Штамм Закат - Чак Хоган

Гус полуприсел, пытаясь увериться в своем существова­нии за счет движений и отдачи органов чувств. Слегка за­кружилась голова — глазам не на чем было сфокусировать­ся, — поэтому он пошире расставил ноги. Протянул руку вверх, подпрыгнул, но до потолка не достал.

Его рубашка колыхнулась от случайного легкого ветер­ка. Пахло грунтом.

Почвой.

Он был под землей. Похоронен заживо. Августин...

Вот, снова. Голос матери. Она звала его, как бывало во сне.

— Мама?

Его голос эхом вернулся к нему, и Гус вздрогнул. Он вспомнил маму в том виде, в каком он ее оставил: она сиде­ла в своей спальне, в стенном шкафу, под грудой сброшен­ной с вешалок одежды. Сидела и плотоядно смотрела на него, обуреваемая голодом новообращенной.

«Вампиры», — сказал тот старик.

Гус повертелся на месте, пытаясь угадать, откуда доно­сился голос. Ему не оставалось ничего другого, кроме как следовать этому звуку.

Он сделал несколько шагов, уткнулся в каменную стену и начал нащупывать дорогу дальше, водя руками по глад­кой, слегка изгибавшейся поверхности. Его ладони все еще были воспалены и кровоточили — в тех местах, где их искромсал осколок стекла, которым он орудовал, убивая (нет — уничтожая!) своего брата, обернувшегося вампи­ром. Гус остановился, ощупал запястья и понял, что наруч­ников, которые он таскал с момента бегства из-под стра­жи, — «браслеты» были соединены цепочкой, но цепочку расстреляли из арбалета охотники, — этих наручников больше на нем не было.

Охотники... Они и сами оказались вампирами. Появи­лись откуда ни возьмись на той улочке в Морнингсайд-Хайтс и вступили в сражение с другими вампирами — ни дать ни взять бой двух группировок в гангстерской войне. Только вот охотники были хорошо экипированы. Воору­жены до зубов, отличная координация действий. Колесили на машинах. Ничего похожего на тех кровожадных тупо­умков, с которыми Гус столкнулся ранее. Столкнулся и уни­чтожил.

Последнее, что он помнил, — как его закинули на заднее сиденье внедорожника. Но — почему именно его?

Еще одно легкое дуновенье ветерка скользнуло по лицу — как последнее дыхание самой матери-природы, — и Гус последовал за ним, надеясь, что движется в верном направлении. Стена закончилась острой гранью угла. Он попробовал нащупать поверхность напротив, слева от себя, и обнаружил там то же самое — стена обрывалась острым углом. Посредине была пустота. Словно дверной проем.

Гус наугад прошел немного вперед, и новое эхо его ша­гов подсказало, что помещение, куда он попал, было шире предыдущего, с более высоким потолком. Здесь тоже ощу­щался легкий запах, странным образом знакомый. Гус по­пытался распознать его.

Есть! Так пахла жидкость для чистки, которой он поль­зовался в тюрьме, когда получал наряд на уборку. Наша­тырный спирт. Пахло слабо, не так, чтобы щипало в носу.

Затем что-то начало происходить. Гус подумал было, что мозг опять играет с ним шутки, но быстро осознал: нет, в помещении действительно светлело, только очень мед­ленно. Это — и еще общая неясность ситуации — наполня­ли его душу ужасом. Наконец он различил две лампы на треножниках, они были широко расставлены у дальних стен и постепенно наливались светом, разбавляя им густую черноту.

Гус прижал к бокам полусогнутые руки и крепко напряг их, как это делают мастера смешанных боевых искусств, которых он видел по Интернету. Лампы продолжали раз­гораться, но настолько медленно, что прибавление мощ­ности было едва различимо. Однако зрачки Гуса так рас­ширились от темноты, а сетчатка настроилась так чутко, что глаза среагировали бы на любой источник света.

Поначалу он его не распознал. Существо стояло прямо перед ним, не более чем в трех-четырех метрах, но голова его и конечности были настолько бледны, недвижны и гладки, что зрение воспринимало их как часть каменной стены.

Единственное, что выделялось, — это пара симметрич­ных темных отверстий. Не черных, но почти черных.

А на самом деле — глубочайшего красного цвета. Кроваво-красного.

Если это и были глаза, они не моргали. И не сверлили Гуса взором. Они смотрели на него поразительно бес­страстно. Эти глаза были столь же равнодушны, как пара красных камней. Налитые кровью глаза, которые уже уви­дели все, что только можно было увидеть.

Гус разобрал контур какого-то одеяния на теле суще­ства — оно сливалось с темнотой, словно было черной по­лостью в черном провале. Если Гус правильно понимал масштаб вещей, существо было высокого роста. Но непод­вижность его казалась покоем самой смерти. Гус тоже сто­ял не шевелясь.

