к нему щекой, потом гладит им мою щеку и возвращает пион женщине.

- Поставьте в воду, - просит она. - В какую-нибудь вазочку или банку. У нас впереди дальняя дорога, и цветок обязательно увянет. Мы заглянем, еще в ту усадьбу, потом в избушку у леса, а тогда уж в обратный путь.

Женщина берет цветок. Она молчит и смотрит на нас, слегка прищурясь.

- Не ходить бы вам к тем... под железной крышей. Лучше сразу туда, к лесу.

Мы все понимаем.

- Спасибо... Спасибо вам... - говорит Эстер.

Женщина кивает нам на прощание. Мы идем дальше.

- Две машины? С людьми? - переспрашивает старушка хозяйка.

Мы только киваем в ответ.

Это последний дом, что на самой опушке леса.

- Были, были... - говорит старушка. - Видела, как не видеть...

- И такой светлый парень...

- Светлый? Был, был, - подтверждает она.

Мы ждем. Ждем...

- Тут, совсем рядом дело было, - рассказывает старушка. - Светлый парнишка выскочил из машины, за ним еще один, темный мужчина. Машины быстро мчали, очень уж быстро. Те двое на большак упали, а немцы стрелять затеяли, убили обоих. Машины малость проехали и остановились; солдаты подошли, скинули их в кювет и покатили дальше. Было дело... Может, брат он вам, этот светлый парнишка, или кто? Сразу-то поглядеть боялись мы. Такие времена теперь. А ночью пошли мужики, да не нашли там никого. Видать, увезли их куда-то. Не нашли мы. Было такое, детки.

Что мы можем ответить? Что спросить можем?

- Заходите в дом, - приглашает старушка. - Садитесь за стол, отдохните, закусите. Что нам Бог послал, тем и путник подкрепится. Заходите, заходите.

Старушка суетится, поправляет платочек. У нее все время дрожит подбородок, должно быть, от старости.

- Заходите, не побрезгуйте, детки...

Мы не можем зайти, не можем сесть за стол. Мы не можем отдыхать, запивая черный хлеб белым молоком.

Нам пора.

Время возвращаться обратно в гетто.

Дальше-лес, некуда идти. Наш путь окончен. Да и незачем больше туда ходить. Теперь мы все знаем.

Пора домой. Время возвращаться.

Мы шагаем в город по пыльному шоссе. Дорога долгая, однообразная.

О чем думает Эстер?

Не знаю...

Не знаю, о чем и сам думаю.

Начинается улица. Тоже длинная, долгая. Нас нагоняют трое парней и две девушки. Все с торбами, мешочками, корзинами. Видно, ходили в деревню за продуктами. Они спешат, обгоняют нас, но одна из девушек оборачивается, потом говорит что-то своим спутникам. Они останавливаются и ждут, пока мы подойдем.

- Из деревни? - спрашивает девушка.

- Нет, не из деревни.

- Откуда путь держите?

- Мы искали нашего друга Янека.

Она больше не спрашивает, видит и так, что нас двое и что Янека мы не нашли.

- Его вчера увезли, - глухо говорит Эстер.

Я понимаю, ей трудно молчать, она объясняет им только потому, что ей необходимо хоть пару слов произнести вслух, услышать собственный голос.

- Идемте с нами. Вместе веселей, - говорит девушка.

- Нет, нам еще далеко, - говорю я.

И рассказываю, где нам нужно свернуть направо, где - налево, а где снова прямо.

- О! - говорит девушка. - Нам как раз по пути! До той узкой улочки.

Она смотрит на своих спутников, и те молча соглашаются: да, как раз до той самой улочки.

Мы идем посередине, идем все вместе.

Нам и впрямь лучше, когда вокруг голоса людей.

Подворотня.

Здесь нам придется ждать.

Попутчики проводили нас до самого места и повернули обратно. Вряд ли им было по пути с нами.

Мы прячемся за створку ворот. Тут нас никто не увидит. Достаем нитку с иголкой и пришиваем на место наши желтые звезды.

Скоро пойдут колонны, мы смешаемся, с людьми и вернемся в гетто.

Время тянется медленно-медленно, но все же было бы легче ждать, если б не чей-то стон рядом. Кто-то стонет, и нам кажется, что это Янек.

* * *

Глава десятая. ХОД ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ

1

Шогер закрепился на королевском фланге.

- Романтика...

Он вздохнул и, не дождавшись ответа, продолжал:

- Да, романтика... Вокруг темно, только наша доска освещена. Словно костер. Представляешь, мы с тобой пастухи в Тироле, и фигуры - наше стадо. Мы пасем свое стадо, греемся у костра. Где-то наигрывает свирель, а я пою тирольские песни. Эх и жизнь! Правда?

Шогер расправил плечи, откинулся на спинку стула и, задрав голову, раскинув руки, затянул гортанным тирольским тремоло:

- Ла-ло-ли-лиууу... Ла-ло-ли-ли-лиууу...

Затем навалился грудью на шахматный столик, победно глянул на противника и усмехнулся.

Вечер опускался ясный, тихий, как синевато просвечивающее стекло. Солнце удлинило, вытянуло тени и село за горизонт. Вот-вот должны были выступить звезды - миллионы разноцветных далеких светляков. Под ногами лежали камни, твердые и вечные; легкий ветер хлопал ставней где-то поблизости.

От всего этого и впрямь веяло чем-то таинственным.

Но в этой укромной вечерней тишине были люди. Были карбидные фонари, был шахматный столик и фигуры - мертвые, деревянные, и две живые, сидящие друг против друга, Исаак Липман и Адольф Шогер.

Мертвые фигуры были просто деревяшками.

Живые боролись.

2

- Я родил дочь Риву, - сказал Авраам Липман.

3

Ровно месяц, тридцать дней, прожили они вдвоем в этом домике на кругом берегу быстрой речки, там, где кончались огороды. Домик был совсем крохотный-сени да комнатушка. Зато на отшибе.

Сюда никто не заглядывал, не совал любопытный нос. В комнатке было все, что надо: стол, тумбочка и две кровати. Спали не раздеваясь, как на фронте. Оба делали вид, будто не замечают, а может, и впрямь не замечали, что он - мужчина, а она - женщина.