Белая лошадь - горе не мое - Наталья Соломко

Ну вот... А за первой партой первого ряда сидела ученица Петухова Юля, смотрела темными своими строгими глазами и все понимала... Вот как оно началось, недопустимое безобразие...

Елена Николаевна тихо вошла в комнату, присела рядом.

- Санечка, что случилось?..

Сын продолжал "спать".

- Саня, не пугай меня...

- Ничего не случилось, - сказал он. - Устал просто.

- Неправда, я же вижу.

В коридоре зазвонил телефон, вслед за этим явился Боря, жующий бутерброд, и сообщил с набитым ртом:

- Уам Уля анит...

- Меня нет дома! - решительно отвечал Саня.

Борино лицо выразило недоумение. Так, с недоумением на лице, он поспешно прожевал и сказал:

- Так я, видите ли, уже ответил, что сейчас позову...

- Ну скажи, что я только что ушел...

- Это что за новости? - возмутилась Елена Николаевна. - Немедленно подойди к телефону! Что бы с тобой ни происходило, на детях это отражаться не должно!

- Слушаюсь и повинуюсь! - надерзил Александр Арсеньевич матери и отправился говорить с "детьми".

- Слушаю вас, - произнес он надменно.

Юля, как всегда, сначала помолчала.

- Ну смелее, смелее. Я весь внимание.

- А почему у вас голос такой?.. - испуганно спросила Юля. - Случилось что-нибудь?

- Не случилось абсолютно ничего, - деревянно отвечал Александр Арсеньевич. - А кроме того, вас это все равно не касается.

- Мне мама сказала, что вы мне звонили...

- Я звонил не вам, - холодно сказал Александр Арсеньевич. - Я звонил вашему брату. Я всегда звоню вашему брату, вы разве не знаете? А вам звонят другие люди... С которыми меня не следует путать!

Юля снова долго молчала, а потом спросила неуверенно:

- Вы на меня за что-нибудь сердитесь?..

- Бог с вами, Юля, - отозвался Александр Арсеньевич ледяным голосом, показывая всю неуместность такого предположения. - За что я могу на вас сердиться? Я вообще не имею привычки сердиться на посторонних. Всего доброго.

...Ну вот. Теперь можно было идти и спать спокойно: недопустимое безобразие было прекращено решительно и бесповоротно.

Утром он для начала повздорил с Бедной Лизой.

И так жизнь была тошна и беспросветна, а тут еще молодая литераторша, вбежав в учительскую, принялась жаловаться:

- Это же какое терпение надо иметь! С ума они посходили, распоясались совершенно! Такие сочинения понаписали, читать страшно!

Саня сразу догадался, что речь идет о сочинениях "Кем я хочу стать?", и раздраженно поинтересовался:

- Ну чем ты опять недовольна?

- Ты бы почитал!.. - На красивом, румяном лице Бедной Лизы возникло и утвердилось трагическое выражение. - А этот ужасный Вахрушев... Он же просто издевается! Полюбуйся...

Сочинение Вахрушева было коротким - три строки кривым почерком:

"Я хотел бы стать неведимкой

бродить по улецам и улыбатся тем,

кто меня увидил".

Саня прочитал и сумрачно поинтересовался:

- И чего тебя в пед понесло, Лизавета!

- А это, между прочим, не твое дело! - сразу обиделась Бедная Лиза. Тебя забыли спросить!

- Человек тебе по-человечески написал, а ты лаешься...

- Это ты называешь "по-человечески"?! - охнула Бедная Лиза. - Куча ошибок! Ни одной запятой! И почему так мало? Ну вот что я должна за это поставить?

- Единицу! - хмуро отозвался Саня. - Что б в следующий раз не вздумал писать искренне. Только имей в виду, это я велел им писать что хочется.

- Санечка, обрати внимание на Исупова Лешу, - не дала им доругаться старенькая Ася Павловна. - Вторую двойку ему ставлю, совсем перестал заниматься...

- Обращу... - уныло пообещал Саня.

Уроки прошли скучно. Собираясь уходить, он обнаружил на подоконнике возле учительской Борю.

- Я тут пока посижу, - напряженно сказал Боря. - Вон, видите, караулит...

Во дворе школы стоял Исаков-старший. Белый плащ, длинный черный шарф картинно брошен за плечо и мотается на ветру...

- Домой зовет, - усмехнулся Боря. - Вчера звонил... Который час?

Было четверть третьего. Боря недовольно дернул плечом:

- Придется через спортзал вылезать... У него худсовет только в три, минут двадцать еще простоит, а мне на работу пора...

Саня представил, что сейчас придется двадцать минут разговаривать с Исаковым-старшим, и вернулся в учительскую. Не хотелось ему ни с кем разговаривать.

В учительской был только Аристотель. Он проверял самостоятельные работы и с досадой прислушивался к звукам, несущимся с пятого этажа, - там репетировал школьный ансамбль.

- Упражняются! - гневно бормотал Аристотель. - Музыканты самодельные, бездари! Как не вспомнить Спарту!..

