Виктор Суворов: Главная книга о Второй Мировой - Дмитрий Хмельницкий

Хорошо. Прилетаю я. Если в четыре самолет вылетал, то, значит, ни черта не спал. Выхожу в аэропорту — моего чемодана нет. Жара в Польше — жуткая. Май месяц, кажется 21-го, жара — за 33 градуса. Оттого, что я такой важный, VIP, в Вене мой чемодан оставили. Меня так охраняли.

Не успел выйти — вопросы ко мне. Потом смотрел новости — «Вот он летит! Вот он приземляется! Вот он!..» А я грязный, ночь не спал. Чемодана нет.

Выхожу, телекамеры, куча журналистов. Мне первый вопрос: Лех Валенса улетел в Москву, а ты вот прилетел!

Я говорю — ну и что? А они свое: Лех Валенса в Москву полетел, а ты сюда! Я говорю: так в чем вопрос? Вы что, хотите, чтобы я сказал, что в Москве об этом подумают? Там был какой-то коммуняка, он меня подталкивал на то, чтобы я высказался… Вот что, мол, там подумают? Я говорю, что подумают, что Польша — свободная демократическая страна, приглашает того, кого желает, больше уважать будут! В тот день в Варшаве было продано 28 тысяч экземпляров «Ледокола». В один день. Продали бы больше, но не было.

Получилось так, что трое суток я там не спал. Очень сильное нервное напряжение. С утра встаем, меня куда-то везут. Телекамеры. Пресс-конференции. «Давай водки выпьем!» Какие-то еще вопросы. Потом иду спать, захожу в отель, а спать не могу. Открыл окошко, смотрю на звезды, хожу, хожу. А в пять часов нам надо ехать в Краков. Я спускаюсь вниз, а у меня ни рубашки чистой, ничего — все осталось в том, потерянном чемодане. Мне переодеться не во что. Не горюй, говорят, поехали, там найдем, во что тебе переодеться.

Ехали, не помню сколько времени, от Варшавы до Кракова. Жара жуткая. Приехали туда. Мне бы в душ залезть. Не надо, говорят. Вот тебе водки — и выступай. Выступал целый день без остановки. Потом в Краковском замке мне какую-то комнату королевскую дали. А я выхожу на балкон и — спать не могу, так взвинтился. На третий день повезли меня в Быдгощь… Потом приезжаем в Варшаву, а там сенсация. Чемодан Суворова украден! КГБ увезло его в Москву! Желтая пресса, коричневая и прочая…

Вот это был мой триумф.

— В Болгарии вас тоже любят?

— В Болгарии любят. Там даже есть «Клуб любителей Суворова». Ездили мы по Болгарии с охранником с пистолетом. Цветан Цветанов его звали. Всю Болгарию мы с ним объездили. А там ночью на автострадах (было это в октябре 1996 года) — дороги пустые. Никого нет. Потому что бензина нет, машины стоят, люди нищенствуют. Жуткий ужас. Едем по дороге, а по ним ездят только турецкие автобусы, турецкие рефрижераторы, гонят турецкий чай, табак или еще что-то в Европу через Болгарию. Цветан ведет машину только ночью. Из Варны мы ехали в горы Пирин, там санаторий Центрального Комитета, в котором мы должны были два дня отдыхать. И вот мы едем через горы ночью. А ночью в горах уже морозит, и дорога идет по серпантину. Он гонит, Татьяна в меня вцепилась, я в нее. Люди-то южные, а на дороге столбиков нету… Пропасть, и он над пропастью так лихо… А сзади пристроился турецкий автобус. Прямо в задницу упирается, светит фарами. И уступить ему нельзя, узко. А автобус жмет и жмет. Турок на болгарина нарвался!

И вот так едем мы пять, десять минут. Цветан опускает окно. Мы на заднем сиденье, и на нас холодный ветер. С открытым стеклом он едет минуту-две. У нас уже зубы стучат. Вдруг он левой рукой достает громадный пистолет и выставляет его в окошко. Машину ведет правой. Оказалось, это он выбирал такой поворот, чтобы водитель автобуса сразу увидел, что у него в руке. Тот сразу же отстал.

— Это правительство дало охрану?

— Да, правительство. Мы приехали в Болгарию по приглашению генерального прокурора Ивана Татарчева. Мне он написал в письме: «Я вас приглашаю от имени правительства и от своего имени. То, что там думает о вас Россия, я не знаю, но Болгарии вы ничего плохого не сделали, я буду вас охранять, как своих личных гостей, поэтому приезжайте». Мы приехали утром, нас встретил генеральный прокурор, потом он поручил нас своим ребятам. Не знаю, гласная или негласная это была охрана. В конце он приехал к нам, привез нас в аэропорт, к трапу, и сказал: «Вот тут моя миссия кончается, это граница Болгарии, болгарская противовоздушная оборона предупреждена». Не знаю, насколько он шутил, но то, что нас встретил и проводил генеральный прокурор от трапа и до трапа, — это было.

