Имя России. Сталин - Сергей Кремлёв

В системе Главгорстроя СССР МВД СССР, ответственной за строительные — не более того — работы в Атомном проекте, действительно работало в некоторые периоды до ста и более тысяч заключённых, находившихся, к слову, в достаточно удовлетворительных — для заключённых — условиях.

Но, во-первых, заключённые работали на крупных стройках и в 60-е, и в 70-е годы, что вообще-то вполне объяснимо. При этом все стройки могли бы быть успешно завершены и без них.

Во-вторых, ни о каком интеллектуальном участии заключённых в создании реакторов, заводов, полигонов и прочей инфраструктуры атомной отрасли говорить не приходится (участие немецких специалистов в атомных работах — это отдельная статья, к тому же они жили и работали, не будучи заключёнными, в местах хотя и изолированных, но курортных в точном смысле этого слова).

В-третьих, за сведениями, опровергающими «ГУЛАГовские» инсинуации Медведевых, я отсылаю читателя даже не к своей книге «Берия: лучший менеджер XX века», а к официальному многотомному изданию документов «Советский атомный проект», под редакцией Л.Д. Рябева, над которым уже много лет работают два таких опытных ветерана атомной отрасли, как Г.А Гончаров и П.П. Максименко. Там, к слову, имеются любопытные данные о тех «художествах», которые творили на «объектах» освобождённые по окончании срока «жертвы сталинизма»… Из-за них научные и инженерные работники и члены их семей одно время вечером нос на улицу боялись высунуть.

ТАК ОБСТОЯЛИ ДЕЛА с «миллионами рабов» Буллока на шахтах Советского Союза и прочими «рабами», включая «атомных»… А как там было в СССР

Сталина вообще с «рабским трудом» — как категорией социальной и нравственной?

К теме репрессий тридцатых годов я обращаюсь в этой книге впервые, однако вернусь к ней ещё не раз, потому что сегодня «Большой террор» — пожалуй, последний крупный антисталинский «козырь» «демократов»… И поскольку он, хотя порядком и засаленный, пока что «играет» в массовых антироссийских «играх» весомую роль, этот козырь надо раз за разом бить и бить…

Прежде всего надо сказать, что репрессии и система ГУЛАГа в СССР тридцатых годов — сложное явление, и настоящий (то есть честный) историк должен подходить к ней особенно тщательно.

Например, сегодня «продвинутые» журналисты охотно иллюстрируют свои статьи о «Большом терроре» фотографией, где на переднем плане замурзанный парень в ватнике и ушанке держит в руках большое долото, поставленное на валун, а второй парень в ватнике готовится ударить по нему кувалдой. И это — на фоне каменных склонов, групп других заключённых, занятых кто чем, чекистов в шинелях и кожанках…

Начало того, что «демократы» называют «Большим террором» и о чём я в своё время ещё скажу, относится к августу 1937 года, а излюбленное «демократами» фото сделано не позднее 1933 года, потому что запечатлело эпизод строительства знаменитого Беломорканала, который вступил в строй в 1934 году.

Но не это даже главное… Замечательно то, что фото взято из официальной фактически книги об истории строительства Беломорско-Балтийского канала имени Сталина, написанной коллективом советских писателей по предложению Горького, который её и редактировал.

Эта книга поражает своей психологической достоверностью не из-за такой уж сверхталантливости её профессиональных авторов, среди которых были Е. Габрилович, М. Зощенко, В. Инбер, В. Катаев, В. Шкловский, а из-за помещённых в ней исповедей ряда «каналоармейцев» из числа бывших вредителей-инженеров, которые и на Беломорканале работали инженерами, а также из числа бывших уголовников.

В книге была описана, например, жизнь бывшего дельца-инженера, бывшего начальника обороны Зимнего дворца полковника Ананьева… И там же был помещён портрет инженера К.А. Вержбицкого с подписью: «Бывший вредитель, а затем один из авторов проекта Беломорстроя. Награжден орденом Ленина».

Это были судьбы, действительно перекованные трудом и эпохой Сталина. И это поражало тогда, и ещё более поражает сегодня!

