1661 - Ив Жего

— Господь был нам порукой в нашем священном деле, господа, — вот бумаги, изъятые несколько часов тому из кабинета его высокопреосвященства.

— Спасибо, — сказал старший из собравшихся, чье лицо почти целиком было скрыто под черной фетровой шляпой. — Однако ж дошло до меня, ты пролил кровь и потерял одного человека. Владыка наш небесный, уверен, принял его к себе по правую руку как мученика, но оплошность твоя дорого нам обойдется. Сегодня вечером в Лувре кое-кто из наших уже попал под подозрение, и все по твоей вине.

Разноглазый побледнел и склонил голову. Он никак не ожидал, что его встретят с укором.

— Я… я… — проговорил он, подаваясь назад.

— Довольно, об этом после, — сухо прервал его старейший. — Симон-Пьер, проводи их.

Иезуит, приведший четверых похитителей, кивнул и, открыв дверь, указал им на выход.

— Братья, борьба наша скоро обретет иной размах, — продолжал старейший, убедившись, что тайному собранию больше ничто не помешает. — Мазарини напуган, и мне кажется, бумаги эти подтвердят мои подозрения. Деньги — вот что им движет. Он чувствует — грядет Страшный суд. Этот пес сделает все, чтобы скрыть свои постыдные деяния. Всемогущий, как никогда, взывает к нам, дабы мы очистили королевство от скверны. Только что, перед отъездом из Лувра, я узнал, что Джулио Мазарини должен отбыть сегодня вечером в Венсен. Королева-мать последует за ним.

— Долго ли еще терпеть то, над чем насмехается весь Париж? — гневно выпалил один из заговорщиков, потрясая пасквилем, который он незадолго перед тем подобрал на острове Сите.[15]

В этом пасквиле, как и во многих других, выходивших несколько лет кряду, разоблачались с ужасающей беспощадностью близкие связи Джулио Мазарини с Анной Австрийской.

— Конечно, нет, — отрезал глава поборников праведности, — ибо весь смысл нынешней утренней операции состоял как раз в том, чтобы заполучить неопровержимое доказательство этого бесчестья. Договор об их тайном брачном союзе нужен нам для того, чтобы открыть глаза народу и поднять волнение, оправдывающее устранение итальянца!

— К тому же деспотия его перешла все границы, — продолжал человек в шляпе. — Он уже проводит заседания кабинета министров в своей спальне, покуда его бреют!

— Надо действовать, ибо так велит нам Бог, — заметил кто-то.

Участники тайного собрания кивали и перешептывались, подтверждая нараставшее отчаяние всех, кого кардинал сегодня днем назвал за глаза «фанатиками-висельниками».

— Нужно проявить силу духа, — продолжал все тот же поборник благонравия. — Предлагаю судить Мазарини во имя христианской морали. Пусть поплатится за свои злодеяния. Так мы покажем всему королевству, что десница божественного правосудия властна покарать любого, даже самого могущественного. Братья, возьмем пример с отцов наших, вложивших клинок в руку Равальяка.[16]

— Все в наших силах, — заметил старейший, который уже успел наскоро просмотреть похищенные бумаги. — Боюсь только, при первом взгляде на то, чем мы располагаем, нам недостает самого главного аргумента, чтобы начать судебный процесс. Среди доставленных бумаг нет ни одной, касающейся брачного договора между Мазарини и Анной Австрийской! Посланцы наши воистину оказались неспособны выполнить порученную им священную миссию!

Стиснув зубы, он выпустил из рук связку бумаг, и она упала перед ним на стол.

— Ступай за ними, Симон-Пьер, — велел он иезуиту.

Тяжелая тишина царила в зале, пока заговорщики ждали, когда вернутся их подручные. Наконец снова скрипнула дверь, и через порог переступил разноглазый. Он остановился в нескольких шагах от стола.

— Вспомни-ка и постарайся ответить честно, — обратился к нему таинственный председатель собрания, — точно ли ты знаешь, что взял все бумаги из инкрустированного секретера? Обыскал ли ты потайные ящики?

— Мы перерыли все деревянные ящики, — не колеблясь, ответил тот.

Теперь в его сверкающих глазах угадывался вызов, даже гнев. Человек в шляпе смягчился.

— Дело очень важное, здесь недостает самого главного… Ты действительно ничего не забыл и не упустил в рассказе ни одной детали, которая могла бы подсказать, почему здесь кое-чего не хватает?

Разноглазый снова забеспокоился. Порывшись недолго в памяти, он вскинул руку и сказал:

— Может быть, когда Малыш упал… Упал и расшибся насмерть, — продолжал он. — У него в руке была кожаная папка. Да, точно, вспомнил, он держал в руке папку, когда бежал по стеклянной крыше…

Председательствующий жестом прервал его.

— Иди, — проговорил он. — Иди к своим братьям и жди от меня известий. И главное — будь тише воды, ниже травы, чтоб ни одна душа тебя не заприметила. Иначе берегись, — пригрозил он напоследок.

Когда разноглазый вышел, председательствующий сел и обвел взглядом сотоварищей.

— Нельзя терять ни минуты. Будем искать дальше, надо найти то, что сегодня потеряли. А что до Мазарини, будьте спокойны, в свое время он за все заплатит. Он и все его стервятники рано или поздно ответят, откуда у них такое богатство и почему они узурпировали власть при дворе и во всем королевстве. А нам во имя веры нашей надлежит и впредь делать все, чтобы настали новые времена.

Сказав последнее слово, старейший встал и подал знак: собрание закончено.

— Помолимся, — сложив ладони, сказал он. — Отче наш, сущий на небесах!..

Пока благочестивцы творили молитву, Симон-Пьер, проводив четверых налетчиков до решетки ворот имения Мон-Луи, погасил один за другим канделябры, и зала постепенно погрузилась во тьму. Затем он отворил дверь и впустил снаружи холодный ветер. Снегопад уже закончился.

— …но избави нас от лукавого.

Старейший, у которого половина лица по-прежнему была скрыта под странной шляпой, пожелал собратьям спокойной обратной дороги. И вновь враги кардинала Мазарини в один голос произнесли заветное заклинание:

— Крест Господень — все достоинство наше!

11

Улица Лион-Сен-Поль — понедельник 7 февраля, одиннадцать часов утра

— Подскажите, пожалуйста, где тут дом господина де Понбриана?

Мальчуган в драных штанах, сидевший на пороге одного из домов на улице Лион-Сен-Поль, в изумлении вскинул голову. Вот уж и впрямь странное дело: каким ветром занесло сюда в этот предполуденный час такую красивую девицу! Мальчуган нахально разглядывал платье юной красавицы, забредшей в одиночку, да еще пешком, в скромный квартал, ограниченный с севера улицей Сент-Антуан, а с юга Сеной. Глянув же в лицо девушки, с очаровательной улыбкой смотревшей ему прямо в глаза, он покраснел.