Волхонка. Знаменка. Ленивка. Прогулки по Чертолью - Александр Васькин

В канун одного из таких ремонтов я как раз научился рисовать пятиконечную звездочку, не отрывая руки, и всюду, где можно, оставлял за собой этот нехитрый знак, самоутверждаясь таким образом. Так вот, дом штукатурили, а я пролез между ног рабочих (было мне года четыре) и прутиком начертал на сырой стене несколько кривоватых звезд. Стена высохла, и звезды продержались удивительно долго – лет двадцать. До следующего ремонта. В доме уже давно никто не жил, а я приходил иногда проведать свои звезды.

Цоколь дома красили в серый цвет, а стены – в желтый и старательно белили балюстраду полукруглого балкончика на втором этаже. На балкончике этом, видимо, вечерами пили чай дочки князя Волхонского, поглядывая вниз на гуляющую публику. При нашей жизни этот балкончик уже не открывался и никто на него не выходил. Жалко.

Да и парадный подъезд, как водится, был заколочен наглухо и густо замазан масляной краской – в десять слоев. Жильцы пользовались черными ходами, которыми раньше ходила обслуга. Удивительное плебейство советской власти! Или это сохранившаяся в подсознании боязнь хозяев, которых выгнали из их домов?

А по Волхонке ходил трамвай, и магазин «Продукты» назывался не «Продукты», а «Бабий магазин», а овощная лавка во дворе за ним – «Дядя Ваня», по имени продавца. Кто сейчас знает, как зовут продавца в овощной лавочке?

А если подойти к краю Волхонки (она ведь, наверное, одна из самых коротких улиц Москвы!), то на углу напротив Библиотеки Ленина виделась не покрытая плешивой травой пустошь, а аптека… А прямо напротив наших окон – там, где теперь какие-то «Соки-воды», – располагалась парикмахерская. Парикмахера звали Абрамсон. Двери всегда были открыты настежь, и седой Абрамсон выносил на улицу стул и сидел на нем, покуривая. Он не был перегружен работой.

Парадное наше находилось напротив Музея изобразительных искусств и имело три каменные ступеньки сразу за уличной дверью. Внутри пол был покрыт асфальтом (вот странно!), прямо по курсу – дверь в квартиру на второй этаж (туда, где балкончик). Я так и не знаю, кто там жил. Слева – тетя Вера из аптеки. И справа – наша дверь.

Черный круглый звоночек с белой эмалированной кнопочкой. К нам – два звонка. Открыв дверь, вы попадали в длинный и причудливо изогнутый коридор. Стены его были покрыты желтым мелом и в районе телефонного аппарата сплошь исчирканы номерами и именами. Телефонный аппарат висел на стене и был черным, продолговатым и железным. Хромированный диск его, вращаясь в обратную сторону, издавал удивительно приятный звук. Нынешние пластмассовые телефоны при всем желании такого звука издать не могут. А номера были шестизначные и с буковкой впереди. Наш номер – К4-19-32.

На стенах коридора висели велосипеды, банные шайки и жестяная детская ванна – моя. Еще по левую руку стоял гигантских размеров черный комод (не знаю чей), а по правой стене шли двери. За первой дверью жили Марины – баба Лена, дядя Дима, тетя Лена и сын их Генка. Дядя Дима работал водителем грузового троллейбуса. Вы не знаете, что такие бывают? Я видел! Был дядя Дима огромен, слегка небрит, хрипл и добр; может быть, по причине постоянного выпивания.

С дядей Димой связаны у меня воспоминания. Он катал меня однажды на своем грузовом троллейбусе вокруг Музея изобразительных искусств (поскольку Музей изобразительных искусств был имени Пушкина, то и звали его все для простоты – Музей Пушкина). Меня поразило, что троллейбус может, оказывается, ехать и без проводов, сложив на спине дуги, – с помощью аккумуляторов. Я не знал, конечно, что такое аккумуляторы, но заочно проникся к ним колоссальным уважением.

За соседней дверкой находился серый и пятнистый, как жаба, унитаз и рваная на кусочки газета в клеенчатом карманчике. Запиралось это дело изнутри на неверный крючок, и в остававшуюся щель можно было свободно увидеть, кто же там так долго сидит. Висело тут же два расписания (написанные, видимо, рукой моего отца – твердым архитектурным шрифтом). Одно из них делило утренние часы пользования ванной между жильцами, а второе указывало, какая семья когда моет полы в коридоре и на кухне.

