Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

Мой друг однажды рассказал мне, как в голодный простуженный военный год он грезил наяву теплым деревенским бревенчатым домом, а в доме, конечно, «были» огромные подвалы, до середины заваленные картофелем и чудо мешками с гречневой крупой, стояли рядами кринки с топленым, как янтарь, молоком, важно покачивались на потолке домашние сырокопченые колбасы. Мой друг сидел будто бы в горнице, неспешно глядел в окно, сладостно предполагая, что продукты могут спокойно лежать, пока не придет время готовить обед. Некуда спешить и суетиться. Подвалы не опустеют…

Было ему семь лет в неутолимом голоде и зябкости, когда он по-хозяйски «оглядывал» эти бесплотные мешки с крупой, складывал на пальцах количество не разбиваемых, не разливаемых кринок с молоком. Расставлял аккуратно по несуществующим полкам — несуществующие продукты…

За какую-нибудь неделю несговорчивый лютый царь Голод унизил, смял, напугал двух, кажется, не робких, людей. Вот один из них стоит в подвале с герметическими холодильными дверями, стоит посреди неизбывной сытой роскоши, за тридевять земель от близких и дальних своих знакомых, и вдруг вспоминает случайный рассказ о голодном и тяжком времени. Вспоминает и не может понять, как появилось в нем ощущение горькой вины. Перед кем? За что? Почему?…

Я взял коробку с яйцами. Уже на лестнице чуть не уронил. Из комнаты шел космический гул, шорох вселенной. Безответной, глухой до нелепости.

Она включила все три аппарата.

В котельной расположить инкубатор было неудобно, и я вынес ящик в соседнюю оранжерею. Тут и воздух для цыплят благодатнее.

Сам не могу пояснить, что меня привело к возне с этим прибором. Они лежат, а время уходит.

Я наладил инкубатор, как полагалось, посадил моих цыплят в гнезда, включил в сеть. Подождем, оживут ли они? Четырнадцать маленьких, желтых, белых, черных…

Вот хроника событий за целый день.

Завтрак. Чай. Разговор на бесполезную тему. Зарядил инкубатор. В котельной развязал пачку с книгами. Думал взять по книжке, чтобы нам скоротать время, пока сюда не вернутся люди. Сверху лежала «Тысяча и одна ночь. Арабские сказки». Представил себе, как мы коротаем. Сегодня, завтра, послезавтра, неделю, две… Откупориваем банки в положенный час и опять коротаем до следующих банок…

Дальше книги смотреть не стал. Вышел на улицу. Есть «Нива». Могу поехать куда-нибудь… по кругу. Бензин есть. Катайся целый день. Пока не пробьет время раскупоривать банки…

Осмотрел вагончики строителей. В одном из них кухня с электрической плитой, раковиной, холодильником, пятью откидными столиками. На стенах картинки незнакомых журналов. Девочки старше семнадцати лет, совсем одеты и не совсем… На улице рядом столы — времянки, врыты в землю скамейки. В других вагончиках, судя по всему, были спальни.

Посидел на скамейке, разглядывал соседний лес. Уже не первый раз удивился, как быстро деревья сглатывают пространство, как они смыкаются в непроходимую на вид стену. Смотрел на синиц, удивлённых, кажется тем, что на столах давно уже нет крошек. Подумал: надо принести что-нибудь клевательное, покидать на досуге… Сколько у нас его будет? Как убивать его? Наладить кинокамеры? Снять ее, себя, удивленных синиц? Проявить, посмотреть на экранчике. Есть на складе экранчик… А завтра? Тоже снять ее, себя, удивленных синиц, проявить… Пока не позовет раскупоривать банки…

Лег на эту длинную скамейку, подложив руки под голову. Смотрел в синее свежее небо, заметил про себя как питателен воздух вокруг и что его бесконечно много.

Пойти на склад, вынести цветной телевизор, который ничего не сможет поймать, поставить в углу, проштудировать инструкцию к видеофону, смотреть кассеты подряд. Сто тридцать кассет. Кино, спектакли, комедии, пока не пробьет раскупоривать банки…

Взять кисточки, краски, альбом, сесть на этой скамейке, рисовать, как в детстве, поляну, лес, ромашки, богатырей на конях. Пока не раскупоришь банки.

Встал. Бродил среди буйного множества цветов. Нашёл себе занятие. Нарвал букет. Вернулся в дом, взял на складе ограненную вазу, налил воду, поставил цветы, преподнес ей. Она попросила меня откупорить к обеду банки…

После обеда ходил осматривать фундаменты недостроенных зданий.