— Ну и что это все значит? — спросил он. Звук его голоса получился даже забавным — тонким и писклявым, выдавав­шим страх. — Думаешь, сегодня у тебя на ужин мексиканец? Я б на твоем месте пораскинул мозгой еще разок. Ну давай, подходи и подавись мною, сука!

Существо излучало такую тишину и такое спокойствие, как если бы Гус взирал на статую, обряженную в платье. Его череп был безволосым и гладким, гладким со всех сторон, даже ушные хрящи отсутствовали. Только сейчас до Гуса донесся какой-то звук: он услышал — скорее почувствовал, чем услышал — тихую вибрацию, что-то вроде гудения.

— Ну? — сказал он, обращаясь к ничего не выражающим глазам. — Чего ждешь? Хочешь поиграть со жратвой, пре­жде чем слопаешь ее? — Он поднес кулаки ближе к лицу. — Я тебе, бля, не чалупа* какая-нибудь, слышь, ты, немертвый кусок говна?

Что-то иное, нежели движение, привлекло его внима­ние — где-то справа, — и Гус увидел, что там появилось еще одно существо. Оно стояло как часть стены, чуть меньше ростом, чем первое, глаза другой формы, но столь же бес­чувственные.

А затем слева медленно — так, во всяком случае, воспри­няли это глаза Гуса — проступило третье.

Гусу, который был знаком с судейскими процедурами не понаслышке, показалось, будто он предстал перед тремя судьями-пришельцами в каком-то каменном застенке. Мозг его просто выскакивал из черепа, но единственное, что он мог противопоставить всему этому, был словесный понос. Говорить, не закрывая рта, — вот главное правило. Если тебя обвиняют в групповухе — надо строить из себя не про­сто участника, но организатора и зачинщика. Судьи, перед которыми он орал всякие непотребства, называли это «не­уважением к суду». Гус называл это «противостоянием». Он всегда поступал так, когда чувствовал, что на него смотрят сверху вниз. Когда ощущал, что к нему относятся не как к неповторимой, уникальной человеческой личности, а как к некой докуке, препятствию, возникшему у кого-то на пути.

Мы будем кратки.

Руки Гуса вскинулись к вискам. Нет, уши здесь ни при чем — голос звучал где-то в его голове. Он исходил из той же самой части мозга, где брали начало его собственные внутренние монологи, — будто какая-то пиратская радио­станция начала вещать на его волне.

Ты Августин Элисальде.

Он сжал голову руками, но голос крепко сидел внутри. Не ыключишь.

— Ну да, бля, я знаю, кто я такой. А вот кто вы, бля, та­кие? Что вы такое, бля? И как вы забрались в мою...

Ты здесь не как пропитание. У нас под рукой полно живого инвентаря, чтобы хватило на весь снежный сезон. «Живой инвентарь?»

— А-а, то есть людей?

До этого момента Гус по временам слышал в пещерах крики страданий и боли, эхом отдававшиеся под сводами, но думал, что это голоса из его снов.

Животноводство свободного выгула многие тысячелетия обе­спечивало наши потребности. Бессловесные твари служат изо­бильным источником пищи. В определенных обстоятельствах становишься необыкновенно изобретательным.

Гус едва понимал, что ему говорят, он хотел быстрее до­браться до сути.

— То есть... Ты что, хочешь сказать, вы не собираетесь пытаться превратить меня в... в одного из вас?

Наша родословная древняя и чистая. Присоединиться к наше­му роду - большая привилегия. Это награда, совершенно уникаль­ная, и заслужить ее можно только очень, очень дорогой ценой.

Гус не имел ни малейшего представления, о чем они го­ворят.

— Если вы не собираетесь пить мою кровь, то что, черт побери, вам от меня нужно?

У нас есть предложение.

—Предложение? — Гус несколько раз стукнул кулаком по своей голове, словно это был неисправный прибор. — Ну что ж. Я, бля, слушаю. Если у меня нет другого выбора...

Нам нужен слуга для работы при свете дня. Охотник. Мы ночная раса, вы дневные существа.

—Дневные существа?

Ваш эндогенный циркадный ритм прямо соответствует циклу света и мрака, который вы называете сутками. Природные био­логические часы вашего вида соответствуют небесному расписанию этой планеты, у нас же все наоборот. Ты - существо солнца.

—Не понял, бля. Что?

Нам нужен кто-то, кто мог бы свободно перемещаться с ме­ста на место в дневные часы. Кто-то, кто мог бы выдерживать длительное воздействие солнечных лучей и, по сути, использовать их силу, так же как любое другое оружие, находящееся в его рас­поряжении, для истребления нечистых.