И он с угрюмым наслаждением принялся вспоминать Спарту. Было ясно, что десятый "А" твердо стоит на своем и мириться с классным руководителем не желает.

- Спарта была серьезным и малосимпатичным государством, - вспоминал Аристотель. - Во всяком случае, так мне казалось в молодости... Я этих спартиатов очень не любил. Ненавидел, можно сказать...

- А царь Леонид? - скучно возразил Саня. ("Путник, честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим" - так написано на могиле трехсот спартанцев и царя Леонида в Фермопилах... Как Саня плакал над этой могилой, а персы шли в обход, нашелся предатель! Ох, как Саня плакал, ему пять лет было, что ли, и он знал прекрасно, что тот, кто останется в Фермопильском ущелье прикрывать отход греков, домой никогда не вернется, Аристотель не в первый раз эту историю рассказывал, а Елена Николаевна кричала: "Мотька, замолчи немедленно, не травмируй ребенка!" Аристотель же не слушался и ребенка травмировать продолжал...)

- И все-таки это была казарма, - сердито отозвался на Санино возражение Аристотель. - Вся страна - казарма, ты представляешь? А у меня в молодости, милый мой, были другие идеалы...

- А сейчас? - уныло спросил Саня, выглянув в окно. Исаков-старший все стоял там на ветру.

- Сейчас! Сейчас я старый, умный. Надо тебе сказать, что сейчас я начинаю склоняться к тому, что спартанцы были великие педагоги. А почему? Потому что у них были Апофеты! О! - мечтательно вздохнул Аристотель. - О Апофеты!.. Вот чего нам не хватает!

Поскольку Аристотель был явно не в духе, Саня, который тоже добрым расположением духа не отличался, сразу догадался, что Апофеты - это нечто весьма скверное.

- Апофеты, мой юный друг, - величественно и грозно произнес Аристотель, - это глубочайшая расщелина в горном массиве, именуемом Тайгетом... Вам, поди, не то что в методиках, но и в курсе истории педагогики об этом не рассказывали, а зря! Суть в том, славный юноша, что ежели юный спартанец был, скажем, с некоторым изъяном - ну, трудновоспитуемый, по-нашему, - так вот с таким юным спартанцем педагоги не маялись, не тащили его за уши из класса в класс, не уговаривали, не завышали ему оценки, нет, Александр! Его просто сбрасывали в Апофеты!

- Хотите, я подыщу вам что-нибудь подобное в окрестностях города? деловито предложил Саня.

- А! - Аристотель безнадежно махнул рукой. - Что ни говори, а в мире был только один великий педагог... Царь Ирод его звали! - он хотел еще что-то сказать, может быть, даже проклясть педагогику хотел он, но не успел, потому что в учительскую - как всегда, вихрем и, как всегда, зареванная - вбежала Бедная Лиза...

- Матвей Иванович! Санечка! Ой, мамочки! Там!.. - и она заревела в голос.

- Прекрати реветь и быстро говори! - приказал Аристотель.

- Я... - быстро сказала Бедная Лиза, но тут снова начались всхлипывания, шмыгание носом, из-за которых понимание того, что произошло, чрезвычайно затруднилось. - А он... Не захотел переписывать!..

- Кто?

- Ва-а-ахрушев! Кто больше... А я... посадила его под арест, а он...

- Под какой такой арест?! - гневно загрохотал поборник спартанской педагогики. - Вам здесь что, а?! Кадетский корпус?!

- Я... - с новой силой залилась Бедная Лиза слезами. - Я хотела, как Макаренко!.. Чтоб потом по душам, а он... Он всегда все назло!.. Макаренко сажал... А он из окна...

- Какой этаж? - остолбенело спросил Аристотель.

- Второ-ой... И висит...

- Почему - висит?

- Зацепился-а-а...

- Ах ты! - топнул Аристотель, и они побежали на второй этаж, туда, где висел второгодник Хрюшкин...

- Ой, мамочки! - на бегу причитала Бедная Лиза. - Ой, мамочки!..

За спиной у нее зловеще пыхтел Аристотель.

В пятом "Д" окна были настежь. Под одним из них, зацепившись курточкой за стальную скобу, висел, слегка качаясь на ветру, упрямый второгодник с равнодушным, весь мир презирающим лицом, а внизу стояли его одноклассники и от души веселились.

- Как тебе там, Хрюк? Далеко видно?

- Созрел, падай!

Вахрушев будто не слышал, он вообще не обращал ни на кого внимания. Висел и смотрел вдаль.

Аристотель решительно влез на подоконник.

- Позвольте мне, - сказал Саня, запрыгивая. - Вдвоем будет тесно. И, высунувшись из окна, хмуро посоветовал веселящимся пятиклассникам: Шли бы вы домой...

Пятиклассники не послушались, стояли и наблюдали, что будет дальше. Возглас Аристотеля: "Держись, друг!" - был воспринят ими с недоумением: они полагали, что сейчас ужасному Хрюшкину попадет. И притом - сильно. Еще больше удивились они, услышав жалобный, просящий голос Бедной Лизы: