Инспектор Кадавр - Жорж Сименон

– Нет, никого… Клянусь вам, господин комиссар, я ничего не знаю. Вы можете мне не верить, но это правда… Никогда, слышите, никогда я не признаюсь отцу в том, в чем я призналась вам сегодня ночью. Я уеду… Я еще не знаю, что я сделаю…

– Почему вы мне это рассказали?

– Трудно сказать… Испугалась… Подумала, что вы все раскроете и скажете моим родителям… – Давайте вернемся в дом. Вы дрожите…

– Так вы не скажете?

Мегрэ колебался. Он не хотел связывать себя обещанием и только прошептал:

– Доверьтесь мне.

Неужели он тоже "из тех", выражаясь словами Луи? О, теперь он великолепно сознавал, что это значит. Альбер Ретайо мертв. Похоронен. И большинство жителей Сент-Обена считают, что, раз юношу невозможно воскресить, разумнее всего больше не вспоминать об этой истории. Быть "из тех" означало принадлежать к этому большинству.

Ведь даже сама мать Альбера Ретайо была "из тех", вот почему она делает вид, будто не понимает, из-за чего поднялся весь этот шум. А те, гго вначале был не с ними, постепенно переметнулись в их лагерь. Вот Дезире божится, что никакой кепки он не находил. Какая, мол, там еще кепка? А между тем сейчас у него завелись деньжата, он может пить вволю, он послал пятьсот франков негодяю сыну. Почтальон Иосафат не помнит, чтобы он видел ты-сячефранковые бумажки в супнице. Этьен Но раздосадован тем, что его шурин прислал в Сент-Обен такого человека, как Мегрэ, который вбил себе в голову во что бы то ни стало докопаться до истины. До какой истины? Кому она нужна? Лишь небольшая группка завсегдатаев "Трех мулов" – плотник, возчик и этот мальчишка Луи Фийу, Отец которого, кстати, был известным заводилой, – мутит воду.

– Вы, верно, проголодались, господин комиссар? – спросила мадам Но у Мегрэ, когда он вернулся в гостиную.

– А где моя дочь?

– Мы вместе вошли в дом. Думаю, она на минутку поднялась к себе в комнату.

Последующие четверть часа были поистине ужасны. Они сидели одни в этой старомодной, жарко натопленной гостиной, где из камина, разбрасывая искры, то и дело выпадали дымящиеся головешки. От лампы с розовым абажуром падал мягкий, приглушенный свет.

Было тихо, и лишь привычные звуки, долетавшие из кухни, нарушали эту мертвую тишину: вот подкладывают в плиту дрова, вот повесили на гвоздь кастрюлю, вот поставили на стол тарелку. Мегрэ видел, что мадам Но хочет начать разговор. Достаточно было взглянуть на нее, чтобы это понять.

Казалось, какой-то бес так и подбивает ее на это. Разговор о чем? Она терзалась, время от времени, решившись, открывала рот, и Мегрэ со страхом ждал, какое же признание сорвется с ее уст. Но она ничего не говорила. Нервная спазма сжимала ей горло, плечи ее вздрагивали, и, придавленная тишиной и безмолвием, отгораживающими их от всего мира, она продолжала шить мелкими стежками. Знает ли она, что между ее дочерью и Ретайо?..

– Разрешите закурить, мадам?

Она вздрогнула, словно ждала услышать от него что-то другое.

– Прошу вас, не стесняйтесь, будьте как дома-Внезапно она выпрямила спину и прислушалась.

– Боже мой…

К чему относилось это "боже мой"? Она явно мечтала, чтобы скорее вернулся муж, чтобы кто-нибудь, все равно кто, пришел бы и положил конец ее мучениям.

И тогда Мегрэ почувствовал угрызения совести. Что мешало ему подняться с кресла и сказать: "Мне кажется, ваш брат напрасно попросил меня приехать к вам. Мне здесь нечего делать. Вся эта история меня не касается. И если вы не возражаете, я. поблагодарив вас за прием, уеду ближайшим же парижским поездом?" Но перед его глазами стояло бледное лицо Луи, молящие глаза юноши, его ироническая усмешка. И еще-это главное! – перед глазами его стоял Кавр с портфелем под мышкой. Кавр, которому после стольких лет судьба дала наконец-то возможность взять верх над своим бывшим коллегой, столь ему ненавистным. А Кавр действительно ненавидел его. И не только его, он ненавидел всех, но Мегрэ особенно. Глядя на Мегрэ, он всегда думал, что и его, Кавра, судьба могла сложиться столь же удачно. Какую же кропотливую, скрытую работу вел этот самый Кадавр со вчерашнего дня, с того самого момента, как они вместе вышли из поезда?

