Письма к госпоже Каландрини - Аиссе Шарлотта

За эти две недели скончались один за другим граф де Грансе и брат его маркиз де Трансе [189]. Они умерли до того разоренными, что вдовам после них нечего будет наследовать, они не раз уже пользовались милостями короля, а расходовали значительно больше того, что имели. Г-н де Ла Шенеле только что женился на мадемуазель де Маре [190], сестре главного сокольничего. Она хороша собой, недурно сложена, но не более того. Свою дочь, которой только что минуло четырнадцать, он выдал за г-на Пон-Сен-Пьера [191], человека с положением, богатого, но довольно развратного. Г-н де Мезон женился на мадемуазель д'Анжевилье [192]. Г-н де Шароле все еще живет с Делильшей [193], которую нынче он уже и не любит, и не ревнует. Теперь у него другая любовница, о существовании которой никто не подозревал и о которой стало известно лишь в связи с разразившимся скандалом – она укрылась в монастыре, ища спасения от своего мужа, который якобы собирался ее отравить. Имя ее – госпожа де Куршан [194], она приходится сестрой той самой госпоже Дюпюи [195],которая была такой красивой. Г-н де Клермон смертельно влюблен в герцогиню Бульонскую [196].Маркиза де Виллар и госпожа д'Аленкур впали в благочестие: они бросили румяниться, что отнюдь их не красит. Г-н Лаваль и его супруга устраивают празднества в честь госпожи Бернар [197], которая живет там, где жили вы. Не могу примириться с тем, что эта мартышка, эта старая блудня занимает теперь вашу комнату. Она совсем еще недурна собой, настолько недурна, что, вздумай она переселиться в какое-нибудь другое место, где ее не знают, ей дали бы там не более тридцати лет. Париж наводнен оперными певичками и уличными девками – шагу нельзя ступить, чтобы не встретить кого-нибудь из них. В Опере снова ставят «Беллерофона» [198]. На днях, в то время когда на сцене появился дракон, что-то там внутри у него испортилось, брюхо чудовища вдруг разверзлось и перед зрителями предстал совсем голенький мальчуган на потеху всему партеру. Восторги по поводу Пелисье понемногу стихают, некоторые уже жалеют о Лемор, и та ждет, что ее попросят вернуться. Детуш и она ведут себя очень сдержанно, однако оба умирают от желания снова оказаться вместе. Вы ведь знаете, что Детуш получил место Франсина. Мы все еще сожалеем о Мюрере и бедняге Тевенаре, который изрядно сдает. Шассе его заменить не сможет, лучше он не становится.

Я заказала живописцу свой портрет пастелью, вернее сказать, заказал-то его г-н де Ферриоль – у него прелестно убранные комнаты, и он заказал для них шесть портретов прекрасных дам (в том числе и мой, но не в качестве прекрасной дамы, а в качестве друга) – госпожи де Ноайль, госпожи де Парабер, герцогини де Ледигьер [199], госпожи де Монбрен [200]и еще копию с портрета мадемуазель де Вильфранш в возрасте пятнадцати лет. Все эти портреты одинакового размера, мой получился исключительно похожим [201]. Я решила попросить сделать с него копию, но если живописец сочтет, что лучше писать его прямо с меня, я велю позвать его – это не займет более трех часов. Будь вы здесь, сударыня, я на коленях стала бы молить вас согласиться на то, чтобы он написал для меня ваш портрет. Для этого надобно лишь облокотиться о стол, за которым работает живописец. Наблюдаешь, как он пишет, и при этом не приходится принимать никакой напряженной позы. Как только получу копию или оригинал, тотчас же пошлю вам свой портрет. И когда вы будете смотреть на него, помните, что на нем я молю небо о вашем счастье, ибо изображена на нем с глазами, устремленными ввысь, и в голубом покрывале наподобие весталки или послушницы.

Есть у нас здесь новая книга под названием «Воспоминания знатного человека, удалившегося от мира» [202]. Она мало чего стоит; и однако, эти сто девяносто страниц я читала, обливаясь слезами. Не успел шевалье приехать в Перигё, где он рассчитывал пробыть несколько месяцев, как ему пришлось тотчас же возвратиться сюда. Признаться, я была весьма приятно поражена, увидев его входящим в комнату. Я ведь и понятия не имела, что он вернулся. Каким было бы счастьем любить его, не упрекая себя за это. Но, увы, подобного счастья мне, видно, не знать никогда. Кончаю сие длинное послание, которое способно в конце концов утомить вас. Прощайте, сударыня, простите и пожалейте свою Аиссе.

