Сумерки Зверя - Александр Ермаков

Слова раздвинули стены, потолок истончился, гранитную серость кладки сменила небесная синева. Знойный ветер трепал иссушенные былинки.

Отпустив поводья, опершись о луку седла, щурясь от яркого полуденного солнца, озирал Сигмонд картину боя.

Галопом, во весь опор, конница лордов втягивалась в долину между грядами холмов. По пятам за ними, в облаках пыли, с визгом и криком, скакала байская орда. Опьяненные погоней, остроскулые всадники, не осознали подозрительного, невозможного, отсутствия ноддовской пехоты. Нахлестывали нагайками коней, истошно вопили, не замечая, как все уже становится долина. Вонзали шпоры в, покрытые пеной бока коней, а все выше холмы, все круче склоны, все теснее распадок.

Вот уже между отвесных стен катятся конные лавы. Мимо двух огромных монолитов протискиваются, давят друг друга ноддовцы, и уходят на степной простор.

И тотчас, проход заполняет Волчий клан. Перед навалом кочевников выстраиваются строгой фалангой, от края до края перегораживают проход. Прикрываются воины прямоугольными римскими щитами. Из дубовых досок те щиты сбиты, обтянуты буйволиной кожей, а еще стальными бляхами усилены. Тяжелы, зато и прочны. Надежно сберегают тела, топор не расколет, меч не разрубит, копье не пробьет. А что увесисты, не беда. Не убегать надлежит фалангистам – недвижно держать оборону. Рубеж, как говорит лорд Сигмонд.

Сдвинулись вплотную ратники. Пики пятками в землю уперли. Укрепились, набычились, наклонив головы в островерхих шлемах. А за их спинами лучники изготовились. Стрелы кленовые, острия каленые, перья соколиные, наложили на тетивы шелковые. Знают стрелки свое дело. Зря не расходовались, ждали своего часа. Подпустили басурман до смертной черты, разом могучие луки натянули, пустили жала летучие поживы искать. Поверх голов копейщиков засвистели, промелькнули, впились в тела басурманские. Пошла потеха.

Хоть и побито, попадано народу, хоть и кони спотыкаются о поверженных, да не остановить лавину, вспять не обратить. Рвутся вперед на рогатины. По самые рожны налетают на острые наконечники. Первые линии Волков недвижно стоймя стоят, вторые копьями бьют, третьи подпирают. А позади фаланги лучники стрелами сыпят. Кровь людская, жижа конская забрызгала доспехи.

Не ждали такого отпора кочевники. Привыкли нахрапом, на испуг брать. Поворотили бы коней, да задние ряды жмут, толкают на бронированные шеренги. А там смерть. Шесть рядов заточенной стали, да в умелых руках, да при храбрых сердцах и королевской латной коннице не взломать. Куда уж косомордым соваться!

На погибель.

Видя, как бьются Волки, как сдерживают напор орды, взмахнул Сигмонд мечем. – В бой! Нодд! Нодд! – Прокричал зычным голосом.

– Нодд! Нодд! – Тотчас загремело над холмами. Из-за кустов, из-за камней объявились ратники. Зазвенели луки, запели стрелы. Многие ордынцы расстались с жизнями.

Подкладывают воины колья под валуны, напрягаются телом. Вены набухают, в глазах багровеет. Подваживают тяжелые глыбы и толкают вниз. Гудит земля, катятся скальные махины, рушатся губительным камнепадом на кочевые толпища. Ржут покалеченные лошади, вопят раненные. Круговерть, неразбериха. Сотенные командиры, кто жив остался, пытаются порядок навести, отряды к бою изготовить. Да куда там. В давешней погоне все перемешалось, поперепуталось. Десятники своих людей не видят, сотникам свою сотню не собрать. За гулом и топотом, за криками да стонами, путем ничего не слышно, команд не разобрать.

Только кочевники и сами с усами. Им и приказа не надо, сами что к чему разобрались. Опытны, бестии, не робкого помета.

К бою, к смертоубийству привычны. Щитами прикрываются. Свои луки натягивают, стреляют в ноддовцев. А другие, спешившись, вверх по крутым, осыпающимся, склонам карабкаются. Ятаганами машут, копьями тычут. Разгорелась на холмах рукопашная битва.

И одной и другой стороне пощады не ждать. Рубятся жестоко, беззаветно.

Сигмонд Даесвордой уже пятерых посек. Малыш троих потоптал, двоих на бивни поднял. Гридни мечи окровавили, да и Гильда, своими белоперыми стрелами, уже многих достала.

Пот соленый, жгучий, стекает из-под шлемов на лица, глаза ест. Жарко жжет Ярило в полуденном зените. Еще жарче битва кипит.

Да покуда на склонах мечами секлись, на копья поднимали, пока стрелами друг друга избивали, лордовские кланщики, что из ущелья ускакали, коней осадили, перестроились. На рысях гряду обогнули, вернулись, откуда весь маневр обманный, Сигмондом задуманный, притворное отступление начали. Развернулись боевым строем. Клан возле клана, фратрия рядом с фратрией. Пики выставили, щитами прикрылись, пришпорили коней и ударили в тыл супротивника.

Не ожидали этого кочевники. Дрогнули. Рады бегством спастись, да некуда. Спереди Волки, железными рядами выход закупорили, бьют смертным боем. По бокам лучники меткие, да мечники ярые. Позади конное войско, беспощадное. Со всех сторон смерть одна.

Много Норны, под корнями вековечного древа Иггдрасиля, сегодня натрудились, разрывая гнилые нити худородных, вредных басурманских жизней.

Отзвенели последние аккорды. Закончил скальд песню, отложил гусли.

Потемнело, вовсе погасло степное солнце, посерели небеса, сгустились. Под каменными сводами трапезной залы ни вздоху, ни шороху. Сильна власть песенного слова.

Миг, другой приходили в себя изумленные люди. После зашумела, загудела толпа восторгом. Славили сладоустного сказителя, славили отца-настоятеля, Гильде «алилуя» кричали. И, конечно же, особо прославляли славного ратиборщака Сигмонда.

Пусть же славится вовеки

Имя витязя Сигмонда,

С лапкой Кролика у сердца!

Только торжество оказалось временно. Распахнулась дверь. В зал, не просясь, не здороваясь, вбежал запыленный ратник.

– Беда, люди, беда! Король Саган убит!

Глава 4.

Преддверье

«Мы слышали, что поганые многие города и веси, замки и городища пленили. Тогда настало смятение большое по всей земле, и сами люди не знали, кто куда бежит.

Эти окаянные кровопийцы множество селищ огню предали и святых церквей сожгли, житниц поразграбили, добычу взяли. Многих воинов избили, извели несчетно народу черного, погубили высокородных лордов, равно семейства ихние. Пленников распинали, руки сзади связывали, в проруби бросали, с обрывов скидывали. Старых, слепых, хромых, горбатых и больных, всех людей убили, начиная со старцев и кончая грудными младенцами. Несчетно людей умертвили, – одних огнем, а других мечом, мужчин, и женщин, и детей, и священников; и было бесчестие монахиням, и добрым женам, и девицам перед матерями и сестрами. А юных отроков и отроковиц, и жен их, и дочерей, и сыновей – всех, босых и раздетых, умирающих от глада, увели в станы свои».