Кухня начиналась сразу, если повернуть налево от двери в ванную. Была она большая, низкая и имела два окна во дворик. (Я их очень любил – всегда было видно и слышно, кто гуляет.) Еще там был чулан и сени в черный ход. В сенях лежали дрова – дом наш отапливался печами, и во дворе стояли сараи для дров, у каждого своя секция с отдельной дверью, и привозили дрова на подводе, в которую была впряжена настоящая лошадь. Стояли на кухне четыре газовых плиты – у каждой семьи своя. Я сидел на окне и смотрел во двор, а на плитах что-то варилось, пеклось, булькало, соседи делились впечатлениями от похода в «Бабий магазин», одалживали друг у друга муку и спички. Жили дружно.

Наша дверь вела не сразу в комнату, а сначала в узенький темный коридорчик. При всей его узости он еще был забит вешалками с пальто, какими-то сундуками и хламом. Освещался коридорчик тусклой-тусклой лампочкой, но до выключателя я не дотягивался, а окон в коридорчике, естественно, не было. Если удавалось проскочить коридорчик, то попадешь в комнату, из которой шла дверь в еще одну – мы по причине многочисленности имели две комнаты.

В двух комнатах жили: я, мои мама и папа, мамина сестра Галя и моя бабушка Маня. Жила еще, как правило, моя няня. Няня приглашалась не для роскоши – просто мама работала и училась, папа работал, тетя Галя училась, баба Маня работала, и оставлять меня днем было не с кем. Няни приезжали из деревни и время от времени сменяли друг друга. Сначала была тетя Маша Петухова, потом Катя Корнеева из деревни Шавторка Рязанской области, потом ее сестра Нина.

Как я сейчас понимаю, это был один из немногих способов молодой деревенской девушке попасть в город. Просто так паспорта в деревнях на руки не выдавали, для этого нужно было основание – временная прописка. А тут уже няня выходила замуж за какого-нибудь солдата, и ее сменяла следующая.

В первой комнате располагались: диван с тяжелыми жесткими подушками и двумя валиками (я любил с ними бороться), черная рифленая печь до потолка, буфет с архитектурными излишествами – тогда других не было (хрущевская мода на «современное» еще не наступила). Потом – окно на Волхонку, потом – пианино «Красный Октябрь» в сером чехле и на нем – телевизор «КВН» с линзой. Вся квартира приходила к нам смотреть телевизор. Что показывали, было совершенно не важно, – сам факт какого-то движения на экране являл из себя чудо и вызывал радостное изумление.

Еще посреди комнаты стоял старый дубовый стол со стульями. У стола были массивные квадратного сечения опоры, и я очень любил ходить под этот стол пешком – особенно когда приходили гости. Меня не было видно, а мне все было слышно; кроме того, я мог спокойно рассматривать всякие интересные ноги сидящих за столом.

Во второй комнате стоял комод с зеркалом, кровать мамы с папой, кровать моя, письменный стол и раскладушка. Как это все помещалось на десяти метрах, я не понимаю. Впрочем, раскладушку на день убирали. Одну стену целиком занимала книжная полка, вторую полку над моей кроватью строили уже при моей жизни.

Одно окно выходило на Музей Пушкина, другое – полукруглым выступом – на угол Волхонки. Дом наш имел очень толстые стены, и подоконники были очень глубокие – почти в метр».

Интересно, что отец Андрея Макаревича по профессии был архитектором. И в Москве есть его работы. Вадим Григорьевич Макаревич является одним из авторов памятника Карлу Марксу на Театральной площади в Москве, который Фаина Раневская назвала «холодильником с бородой». Он также оформлял советские павильоны на всемирных выставках в Брюсселе, Монреале, в Париже.

Это здание долго стояло в лесах, пока, наконец, весной 2005 г. сюда не переехал Музей личных коллекций из дома 14 по Волхонке, в котором он находился с 1994 г.

Отреставрированный, оборудованный по последнему слову техники, музей имеет двадцать три экспозиционных зала, просторную галерею на третьем этаже, модный ныне в Москве атриум, перекрытый высокой прозрачной крышей, на месте которого была раньше узкая улочка, а также современные хранилища для живописи с выдвижными стойками и специальные шкафы для графики.

9 июня 2005 г. состоялась торжественная церемония открытия музея. На экспозиционной площади стало возможным одновременно показать посетителям около 1500 произведений различных жанров. Основу экспозиции каждой подаренной музею коллекции составляет личность собирателя и дарителя, внимание к его делу, поэтому главным принципом размещения произведений является неделимость собраний.

Так, на первом этаже нового здания представлены коллекции искусства рубежа ХК – ХХ вв., в частности коллекция А.Н. Рамма, мемориальные залы С.Т. Рихтера, Д.М. Краснопевцева и Л.О. Пастернака (семья Пастернак специально к открытию нового здания передала для экспонирования несколько ранее не выставлявшихся произведений). Здесь можно также увидеть работы отечественных художников ХХ в.: А. Родченко и В. Степановой, А. Тышлера, А. Вейсберга, Д. Штеренберга, специальный зал отведен для показа отдельных даров.