— После побега вы, естественно, получили британские документы с новым именем. Под какими именами вы ездите?

— Ну, паспортов у меня много. В Таллин, например, ездил с документами Виктора Суворова.

Михаил Веллер

Ледокол Суворов

После «Ледокола» история Второй мировой войны в прежнем виде не существует.

Сидели за литровой бутылкой: полковник, журналист, военный историк и писатель. Каждый предпочитал лезть не в свое, так что авторские ремарки после прямой речи бессмысленны: «кто сказал» и «что сказал» перемешались в окрошку. Все — стратеги.

— Ведь ничего принципиально нового Суворов и не сказал. Помню, еще студентом читал я «Записки заместителя начальника Генерального штаба» генерала Штеменко. Шестидесятые годы, советские мемуары, военная цензура, все в порядке. И вот: сентябрь 39-го, освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии. Входим в Польшу. Едем ночью в «эмке» к месту назначения. Кажется, сбились с пути. Стоп: начинаем разбираться в карте. Заблудиться — не стоит. Боимся заскочить за демаркационную линию к немцам.

Эге, думаю: как так? А? Еще бои идут у немцев с поляками кое-где. Еще мы с немцами не встретились, не сошлись. Еще никаких совместных советско-немецких парадов победы в Бресте не было. А демаркационная линия — уже есть!!

Значит — заранее провели? Значит — еще до встречи договорились, кому что? Значит — заранее была проведена граница? Значит — был, что ли, предварительный сговор, тайные протоколы к пакту «Молотов — Риббентроп»? А уж так мы их отрицали!

Прокололся генерал-полковник Штеменко. Прохлопала военная цензура. Опаньки! Поделили с немцами Польшу еще до 1 сентября.

Вот тогда до меня доходить и стало — что мы точно так же, как немцы, хапали все, что могли. И верить официальным версиям невозможно.

— Дорогой мой, ну как же можно было и до этого верить официальным советским версиям? Вся Прибалтика отлично помнила, как в 40-м году происходили «революции» и «приглашались» красные войска. Берешь толстенный том «Советская Эстония», раскрываешь раздел «История», листаешь до 1940 года — и кушаешь пилюльку: ветеран вспоминает: «Мы знали, что вскоре будет революция»! Не «готовили», не «боролись», а «знали»! И как одновременно, как вовремя три эти революции произошли! А вот и фото счастливой встречи населения с попрошенными освободителями: жидкие цепочки на тротуарах, и то на один квартал лишь хватает, и кучка активистов у головного танка с транспарантом. И все яснее ясного: нормальная оккупация, прикрытая для приличия фиговым листком.

Чтобы врать — нужна голова как у лошади: большая. Обязательно всякие несуразицы наружу вылезут.

— Почему Сталин до последнего запрещал сдавать Киев? Да потому, что по всем военным законам немцы не могли его взять!!! Наступающий должен иметь трехкратное численное превосходство над обороняющимся — это закон старый. Один в землю врылся, местность пристрелял, запас копил — другой прет на него по чисту полю, уязвимый для всех видов огневого воздействия. Так преимущество по видам было под Киевом у нас, обороняющихся! Нас было больше, а не их! И что? Разнес нас фриц в пух и прах!.. Жуков-то уже хоть знал, что воевать мы не умеем, а до товарища Сталина все не доходило, что войск вроде много — а толку мало.

И сразу вопрос: а на хрена же собрали столько войск и чему их учили? Если наших больше, а обороняться они не умеют, — для чего их столько и что они умеют?

— Погодите. Будем справедливы. Суворов — человек упертый. Во всем видит только советскую агрессию. До абсурда доходит. Вот он пишет с нажимом про «БТ»: «танк-агрессор». Понял, да? Агрессия уже на уровне проектирования техники. А про «танк-защитник» ты когда-нибудь слышал?! Мирный советский танк с пушкой для самообороны, ага.

Да танк — любой — это в принципе оружие наступательное, оружие прорыва, взлома обороны, наступления. И Суворов это отлично знает. Но никак ему не удержаться от передергивания: смотрите — все, что было у СССР военного, было исключительно для агрессии.

— А с тяжелыми бомбардировщиками? Мол, построили бы мы тысячу «Пе-8» и могли бы одним рейдом обвалить на германские тылы пять тысяч тонн тротила, это пять мегатонн, это уже атомная бомба, — и хана Германии, и подавили бы мы первой же ответной бомбардировкой немецкую мощь, и обрекли на провал немецкую агрессию: вот лучшее оружие обороны! Но Сталин отказался от стратегических бомберов — не ждал нападения, сам хотел нападать, и все средства вложил в самолеты нападения, сопровождения своей армии вторжения.