Чтобы показать неоднозначность той эпохи, я остановлюсь лишь на одной из её трагических судеб…

Георгий Иванович Поршнев, в своё время — весьма известный книговед… Работал, ездил в Германию. А в начале 30-х стал заключённым как раз на Беломорканалстрое. Его письма к дочери, изданные в 1990 году, показывают, как тогда всё было непросто…

Вот письмо от 3 апреля 1932 года:

«Устремлений никаких… Я разучился размышлять, сознание не озаряется мечтой… Я по-прежнему верю в прогрессивный ход исторического процесса, восхищаюсь соцстроительством и сам по мере сил и разумения участвовал в нём, но меня давит обрушившийся на меня позор и полное игнорирование личности, человека»…

Казалось бы, вот он, приговор «рабскому труду» устами самого «раба». Но тон письма от 1 мая уже иной: «Мир хорош! Май — праздник не хуже пасхи. Природа его ещё ласковее, а смысла неизмеримо больше. Сегодня меня не смущают даже гримасы истории и превратности судьбы. Я слушаю прибой общественного возбуждения Москвы, Ленинграда, Харькова (у «рабов» Беломорстроя были не только радио, но и свои газеты, журналы. — С. К.), завидую идущим в колоннах и созерцающим их, и радуюсь. Да, мир хорош, дочка! Умирать ещё рано, тем более что в наши беспокойные годы и покойникам покоя нет»…

А уж письмо от 4 июля вообще рисует очень странный для «сталинского раба» образ жизни: «Вновь, милая, роюсь в книжной пыли, купаюсь в легендарном Онего и брожу по Медвежьим горам. Погода прекрасная, столь же очаровательно озеро (и пляжи, как в Евпатории)».

Прошёл год.

И «рабские» письма приобретают вообще невероятный вид: «От книжной повинности, дорогая, ты совсем освобождаешься. Премного сыт. В очереди стоят Роллан, Гёте, Блок, Тынянов («Восковая персона»). Рука тянется к журналам («Кр. Новь», «Нов. Мир», «Звезда», «Октябрь» и проч.), к Реформатскому («Техническая редакция книги»), Кугелю, Боборыкину… Жду и ищу Белого «Маски». «Поэзия и правда» Гёте разочаровала»…»

Как это понимать? Это зачем же «рабам» (а речь — о рабочей библиотеке для заключённых и вольнонаёмных) Тынянов?

Ну, писал бы «раб» о том, что его разочаровала баланда — тут бы все было на месте. А Гёте?..

Ну, искал бы он лишний чёрный сухарь, так нет — подай ему Белого! Да не хлеба, а поэта…

Через три дня новое сообщение — о неком «открытии». Что могло обрадовать «раба» на этот раз — дыра в колючей проволоке или в стене продовольственной кладовой? Нет: «Калевалу» открыл!..»

Н-да…

В «рабскую» концепцию это всё втискивается едва ли. Хотя трагедию не отменяет. Но что до наших болей сэру Алану Буллоку. Ему сподручней довольствоваться фальшивками типа солженицынских. Уж они-то в его «историческую» концепцию вписываются идеально.

Как и многочисленные фальшивки и клевета о сталинской коллективизации сельского хозяйства.

СУТЬ РЕАЛЬНОГО Сталина лучше, чем в любых его делах при жизни, выявилась в первые дни после его смерти: страна плакала. Что значат по сравнению с этим все опусы стаи волкогоновых с Волковыми и радзинскими? Когда умер Брежнев, страна ухмыльнулась. Смерти Ельцина она не заметила. Смерти Горбачёва наверняка обрадуется. А по Сталину она рыдала. Между прочим, 5 марта 1953 года величайший богослов двадцатого века Карл Барт говорил, что он годами молился за Сталина… Не грехи его отмаливая, а желая ему здравия.

А ведь даже в тот, 1953-й, год более половины населения России жило на селе. Ко времени же года «великого перелома», к 1930 году, Россия была сельской более чем на три четверти.

Плакала ли бы Россия по Сталину, если бы коллективизация сельского хозяйства не была насущной необходимостью, которую Сталин осознал раньше других, но, к слову, и не первым.

Впрочем, обо всём по порядку…

В 1929 году в СССР начиналась первая пятилетка. Её успех или неуспех определял всё — и положение России в мире, и судьбу России.

19 ноября 1928 года Сталин выступал на пленуме ЦК:

«…Вопрос о быстром темпе развития индустрии не стоял бы у нас так остро, как стоит он теперь, если бы мы имели такую же развитую промышленность и такую же развитую технику, как, скажем, в Германии, если бы удельный вес индустрии во всём народном хозяйстве стоял у нас так же высоко, как, например, в Германии. В том-то и дело, что мы стоим в этом отношении позади Германии и мы далеко ещё не догнали её в технико-экономическом отношении.

Вопрос о быстром темпе развития индустрии не стоял бы так остро, если бы мы представляли не единственную страну диктатуры пролетариата, а одну из стран пролетарской диктатуры. При этом условии вопрос об экономической самостоятельности нашей страны, естественно, отошел бы на задний план, мы могли бы включиться в систему более развитых пролетарских государств, мы могли бы получать от них машины для оплодотворения нашей промышленности и сельского хозяйства, снабжая их сырьем и продовольственными продуктами. Но вы знаете, что мы не имеем этого условия. Вот почему вопрос о том, чтобы догнать и перегнать экономически передовые страны, Ленин ставил как вопрос жизни и смерти нашего развития…»