Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль

А их постыдные, отвратительные права на жизнь и тело своих подданных, редко используемые, но отнюдь не отмененные? Если бы дворянин, вернувшись с охоты, пожелал убить пару своих крепостных и омыть их кровью ноги, он и по сей день мог бы выдвинуть в оправдание свое непререкаемое феодальное право на такой поступок.

Этот миллион привилегированных тиранически властвует над телами и душами двадцати четырех миллионов презренной черни, существующей только для того, чтобы ублажать их. Горе тому, кто во имя гуманности поднимет голос против роста злоупотреблений, давно перешедших все границы! Я рассказал вам об одном из тех, кого хладнокровно и безжалостно убили за такую попытку. Здесь, на этом постаменте, убили другого, около строящегося собора – третьего. Вы были свидетелями покушения и на мою жизнь.

Между ними и правосудием, которое должно покарать убийц, стоят все эти ледигьеры, королевские прокуроры. Они – стены, воздвигнутые для защиты привилегированных сословий, когда их злоупотребления доходят до абсурда.

Стоит ли удивляться, что они не отступят ни на шаг и будут изо всех сил сопротивляться выборам третьего сословия, которое, получив право голоса, сметет все привилегии и уравняет в глазах закона привилегированные сословия с ничтожными плебеями, которых они попирают ногами, и, обложив их такими же налогами, как всех прочих, добудет деньги, необходимые для спасения государства от банкротства, в которое они едва не ввергли его. Они скорее предпочтут не подчиниться воле самого короля, чем согласиться на все это.

Неожиданно Андре-Луи вспомнил фразу, которую накануне услышал от де Вильморена. Тогда он не придал ей никакого значения, теперь же воспользовался ею:

– Действуя так, они подрывают основы трона. Глупцы! Они не понимают, что если трон падет, то первыми погребет под собой тех, кто к нему ближе всего.

Оглушительный рев был ответом на эти слова. Дрожа от волнения, которое передалось и его бесчисленным слушателям, Андре-Луи замолчал и иронично улыбнулся. Затем, взмахнув рукой, он попросил внимания. По мгновенной тишине он понял, что окончательно и безраздельно овладел толпой. В его словах каждый услышал собственные мысли, которые месяцы и годы смутно волновали простых людей, не находя выражения.

Андре-Луи заговорил снова, более спокойно. Но ироничная улыбка в уголках его губ стала еще заметней.

– Уходя от Ледигьера, я в качестве предостережения напомнил ему один эпизод из естественной истории. Я рассказал ему, что, когда волкам, в одиночку бродившим по джунглям, надоели бесконечные преследования тигра, они объединились и стали сами охотиться на него. Господин де Ледигьер презрительно ответил, что не понимает меня. Но вы догадливее его и, думаю, поняли меня? Не так ли?

Толпа ответила ревом и одобрительным смехом. Он до предела накалил страсти, и люди были готовы на все. Если в схватке с ветряной мельницей Андре-Луи потерпел поражение, то ветер, по крайней мере, он подчинил своей воле.

– Во дворец! – ревела толпа, потрясая в воздухе кулаками, тростями, а кое-где и шпагами. – Во дворец! Долой де Ледигьера! Смерть королевскому прокурору!

Да, ветер действительно был подвластен Андре-Луи. И властью этой он был обязан своему грозному ораторскому дару – дару, который нигде не обладает такой силой, как во Франции, ибо нигде больше людские эмоции не откликаются с такой готовностью на призыв Красноречия.

Теперь по одному слову Андре-Луи буря снесет ветряную мельницу, в сражении с которой он потерпел неудачу. Однако это вовсе не входило в его намерения, о чем он прямо и заявил:

– Подождите! Разве слепое орудие продажной системы достойно вашего благородного негодования?

Он надеялся, что его слова дойдут до Ледигьера, считая, что королевскому прокурору неплохо хоть раз услышать о себе нелицеприятную правду.

– Сперва вы должны подняться против самой системы, должны сокрушить систему, а не ее орудия вроде этой жалкой разряженной куклы. Поспешность только испортит дело. Самое главное, дети мои, – никакого насилия!

«Дети мои»! Слышал бы его крестный!