Письмо XV

Из Парижа, 1728. [203]

Господин д'Аржанталь приехал два дня назад, оспа изрядно его обезобразила, в особенности нос – на нем столько оспин, что он стал весь искореженный, щербатый и какой-то маленький. Но глаза, веки и брови остались нетронутыми, так что лицо прежнее, только очень уж он стал толстым и красным. Мы до того рады были видеть его, что встретили его так, словно это сам Амур. Красивым его уже не назовешь, но у него несомненно добрый нрав, его всюду любят и уважают. Все, кто его знает, говорят о нем вещи весьма лестные как для него, так и для тех, кому он дорог. Вы ведь знаете, сударыня, что эти благосклонные отзывы неспособны его избаловать. Мне хотелось бы, чтобы с ним познакомился г-н де Каз [204]– уверена, что он бы ему понравился. Мы тут весьма встревожены были известием о тяжелом состоянии здоровья г-на де Каза. Г-н де Сен-Пьер [205]сообщил мне, будто он совсем уже плох. Тревога, слава богу, оказалась ложной, он уже вполне здоров. Чувствительнейший г-н Жан-Луи Фавр [206]довел меня до слез, перечисляя все достоинства г-на де Каза и объясняя, какой великой утратой явится его кончина для друзей и родных. Словом, будь г-н де Каз римлянином, он был бы причислен к богам. Передайте ему, прошу вас, что ежели он стремится занять среди них свое место, пусть сделает это как можно позднее, а до этого совершит какой-нибудь дурной поступок, чтобы не так о нем горевали.

Насчет нашего путешествия в Пон-де-Вель ничего еще не решено – это становится невыносимым. Госпожа де Ферриоль все так же устрашающе толстеет, ей следовало бы попить бурбонской воды. Мы вдвоем с ее сыном пытались убедить ее в этом, притом таким мягким и дружелюбным тоном, что, право, заслуживали того, чтобы она хоть сколько-нибудь прислушалась к нашим увещеваниям; но она так непроходимо упряма, что может довести до белого каления. Пишу вам, сидя в вашем кресле; сидеть в нем я разрешаю только тем, кого люблю. Г-н Бертье иногда это место захватывает, но я этого не одобряю.

Герцогиня Фиц-Жам выходит за герцога д'Омона [207]. Ему восемнадцать лет, ей двадцать. Брак весьма благопристойный, и всеми одобряется. Ей очень трудно было отказаться от свободы, которой она доселе пользовалась; но у него пятьдесят тысяч экю [208]ренты, у нее всего двадцать пять тысяч ливров; недостаточность состояния и молодость толкнули ее на этот шаг. Она удостаивает меня своим доверием и медлила с ответом, пока не услышала моего мнения на сей счет. Свадьба состоится в недалеком времени. Когда ее четырнадцатилетней сестре [209]об этом сообщили, та заявила, что предпочла бы выйти за него сама, но раз все уже решено, пусть мол выходит замуж сестра. Королева в тягости. У нас только и разговоров, что о войне, офицеры отправляются к месту службы и очень этим недовольны. Маршал д'Юксель и мадемуазель д'Юксель [210]добились для г-на Клемансе, брата г-на де Ла Марша [211], конной роты. Немного о политике. Говорят, что испанцы возьмут Гибралтар, что император предложил на два года приостановить деятельность Остендской кампании [212], а англичане хотят, чтобы это было на три. Об этом ведутся переговоры, а мы, судя по всему, выступаем здесь посредниками. Англичане очень негодуют на императора и испанцев. Говорят, будто это маршал д'Юксель виноват в том, что мы не начинаем военных действий. Эта затяжка разорительна, ибо в советах до такой степени нет единства, что приходится все время быть начеку, чтобы нас не застигли врасплох; для офицеров это сущее разорение, для нас – сокращение ренты. Словом, как поют в опере: