Постперестройка - Сергей Кургинян

Рассуждающим об идеологической «шокотерапии» следует помнить о неизбежных издержках такого весьма опасного способа лечения тоталитарного сознания в условиях экономического кризиса. Мы диагностируем опаснейший тип идеологического заболевания, возникший в результате «шокотерапии», — идеологический «синдром», поразивший, как это ни прискорбно, большую часть общества. Такой «синдром», возникший в результате осознания своего общества как заведомо третьесортного, проигравшего другому, более сильному, осознания, происходящего внезапно и с силой психологического шока, имеет название: «колониальный».

«Колониальный синдром» предполагает стремительную поляризацию общества на фундаменталистов и прогрессистов, он предполагает замену анализа и поиска выхода из тупика, с одной стороны, канонизацией своего прошлого, кичливым самовосхвалением, сопровождаемым демонизацией своих противников, с другой — фетишизацией достижений тех полноценных, сильных и развитых государств и культивированием комплекса неполноценности. «Колониальный синдром» не обязательно возникает в колониях. Пример — коллективный невроз эпохи Веймарской республики, явившийся отправной точкой в становлении фашистского «психоза». Поскольку в неявной форме ряд ценностей и постулатов общественного сознания в доперестроечный период безусловно носил религиозный характер, перестройка требовала такого же уважения к (даже если и ложным, но входящим в культуру) ценностям и установкам еще не «декоммунизированного» населения, какого всякая традиционная культура требует от представителя культуры иного типа (например, индустриальной), входящего на ее территорию.

Сегодня не времена Кортеса и Писарро, не эпоха колонизации североамериканских индейцев. Конец XX века имеет свои закономерности, и диалог культур требовал особой интонационной деликатности, взвешенности и сдержанности тона при полноте информационной свободы.

Социологические исследования показывают, что «декоммунизация» через средства массовой информации привела к депрессивным изменениям даже среди тех, кто уже в застойный период считал себя полностью «декоммунизированным». Для рядового же обывателя это обернулось подлинной мотивационной, смысловой катастрофой.

Теперь — и это надо признать — придется заняться лечением уже не только застойных, но и перестроенных травм.

Без этого пробуксовывание всей политики обновления нашего общества неизбежно.

Без этого невозможны ни экономические, ни социальные действия. И мы считаем необходимым сделать все возможное для того, чтобы общество осознало первоочередной характер именно этой, а не других, кажущихся более актуальными задач и проблем. Альтернатива решению этой задачи — дальнейшее втягивание всех слоев общества в бесплодное противоборство прогрессизма и традиционализма, свойственное странам так называемого «четвертого» мира, где часть населения истошно молится идолам и ездит на поклонение колдунам и шаманам, а часть — неистово вращается в вихре якобы западной (на деле патологизированной и извращенной) поп-культуры для туземного населения. В этом случае Христос «останавливается в Вильнюсе», а в Калуге или Рязани, Москве, Ленинграде, Ярославле, Новосибирске потеря будущего приводит к разрыву исторического времени, к дроблению целостности бытия на «патриотизм» и «космополитизм», что в социальном плане равносильно люмпенизации и маргинализации нашего «когнитариата», а в экзистенциальном — превращает его в «несчастнейшего». Какое творчество и какая полнота бытия возможны в этих условиях?

Не только обретение подлинного ориентира в хаосе ложных альтернатив, не только построение и реализация будущего — уже сегодня, но и борьба за восстановление права быть в истории (пускай страдая и мучаясь) есть то условие, вне которого развитие общества невозможно. Восстановление социальной нормы немыслимо без восстановления целостности исторического сознания, без диалога, пусть сколько угодно далекого от апологетики, но нормального, то есть обращенного в будущее, диалога традиции и прогресса.