– Последствия преждевременного применения силы вы уже не раз видели по всей Бретани и слышали, к чему оно приводит в других провинциях Франции. Насилие вызовет ответное насилие. Они только и ждут случая заявить о своих правах на власть и закабалить вас больше прежнего. Вызовут войска, и вас встретят штыки наемников. Не доводите дело до этого, заклинаю вас. Не провоцируйте их, не давайте им долгожданного предлога ввергнуть вас в грязь, смешанную с вашей же кровью.

Безмолвие нарушил новый крик:

– Что же нам делать? Что?

– Я скажу вам, – ответил Андре-Луи. – Богатство и сила Бретани сосредоточены в Нанте – в городе, который энергия буржуазии и тяжкий труд народа сделали одним из самых процветающих в королевстве. Именно в Нанте началось движение, вынудившее короля издать указ о роспуске нынешнего состава Штатов – указ, которому те, чья власть основана на привилегиях и злоупотреблениях, не подумали подчиниться. Надо известить Нант о том, что здесь происходит, и ничего не предпринимать, пока он не подаст нам пример. Как мы видели, он достаточно силен и может настоять на своем, чего нельзя сказать о Рене. Пусть он еще раз покажет свою силу, а до тех пор соблюдайте спокойствие. Только так вы победите. Только так акты насилия, свершаемые на ваших глазах, будут полностью и окончательно отмщены.

Андре-Луи спрыгнул с пьедестала статуи так же неожиданно, как и вскочил на него. Он выполнил свою миссию. Он сказал все, а возможно, и больше того, что мог бы сказать его убитый друг, с чьего голоса он говорил. Но слушатели не позволили ему незаметно ретироваться. Над площадью поднялся оглушительный гром голосов. Андре-Луи сыграл на чувствах народа – на каждом поочередно, – как искусный арфист играет на своем инструменте. Люди дрожали от возбуждения, вызванного его речью; в их душах пела надежда, разбуженная финальным аккордом сыгранной им страстной симфонии. Как только Андре-Луи оказался на земле, дюжина студентов подняла его на плечи, и он снова предстал взорам бурно аплодирующей толпы.

Изысканный Ле Шапелье с трудом протиснулся к нему: его лицо пылало, глаза сияли.

– Мой мальчик, – сказал он Андре-Луи, – сегодня вы раздули костер, который пламенем свободы разгорится по всей Франции! – И, обратившись к студентам, коротко приказал: – В литературный салон! Быстро! Мы должны немедленно составить план действий. Надо срочно отправить в Нант делегатов и передать нашим друзьям послание народа Рена.

Толпа расступилась, и по образовавшемуся проходу студенты понесли героя дня. Выразительно жестикулируя, Андре-Луи призывал всех разойтись по домам и терпеливо ждать грядущих событий.

– С невиданной стойкостью веками сносили вы притеснения, – польстил он им. – Потерпите еще немного. Конец уже близок, друзья мои.

Его вынесли с площади и понесли по Королевской улице к одному из немногих старых домов, уцелевших в этом восставшем из пепла городе. На верхнем этаже дома, в комнате, освещенной ромбовидными окнами с желтыми стеклами, обычно проводились собрания литературного салона. Вскоре сюда стали стекаться его члены, извещенные посланиями, которые Ле Шапелье успел отправить им по пути с площади.

В комнату набилось человек пятьдесят. Большинство из них были люди молодые, пылкие и воодушевленные призрачными мечтами о свободе. За закрытыми дверьми раскрасневшееся, взволнованное общество приветствовало Андре-Луи, словно заблудшую овцу, вернувшуюся в стадо, и обрушило на него целый поток поздравлений и благодарностей.

Затем они принялись обсуждать свои ближайшие планы. Тем временем двери дома взял под охрану стихийно возникший почетный караул. Он оказался очень кстати, так как едва члены литературного салона успели собраться, как нагрянули жандармы, которых господин де Ледигьер послал немедленно арестовать смутьяна, подстрекавшего народ Рена к мятежу. Жандармов было пятьдесят человек. Но будь их даже пятьсот, то и этого оказалось бы недостаточно. Толпа разбила их карабины, проломила некоторым головы и растерзала бы всех на куски, если бы они вовремя не протрубили отбой и не вышли из потасовки, на которую никак не рассчитывали.