Ведьмина деревня - Татьяна Волхова

Испугалась Аня того, что услышала.

— Верните всё, как было! — просит. — Худо мне от всего этого. Я вам даже плату принесла — последнее отдаю.

Развернула она платочек — а там колечко золотое, от бабушки её оставшееся, лежит. Глянула колдунья, но головой покачала.

— Ничего уже не сделать, — сказала она. — Всё, что я делала, тебе с тройной силой вернулось. Сильна Алёна, сама не знает, как. Она тебе такого пожелала, что мне в жизни не снять.

— Я так и знала, что ведьма она, — зло сказала Аня, — ну я ей покажу.

— Ничего ты не покажешь, — рассмеялась бабка. — Недолго тебе ещё по земле ходить.

— Да что вы говорите! — окончательно разозлилась Анька и, развернувшись, пошла прочь.

По дороге домой ей было душно. Она сняла куртку, потом расстегнула рубашку, но это не помогало. Дышать становилось всё тяжелее, и, как назло, никто в сторону её деревни не ехал.

Еле идёт Аня: ноги заплетаются, голова болит, грудь не может вздох сделать — такая резь по груди, что и дышать страшно.

Присела она у дерева, переждать решила. Вспомнила, как почувствовала темноту, на неё спускающуюся, когда с Алёной на дороге ругалась. Будто окутала её та темнота и не выпускала. Сдавливала всё тело, пропитывала каждую клеточку, будто закрылись ей все дороги после этого.

Хотела девушка подняться и дальше пойти, а сил нет. Так и нашли её на следующий день уже окоченевшую.

Лила тогда мать слёзы, а дочь не вернёшь. И поползли по деревне слухи, что это Алёна Аню сгубила. Вспоминали ей проклятья ей на дороге да все слова преувеличивали. И смотрели косо.

Алёна, когда узнала новости про Аню, места себе не находила: ведь помнила, с какой злобой пожелала сопернице плохого.

«Но ведь и она не святая, — успокаивала себя Алёна, — в семью нашу влезла, на Тимура приворот сделала, обо мне слухи распустила».

От этих мыслей становилось спокойнее, но всё равно чувствовала Алёна дрожь внутри, будто что-то произойти должно. Зябко ей становилось от этого даже в тёплом доме. И одна мысль о Тимуре ей покоя не давала, всё в голове крутилась, а ответа на неё не было.

«Если на него приворот поставили, почему он в армию ушёл, а не к сопернице побежал?»

Никак это в голове Алёны не укладывалось, картина стройная не получалась.

Хотелось ей верить, что нет никакого колдовства, что придумала она всё. Но бабка в соседней деревне была настоящей, и такой страх в её глазах был, когда на Алёну смотрела, что не забыть его. И про Тимура она странные вещи говорила…

Так и жила Алёна в неведении, а свекровь на неё поглядывала. Ни в чём не винила, из дома не выгоняла, но стала на расстоянии держаться.

А сплетницы деревенские быстро вести подхватили да понесли. Начали шушукаться, ведьмой девушку называть, отца её вспоминать, да на старый дом, где Алёна с Тимуром раньше жила, кивать.

Но как подходила молодая мать к ним ближе, узнать про папу хотела, да про бабку Тимура, чей дом им достался. Так замолкали старухи, губы поджимали и холодом взглядов девушку окатывали. Ничего от них Алёна не добилась.

А потом неожиданно вернулся отец Тимура. Свекровь уже и не думала его увидеть. Плакала по ночам, что одна с детьми осталась, что уже вся деревня шепчется, что бросил он её да молодую на родине завёл.

А муж написал ей всего пару раз. О приезде не сообщил. Просто приехал, по-хозяйски вошёл в дом да еды потребовал. Жена к нему подходит, не верит, что вернулся. А он её наскоро обнял да за стол сел.

— Мужа-то кормить будешь? — спрашивает. — Или голодом морить намерена?

Засуетилась женщина, накрыла ему всё самое лучшее, что детям готовила. Села напротив — смотрит, не насмотрится. Брошенкой нехорошо было жить, под насмешливыми взглядами ходить, а теперь она опять жена мужняя.

Рассказал отец Тимура, как добрался до отчего дома, который его отец молодым покинул. Да и дома там нет. Землю родную нашёл, а на ней развалины. Потом родных своих искал, соседи помогли, вспомнили, кто здесь жил и куда семья уехала.

Родные ему не очень обрадовались, думали, с потребой какой к ним пришёл. А когда узнали, что землю родную повидать хотел, то приютили, историй разных рассказали. Про отца его спрашивали: остались у того несколько братьев на родине, а у них сыновья. Один из них как две капли похож на него самого.

— Но не смог я там долго, — говорил мужчина жене. — Думал, что там моя земля, раз предки мои жили. А теперь понял, что земля моя здесь, где вырос я. Кормила она меня, растила, тебя мне дала, а теперь детей наших носит. Вот и вернулся. Не могу я на чужбине, здесь мой дом.

Слушала его жена и не знала, то ли радоваться, что вернулся, то ли печалиться, что не к ней он приехал, а по родным местам затосковал. Но не стала об этом думать — муж рядом, и хорошо. С ним всё лучше, чем без него.

Невестке мужчина не обрадовался. Но прогонять сразу не стал. А как послушал, что в деревне про неё говорят, сказал жене:

— Мало мне было твоей матери, как все на неё наговаривали, даже выгнать из деревни хотели. И на тебя потом косо смотрели, хорошо — позабылось всё. И у Алёны отец тоже «из этих», — он многозначительно поднял брови, — не просто так они с Тимуром сошлись. С детства ведь неразлучны. В нём твоя кровь играет, в ней — отцовская. Из всех деревни только друг на друга и смотрели всю жизнь.

Мать Тимура молчала, видя правоту в словах мужа.

— Ты как хочешь, а девка пусть отдельно живёт, — закончил муж. — Таким, как она, привычно это.

Женщина согласно кивнула и пошла говорить Алёне, что пора той в свой дом возвращаться.

— Я тебе говорила, что могу тебя принять только до возвращения мужа, — сказала она невестке. — Он здесь хозяин, как велит, так и делаю.

Алёна слушала её, еле сдерживая слёзы. Возвращаться в старый дом, мимо которого ей теперь даже ходить было страшно, ей совсем не хотелось. Но и деваться было некуда — дочь ма́лёнькая, образование не закончено. Куда она из деревни уедет? Кто её на работу возьмёт…

— Позвольте мне привести тот дом в порядок, — попросила она, — помыть, проветрить — как я туда с ребёнком вернусь?

— Хорошо, неделя у