Memento mori - Мюриэл Спарк

Теперь уже незачем, подумала она после ухода Алека Уорнера. Бабуня Валвона надела очки и принялась отыскивать гороскопы. Нет, теперь уже незачем, думала мисс Тэйлор. Зачем теперь-то, когда худшее позади.

На утро Чармиан простила миссис Петтигру. Она сама хоть и медленно, однако все же спустилась вниз. Вообще-то движения были затруднительны: миссис Петтигру довольно бережно помогла ей одеться.

– Все же, – заметила Мейбл Петтигру, – надо бы вам взять обыкновение завтракать в постели.

– Ну нет, – весело сказала Чармиан, пробираясь к своему месту вокруг стола и цепляясь за спинки стульев. – Это дурное обыкновение. Утренний час в постели – вот и все, что мне надо. Доброе утро, Годфри.

– Лидия Мэй, – сказал Годфри, погруженный в газету, – умерла вчера у себя в Найтсбридже, не дожив шести дней до девяноста двух лет.

– А, певичка из «Гейети», – отозвалась Чармиан. – Прекрасно ее помню.

– Вы сегодня утречком в хорошей форме, – заметила миссис Петтигру. – Не забудьте принять свои таблетки.

Она отвинтила колпачок поставленного ею же у тарелки Чармиан пузырька, извлекла из него две таблетки и положила их перед Чармиан.

– Я их уже приняла, – сказала Чармиан. – Перед утренним чаем, вы разве не помните?

– Нет, – сказала миссис Петтигру, – вы ошибаетесь, дорогая. Вот ваши таблетки.

– Хорошенькое состояние сколотила, – заметил Годфри. – Бросила сцену в тысяча восемьсот девяносто третьем и оба раза вышла замуж за денежный мешок. Интересно, сколько она оставила?

– Мне, конечно, где ее помнить, – сказала миссис Петтигру.

– Вздор, – сказал Годфри.

– Прошу прощения, мистер Колстон, я ее помнить не могу. Вы говорите, она бросила сцену в тысяча восемьсот девяносто третьем, а я в тысяча восемьсот девяносто третьем была еще ребенком.

– Помню, помню ее, – сказала Чармиан. – Она очень выразительно пела – разумеется, по тогдашним канонам.

– Вы бывали в «Гейети»? – изумилась миссис Петтигру. – Но как же это вам...

– Нет, я ее слышала в частном концерте.

– Ну да, вы же тогда были совсем взрослой девушкой. Примите таблетки, дорогая.

Она пододвинула Чармиан две белые пилюльки.

Чармиан отодвинула их и сказала:

– Я уже приняла их сегодня утром, и это совершенно точно. Я ведь обычно и принимаю их за утренним чаем.

– Не всегда, – сказала миссис Петтигру. – Иной раз вы забываете их принять и оставляете на подносе, как именно и случилось нынче утром.

– Она была младшей из четырнадцати детей, – прочел Годфри, – в строгом баптистском семействе. Лишь после смерти отца, восемнадцати лет от роду, она сыграла первую небольшую роль в «Лицее». Выученица Эллен Терри и сэра Генри Ирвинга, она, однако, не пошла стезею драматической актрисы, а сделала карьеру в «Гейети», где стала звездой среди хористок. Тогдашний принц Уэльский...

– Нам ее представили в Канне, – сказала Чармиан, ободренная утренним прояснением памяти, – ведь так?

– Да, да, – подтвердил Годфри, – это было примерно в тысяча девятьсот десятом.

– И она вскочила на стул, огляделась и воскликнула: «Ну и ну! Да тут у вас вся королевская семья в куче: смердит – не продохнешь!» Помнишь, мы еще ужасно смутились, и...

– Нет, Чармиан, нет. Вот тут ты путаешь. На стул – это вскочила одна из сестер Лилли. И не тогда, а гораздо позже. Лидия Мэй была совсем не такая, очень воспитанная девушка.

Миссис Петтигру положила две пилюльки поближе к тарелке Чармиан, теперь уже безмолвно. Чармиан сказала:

– Мне нельзя превышать дозировку, – и дрожащей рукой вернула их в пузырек.

– Чармиан, милая, прими свои таблетки, – сказал Годфри и шумно прихлебнул кофе.

– Я уже приняла две таблетки, я это отчетливо помню. Четыре могут повредить.

Миссис Петтигру возвела глаза к потолку и вздохнула.

– Чего же ради, – сказал Годфри, – я оплачиваю огромные докторские счета, раз ты не хочешь принимать, что тебе прописано?

– Годфри, я не хочу отравлять себя чрезмерными дозами. К тому же счета оплачиваются из моих денег.

– Отравлять, – повторила миссис Петтигру и уронила салфетку, словно потеряв всякое терпение. – Я попросила бы.

– Или попросту ухудшать себе самочувствие, – сказала Чармиан. – Нет, Годфри, не желаю я принимать эти таблетки.