Тикали часы. Но где же они? Мегрэ пошарил глазами по стенам. Ему тоже было не по себе. "Еще пять минут, – подумал он, – и у бедняжки не выдержат нервы…. Она мне во всем признается… Она больше не может. У нее уже нет сил…" А ведь он может разом со всем покончить. Стоит только задать ей вопрос. Или даже не задавать. Просто встать перед ней и выжидающе посмотреть ей в глаза. Разве она в состоянии выдержать его взгляд? Но вместо этого Мегрэ продолжал молчать, мало того – чтобы дать несчастной женщине возможность прийти в себя, он торопливо схватил со стола какую-то книжонку, как оказалось, журнальчик для женщин с узорами вышивок. Как в приемной зубного врача человек читает то, чего никогда не стал бы читать по доброй воле, так и Мегрэ листал журнал, внимательно разглядывая розовые и голубые узоры, и при этом невидимая нить, связывающая его с мадам Но, ни на секунду не ослабевала.

Спасла положение горничная-простая деревенская девушка в строгом черном платье и белом фартуке, которые еще больше подчеркивали не правильные, грубые черты ее лица.

– Ой, простите, мадам… Я не знала, что у вас гость…

– Что вам, Марта?

– Я хотела спросить: накрывать на стол или подождать хозяина?

– Накрывайте.

– А месье Альбан будет ужинать?

– Не знаю. На всякий случай поставьте прибор и для него…

Какое это облегчение-говорить о простых, привычных вещах, произносить объеденные слова! Мадам Но была рада случаю сказать хоть что-нибудь:

– Сегодня месье Альбан обедал у нас… Это он подошел к телефону, когда вы звонили… Он так одинок… Мы уже считаем его членом нашей семьи… И, воспользовавшись тем, что ей наконец-то подвернулся повод выйти из комнаты, проговорила:

– Вы разрешите, я на минутку покину вас. Вы же знаете, хозяйка всегда должна сама проверить все на кухне… Сейчас я велю сказать дочери, чтобы она спустилась: пусть побудет с вами…

– Не беспокойтесь, прошу вас…

– Впрочем… – Она прислушалась. – Да, да. Вот и муж вернулся.

У подъезда остановилась машина. Сквозь шум мотора слышались голоса. Мегрэ подумал было, что Этьен Но кого-то привез с собой, но оказалось, тот просто отдает распоряжения выбежавшему ему навстречу работнику. Даже не сняв своего кожаного пальто, Этьен Но сразу вошел в гостиную и с удивлением увидел там только жену и Мегрэ. Он встревожепно посмотрел на них.

– О, вы…

– А я как раз извинилась перед господином комиссаром, Этьен, что вынуждена на минутку покинуть его: мне надо заглянуть на кухню…

– Простите меня, комиссар… Я член сельскохозяйственной комиссии Генерального совета и совсем запамятовал, что сегодня у нас очень важное совещание…

Он отдышался, налил себе рюмку вина. Видно было, что он мучительно пытается угадать, что произошло здесь в его отсутствие.

– Ну как, хорошо потрудились, комиссар? Мне сказали по телефону, что вы даже не смогли прийти к обеду.

Да, Этьен Но тоже чувствовал себя неуютно наедине с Мегрэ. Он оглядывал кресла в гостиной с таким видом, словно упрекал их за то, что они пустуют.

– Альбан не приходил? – громко спросил он с деланным безразличием, повернувшись к столовой, дверь в которую была открыта.

– Он обедал с нами, но придет ли вечером, не сказал, – донесся из кухни голос жены.

– А Женевьева?

– Поднялась к себе. Э

тьен Но ходил по гостиной, все еще не решаясь сесть. Мегрэ понимал его состояние. Чтобы чувствовать себя сильными или хотя бы не дрожать от ужаса, этим людям необходимо быть друг подле друга, тесно сидеть рядом всем вместе. Вот вчера им удалось воссоздать для комиссара ту атмосферу, которая парит обычно в их доме. Они помогали друг другу, обмениваясь банальными фразами, и слова текли легко и безмятежно.

– Рюмочку портвейна? – предложил Этьен Но.

– Благодарю вас, я только что выпил…

– Еще одну… Хорошо… Так расскажите же, что вам удалось сделать… Вернее… Впрочем, кажется, я задаю нескромный вопрос…

– Кепка исчезла, – сказал Мегрэ, не отрывая глаз от ковра.

– Да? Неужели? Злосчастная кепка, которая должна была стать уликой… А где она находилась? Вы знаете, я все время с недоверием относился к ее существованию.

– Некий Луи Фийу утверждает, будто бы еще вчера вечером она лежала у него в ящике комода.

– У рябого Луи? И ее выкрали сегодня утром? Вам это не кажется странным, а?

Этьен Но смеялся. Высокий, розовощекий, крепкий, сильный, он стоял перед Мегрэ. Он был хозяином этого дома, главой семьи, он только что вернулся с совещания, где принимал участие в обсуждении важных административных дел. Он – Этьен Но, тот самый Но, как сказали бы его земляки, сын Себастьяна, которого знали и уважали в департаменте. И все-таки в его смехе слышался страх.