Кирпичная кладка с бетонными плитами наверху, накрывшими валы. Вход в подвал запечатан деревянными щитами с рубероидом от погодных осадков. Ходил и думал, как нам двоим везло… И тогда… И теперь. Все есть. Крыша над головой. Не откупоренные банки…

День был очень хорошим. Помню ощущение здоровья, благодарные мысли о везучести. Но вот, когда лег на ночь в коридоре, напало вдруг удушье монотонности, гиподинамия безысходного безделья. Даже не физического, нет. Гиподинамия разума, неподвижности, повторенного изо дня в день ожидания.

Вот почему горько мне записывать хронику такого чудесного голубого зеленого дня…

Отзовитесь, добрые люди. Я вас очень прошу, отзовитесь…

Она стонет по ночам, жалобно, как побитая собачонка.

Пошел в одну из кладовок и умыкнул вино. Бутылку сухого «КаБерне», записав предварительно в амбарной книге:

«Взято к обеду по случаю трудного момента молдавское „Каберне“ 1 бут. Вода рябиновая, 1 бут.».

Наверное, так начинается пропойство.

Нарезал мягкий голландский сыр. Откупорил банки. Она подогрела их на плитке в углу. Постелила скатерть, расположила на ней тарелки, ножи, вилки. Не удивилась тому, что надо еще поставить стаканы. Села напротив, не скрывая дурного настроения.

— Послушай, — сказал я, — ты рисовать умеешь?

— Нет.

— А фотографировать?

Я налил вино, пахучее, как осенние цветы.

— Нажимать умею, — грустно улыбнулась она. — Давай натянем волейбольную сетку.

— Или на складе нет сетки?

— Представь себе, есть. Но это все для тела.

— Тебе хотелось бы для души? Для нее вино.

— Мало.

— Что же еще?

— Придумать фантазию-торт. Сочинить коктейли «таежные грезы». Наколдовать жаркое «лесной феномен», кофе с орехами «черный леший». Сбить мороженое с вареньем на меду «хрустальный мед»… На складе есть мороженица.

— Готовить никогда не любила… Бабушка старалась меня приучить. Она была мастерица. Как ни придут мои подружки, все норовила им пирожки подать. А я злилась. Мне казалось, люди много лопают. Что ни гости — иного занятия нет, как за стол. Даже у дипломатов — званный обед, завтрак, ужин… Сказки читаешь, и там угощенье, скатерти-самобранки… Мишки, зайки на мед и морковку зовут.

— Им бы в шахматишки сыграть, в козла, — пошутил я.

— Тебе смешно. А я только выросла, тогда поняла: все простое человечно, все необходимое важно, доброе незаменимо… Да сама не увлеклась. Деловая шибко стала, динамичная. Все некогда… Мои обижались. А я два-три десерта усвоила, на показ, на случай гостей. Остальное готовое, покупное. Скучно было время на это…

— Самый увлекательный писатель кроме книжек о мушкетерах поваренную книгу сочинил, вдохновенно и талантливо.

— Я не талантлива.

— Хочешь, расскажу об одном великом поваре? Их называли когда-то великими, как поэтов, орденами одаривали. Потом настойчиво, многие лета в земных людей вколачивали аскетизм, проще говоря, терпимость к нищете, голодухе. Пекари художники понемногу стали привыкать к ущербности своих талантов, некой потаенной саркастической вредности…

— Расскажи.

Она, словно бы нехотя, кивнула.

— При одном короле, — начал я, пока еще смутно представляя, что было дальше при этом одном короле, — жил когда-то великий повар. Но сначала никто не знал, какой он великий… Поэтому люди ели…

— Консервы? — грустно догадалась она.

— Их тогда не умели делать, жести не было. И даже такого чудесного молдавского не было, тучка моя пасмурная… Подвинь, пожалуйста, я тебе долью… Замечательное «Каберне»… А ели они пустое вареное мясо, тягучий пресный хлеб, кашицу из муки… Хилый король, хилые мысли. Хилые дела в королевстве.

Но был у короля садовник, а у садовника — подросток сын по имени Коламбель. Целые дни он что-то варил в котелке на поляне у сторожки садовника. Варил, остужал, пробовал деревянной ложкой, вдыхал аромат и почти всегда выливал в канаву, на радость мухам и пчелам…

Она слушала меня, чуточку захмелев от вина и, кажется, ощущения покоя. Отуманенные глаза ее были добры и доверчивы, как у девочки, слушающей сказку.

— Но вот однажды короля укусила пчела. Он еще не успел закричать от боли, как рядом появился некий доброжелатель и рассказал, по чьей вине в саду разгулялись пчелы. Разгневанный король побежал в сад и замер на месте. По саду плыл божественный аромат. И человек в одежде прислуги мешал в котелке над огнем варево, легкий туман от которого хотелось вдыхать и вдыхать, и радоваться ему и смеяться.