Синтез традиции и прогресса, а не их противопоставление друг другу единственно способен обеспечить условия для нового качества производительных сил. Именно на почве верно осознаваемых традиций возможен качественный скачок, снятие накопленных противоречий. При форсированной модернизации общества, как показывает исторический опыт, срывы, социальные катаклизмы, регресс происходили именно там, где изменения переламывали традиции предшествующего периода, а не адаптировали их к новой ситуации (ярчайший пример — Иран). Опыт Японии показывает, что прорыв, форсированная модернизация, качественный сдвиг в производительном потенциале страны происходит быстрее, эффективнее и безболезненнее в случае, когда традиционную структуру приспосабливают для изменений, в ходе которых идет уже и преобразование самих традиций.

Отрыв традиций от прогресса, противопоставление этих двух компонентов, попытка принести традиции в жертву прогрессу нигде и никогда не давала желаемых результатов. Вместо стремительного «взлета», освобожденного от балласта традиций общественного сознания, это всегда приводило к полной психологической зависимости от якобы вышвырнутого из «политической гондолы» балласта традиций. В условиях потери ориентира и слома традиций общество начинает напоминать кусающую себя за хвост змею, а затрачивая невероятное количество сил якобы на изгнание исторических «бесов», оно перестает замечать, что место «бесов» начинает занимать самим же обществом произведенное «ничто», исторический и экзистенциальный вакуум, куда естественно внедряются новые «бесы». Эксперимент по углублению исторического вакуума продолжается.

Задействованный на это «человеческий потенциал» отнят у будущего.

Не имея образа будущего и имея за спиной пустоту, общество попадает в ситуацию «безвременья», отчаяния, ощущения проклятости, в котором уже начинает действовать принцип «Спасайся кто может».

Не падение производительного потенциала вызывает наибольшее беспокойство, а деградация его качества. Мы можем потерять треть производительного потенциала и обрести будущее, а можем, якобы сделав рывок, разрушить высшую инфраструктуру производительных сил и, потеряв качество, лишиться всяческой перспективы и покатиться вспять.

Выпадая из времени, мы рискуем обрести антибытие, провалиться в антимир со всеми вытекающими отсюда последствиями. Из какого идеологического сундука, отдающего нафталином начала 60-х годов, вытянут тезис о том, что существует два типа общества — современное индустриальное и устаревшее традиционное — и что третьего типа не может быть?!

Нечто подобное действительно утверждалось американцами в эру расцвета индустриальных концепций, когда Ростоу и Арон, Белл и Берли провозгласили на весь мир американские ценности в качестве общемировых, единственно обеспечивающих всеобщее благоденствие.

Но с того времени много воды утекло. И если бы не Рональд Рейган, провозгласивший эпоху возврата к традициям американского общества, — где была бы сегодня Америка и весь этот «индустриальный мир»?!

Как можно говорить о противостоянии традиционного и прогрессивного на фоне стремительного и равномерного развития Японии, которая продемонстрировала, что такое синтез традиционного и прогрессивного, которая, по сути, дала методологические ориентиры и заставила американский сверхиндустриализм уповать на военную силу, единственно способную удерживать в бутылке «японского джинна»?!

Нашему обществу необходимо самому себе ответить на вопрос: является ли его целью Великая реформа, аналогичная реставрации Мэйдзи в Японии, или новая революция? И когда при этом говорят о мирном характере революции и ссылаются на мирный февраль 1917 года, то мы считаем необходимым напомнить обществу о том, что «мирный» февраль обеспечил к апрелю разруху на транспорте и в промышленности, к июню — восстания в армии и погромы в сельских местностях, к сентябрю — тотальный развал, а поближе к зиме неизбежно — чью-нибудь диктатуру, неважно чью, лишь бы прекратить анархию и положить конец полному беспределу.

Сейчас мы движемся в этом же направлении. По своей воле или против нее? Слепо или сознательно? Но в любом случае необходимо признать, что мы снова с упорством, достойным лучшего применения, воспроизводим ту логику, которая однажды уже привела нас к исторической трагедии.

10. КОНЕЦ КОММУНИЗМА ИЛИ КОНЕЦ ИСТОРИИ?

Конец коммунизма, казалось бы, не вызывает сомнений. Обсуждается лишь то, как именно будет выглядеть послекоммунистическая эпоха. Общество старается верить, что оно станет эрой всеобщего благоденствия.