– Ну, знаешь, – сказал он, – если уж на то пошло, так я тебе скажу, что ты адски затрудняешь нам всем жизнь, и мы совершенно не будем в ответе, если у тебя из-за твоих капризов случится приступ.

Чармиан заплакала.

– Я знаю, ты хочешь упрятать меня в пансионат.

В гостиную вошла миссис Энтони – собрать со стола.

– Что такое, – сказала она. – Кто это вас хочет упрятать в пансионат?

– Мы тут немного расстраиваемся, и все по пустякам, – сказала миссис Петтигру.

Чармиан перестала плакать. Она обратилась к миссис Энтони:

– Тэйлор, вы видели сегодня с утра мой чайный поднос, когда его принесли от меня?

Миссис Энтони как будто не уловила вопроса, хоть и расслышала его: она почему-то почувствовала, что в нем есть какая-то загвоздка.

Чармиан повторила:

– Вы видели...

– Вот что, Чармиан, – сказал Годфри, предвидя, что ответ миссис Энтони и предыдущее утверждение миссис Петтигру могут в чем-нибудь не сойтись. А он был чрезвычайно заинтересован в том, чтобы помешать конфликту между ними. Его уют, весь уклад его жизни зависел от миссис Энтони. Без нее ему вообще, того и гляди, придется оставить дом и перебраться на жительство в какой-нибудь отель. И миссис Петтигру, раз уж наняли, надо удерживать, а то придется отправлять Чармиан в пансионат.

– Вот что, Чармиан, хватит с нас шума из-за твоих таблеток, – сказал он.

– Что вы спросили про чайный поднос, миссис Колстон?

– Было на нем что-нибудь, когда его принесли из моей комнаты?

Миссис Петтигру сказала:

– Конечно же, ничего на нем не было. Таблетки ваши я положила обратно в пузырек.

– На подносе была чашка с блюдцем. Принесла его миссис Петтигру, – сказала миссис Энтони, стараясь как можно точнее ответить на вопрос, все еще ее смущавший.

Миссис Петтигру принялась с дребезгом громоздить посуду на поднос миссис Энтони. Она сказала ей:

– Пойдемте, милая, у нас с вами дел в избытке.

Миссис Энтони чувствовала, что она как-то подвела Чармиан, поэтому в дверях, следуя за миссис Петтигру, она скорчила ей в спину гримасу.

Когда они вышли, Годфри сказал:

– Вот смотри, какой из-за тебя переполох. Миссис Петтигру прямо вне себя. Если она от нас уйдет...

– А-а, – сказала Чармиан, – ты мстишь мне, Эрик.

– Я не Эрик, – возразил он.

– Но ты мне мстишь.

Пятнадцать лет назад, на семьдесят первом году жизни, когда память ее начала понемногу слабеть, она приметила, что Годфри обращается с нею так, будто наконец дождался своего часа. Сам-то он вряд ли это сознавал. Это была естественная реакция после долгих лет совместной жизни с одаренной женщиной, знаменитой писательницей, – лет, исполненных постоянного ощущения, что он ее милостью жнет, где не сеял.

С семидесяти до восьмидесяти Чармиан ни разу не попрекнула его за хамское обхождение. Она принимала его новую первенствующую роль как должное, пока не ослабела настолько, что стала почти во всем физически зависеть от него. И лишь теперь, на девятом десятке, она часто повторяла фразу, которую прежде сочла бы неблагоразумной: «Ты мне мстишь».

Нынче, как и всегда, он отозвался: «Вздор какой, за что мне мстить?»

Он и правда не знал, за что бы это. Он лишь замечал, что ей так и мерещится преследование: отрава, месть; еще чего выдумает?

– Ты дошла до такого состояния, что воображаешь, будто все кругом в заговоре против тебя, – сказал он.

– И чья же это вина, – спросила она непривычно резко, – что я дошла до такого состояния?

Вопрос ее вконец его рассердил, отчасти потому, что он почуял в нем куда больше здравого смысла, чем в других обвинениях, отчасти же потому, что он не мог на него ответить. Он ощутил тяжкое бремя семейных забот.

Ближе к полудню, когда пришел доктор, Годфри задержал его в передней.

– С нею сегодня адски трудно, доктор.

– Ну что ж, – сказал доктор, – это как раз признак оживления.

– Если и дальше так пойдет, придется подумать о пансионате.

– Оно бы, может, и неплохо подумать, если только ей понравится эта мысль, – сказал доктор. – В домах призрения гораздо лучше поставлен постоянный уход; и были у меня пациенты не в пример тяжелее вашей жены, которые изумительнейшим образом шли на поправку, оказавшись в комфортабельном пансионате. А сами вы как себя чувствуете?

– Я-то? А как я, по-вашему, могу себя чувствовать, когда все домашние заботы ложатся на мои плечи? – огрызнулся Годфри. Он указал на двери, за которыми ждала Чармиан. – Идите-ка вы к ней, – сказал он, обделенный сочувствием и поддержкой, на которые рассчитывал, и смутно обозлившись на эту докторскую болтовню, будто Чармиан едва ли не станет лучше в пансионате.