Туннель к центру Земли - Кевин Уилсон

Я направляюсь к отцу, который делает своего последнего журавлика. Мне запрещено помогать ему, поэтому я просто сажусь рядом и смотрю в его угрюмое лицо. Со стороны можно подумать, что отец полностью сосредоточен на работе, но я знаю, что это только видимость. За последний год мне уже не раз приходилось наталкиваться на этот невидящий взгляд. В прошлом году холодный северный ветер, неожиданно налетевший в конце августа, вырубил электрическую изгородь. Отец поленился ее чинить, и коровы перебрались на соседское поле, засеянное темно-красным клевером. За два дня они так от него раздулись, так растянули кожу, что начали взрываться.

Коровы взрывались, словно воздушные шары, и падали на бок, забрызгивая все вокруг внутренностями. Мы пытались спасти их, гоняя коров по кругу, чтобы облегчить давление на коровьи желудки. Отец вонзал перочинный нож по рукоять в верхнюю часть туловища и тут же выдергивал, пытаясь выпустить воздух, но и это не помогало. Следующие два дня мы стояли на лугу и смотрели, как вокруг взрываются коровы. Наконец отец не выдержал, сходил в дом за кольтом сорок пятого калибра и принялся всаживать пули промеж глаз стоящим в облаке алой пыли коровам.

Мой отец был хорошим фермером, но история с коровами его подкосила. Он стал выпивать, сдал земли соседям, оставив себе минимум, необходимый для пропитания. Теперь долгие послеобеденные часы отец проводил на крыльце, потягивая сладкий чай с виски и не сводя глаз с канавы, в которой мы зарыли коровьи туши. В доме он никогда не задерживался в комнатах, где были мы с мамой. Казалось, его удивляет наше присутствие, и он спрашивает себя, откуда мы взялись.

Однажды утром я обнаружил, что мама ушла, а пьяный отец сидит на крыльце.

— Где мама? — спросил я его, но он не ответил.

Я спросил снова, и он приложил палец к губам. Тогда я сел рядом и стал смотреть на луг. Прошел час, прежде чем отец пошевелился и, склонившись ко мне, объявил:

— Твоя мать решила пожить одна.

Я удивился, почему не взяла меня с собой, и он, словно прочтя мои мысли, заметил:

— Я сказал ей, что не отпущу тебя. Мы должны оставаться здесь, даже если ни тебе, ни мне этого не хочется.

Очевидно, отец решил обнять меня, но внезапно замер, не донеся руки, словно не зная, что делать дальше, и, в конце концов, неловко опустил ее мне на плечо.

Отец говорил, что если мы получим дом, он отремонтирует его, и тогда мама вернется, и мы попробуем начать все сначала. Первым делом он построит вокруг дома высоченную стену, чтобы защититься от любого, носящего фамилию Коллиэ. Мы будем сидеть в гостиной и смотреть футбол на громадном, размером со стену, экране, а в перерывах на рекламу поглядывать на бронзового журавлика на каминной полке, которого отольют по спецзаказу.

Мне хотелось, чтобы мама вернулась. Я догадывался, что ей достало смелости сделать то, на что не решилась бабушка — вычеркнуть из жизни фамилию Коллиэ. Но сколько потребуется веры, чтобы вернуть ее назад?

Братья не унаследовали от матери почти ничего, за исключением привычки поедать грудинку, предварительно завернув ее в водоросли. Они ничего не знали ни о Японии, ни о жизни их матери до Оук-Холла. Не говорили по-японски, за исключением нескольких ругательств, которым щеголяли перед школьными товарищами. Они давно забыли, что означают все эти бумажные птицы, забыли, что тысяча журавликов приносит счастье и долголетие тому, кто их делает, и тому, кому они предназначены. Братья помнили только, как тащились по грязным дорогам к умирающим родственникам и под недоуменными взглядами вытаскивали из мешков разноцветных птиц.

— Я не желаю иметь ничего общего с этой узкоглазой ведьмой, вашей мамашей, так что заберите от меня эту пакость, — слышали братья от родственников и спускали никому ненужных журавликов в ручей. Стояли и смотрели, как бумажных птиц уносит течение, как журавлики размокают и скрываются под водой. Но хотелось им того или нет, братья были деревенскими полукровками из несчастной семьи, и им нравилось смотреть, как, прежде чем утонуть, птицы несколько мгновений сражаются за жизнь.

Когда Мизелл заканчивает последнего журавлика, мы с адвокатом собираем птиц и еще раз сверяемся с записями. Все точно. Братья толпятся рядом, отпихивая друг друга от адвоката и внимательно следя, чтобы никто не положил птицу в карман.

— Цу, клянусь Господом, я выдерну твою руку, как репей, если еще раз сунешь ее в карман, — говорит Бит и, кажется, не шутит. Плевать на наследство, если появилась возможность собственноручно заехать по башке любимому братцу.

— Я буду держать руку там, где хочу. А если ты забыл, как в прошлом году вышиб у меня телефон из рук и чем тебе это отлилось, так я освежу твою память.

Кто-кто, а я-то помню, что телефон из руки Цу вышиб мой отец, но я молчу. Не собираюсь напоминать дяде, как отец выбил ему кулаком зуб, который застрял в коже, словно щепа.

Не дожидаясь, пока братья вспомнят старые обиды, адвокат поднимает глаза от записной книжки и заявляет.

— Джентльмены, счет верен, следовательно, мы можем приступить к состязанию. Впрочем, если у вас есть дела поважнее, мы готовы повременить.

Братья мгновенно остывают и отскакивают от адвоката, словно тот выхватил из кармана пистолет. Адвокат расцепляет длинные ноги и встает с кресла, но внезапно что-то скрипит у него под подошвой. Он поднимает ногу, и все видят журавлика, приставшего к каблуку. Адвокат испускает тяжкий вздох — такой долгий, что заставляет гадать, остался ли у него в теле воздух. Он отлепляет журавлика от подошвы, подносит к глазам и внимательно изучает инициалы М и К на крыле.

— Кажется, я ошибся в подсчетах, или этот журавлик оказался шпионом. Мне придется пересчитать птиц еще раз. Нужно убедиться, что каждый из вас сделал ровно двести пятьдесят штук Это займет несколько минут, полчаса от силы. Тем временем вы можете заняться своими делами, поесть или вздремнуть.

Братья сверлят друг друга взглядами. Никто не хочет первым покидать комнату, оставляя журавликов без присмотра. Наконец отец кладет руку мне на плечо и говорит:

— Принеси-ка нам что-нибудь выпить, Смоки, отпразднуем победу заранее.

После этого братья разбредаются по дому, присматриваясь к будущей собственности.

Я почти не помню бабушку, которую видел всего несколько раз в жизни. Знаю только, что хотя по внешности отец отличался от соседей в графстве Фрэнклин, он не был похож на мать. Волосы у нее оставались иссиня-черными даже в старости, а цвет кожи был желтовато-коричневый. Чтобы развлечь меня, бабушка сворачивала из бумаги предметы, на которые я указывал пальцем. Свернув очередную фигурку, она ставила ее мне на ладонь и ждала, когда я укажу на что-то еще. Бабушка объясняла, как сворачивать журавликов, рассказывала об их чудодейственной силе, и мы усеивали пол своими изделиями. На одного моего журавлика приходилось семь бабушкиных.