Благочестивые размышления. (Об аде и рае, бесах и ангелах, грешниках и праведниках, и о путях ко спасению). - Иван Иванович Скворцов-Степанов

Жития и на этот счет не оставляют нас в неизвестности. «Мытарства, пишут они, — нечто в роде застав или таможен, которые встречают на своем пути души умерших людей, возносясь к престолу небесного судьи. При них стоят духи злобы и взимают со всякой души, повинной в известном грехе, своего рода пошлину или выкуп, состоящий в представлении им на вид противоположного этому греху доброго дела. Названия «мытарства» и «мытари» заимствованы из истории еврейской. Мытарями у евреев назывались лица, назначаемые римлянами для сбора податей. Они обыкновенно брали на откуп собирание этих пошлин и употребляли всевозможные меры, не пренебрегая даже истязаниями, чтобы извлечь для себя наибольшие выгоды. Мытари стояли при особых таможнях, или заставах, собирая с провозимых товаров пошлины. Заставы эти назывались мытницами, мытарствами.

«Мытарь», «мытарства», «мытницы», это — переводы на старый русский язык. Таможенная пошлина называлась у нас «мытом» или «мытным». О старинных «мытницах» до сих пор напоминает селение Мытищи, верстах в двадцати от Москвы, и так называемый Мытный двор и Мытный переулок в московском Китай-городе.

Еще в первой половине пятого века, т.е. полторы тысячи лет тому назад, душа превратилась для христианской церкви в товар, а ее загробная дорога — в торговый путь, прегражденный многочисленными заставами. Превращение это совершилось прежде всего в Александрии, городе, лежащем при впадении Нила в Средиземное море, одном из наиболее выдающихся центров мировой торговли того времена, — как Константинополь сделался центром мировой торговли десятого века.

Полны трудов и великих опасностей были пути мировой торговли того времени. На море и на суше суда и караваны подстерегались сухопутными разбойниками и пиратами. И этими разбойниками и пиратами были не какие-нибудь люди, гонимые законом и государством, а сами государи и князья.

На сухопутных дорогах государи, рыцари и князья узаконили свои грабежи. При вступлении товаров в их владения они брали таможенные пошлины разных наименований и под разными предлогами: за охрану, которой в действительности не давалось, за поправку дорог и мостов, которых никто не устраивал и не поправлял, за беспокойство, за потраву растительности, просто за прикосновение к своей земле и т. д. Государства были крохотные. Бывало, что на протяжении какой-нибудь сотни верст приходилось несколько раз останавливаться перед заставами и уплачивать, таможенные поборы в пользу князя и в пользу самих сборщиков. А дорожные разбойники в свою очередь устраивали заставы, — сегодня здесь, завтра в другом месте, и вчера внезапно выскакивали из перелеска, а сегодня из оврага.

Многотруден и полон опасностей был путь товара, сделавшегося предметом мировой торговли. Кирилл, епископ Александрийский в пятом веке, Григорий, друг Василия Нового, человек, далеко не чуждый мировой торговле того времени, не нашли ничего более страшного для души человеческой, как представить ее товаром, совершающим свой загробный путь от одной таможенной заставы к другой.

И тяжело же приходилось купцам того времени от мытарей, —таможенных чиновников и откупщиков таможенных сборов. Не даром к ним приравняли бесов, преграждающих душе человеческой путь к раю, к тому месту, где товар, душа человеческая, получит ту цену, из-за которой она пускается в путь, полный непредвиденных случайностей и опасностей.

Ну, а купцы, препровождающие этот товар в страну, где он будет окончательно пристроен, это, конечно, ангелы, сопутствующие душе человеческой в ее загробном странствовании. Они станут доказывать, что все сборы уплачены еще в той стране, из которой вышел товар. На случай же, если их доводы не подействуют, они запаслись мешком с золотом, чтобы добиться от беспощадных таможенных стражей пропуска своего товара, души человеческой.

X

Возвратимся же к душе человеческой, которая трепетно ждет начала своего путешествия.

Итак, Василий принес мешок со своим золотом и ушел. «Лукавые же бесы, видя это пришли в недоумение, а затем, огласив воздух плачем, скрылись».

«Между тем угодник божий Василий снова пришел и принес с собою много сосудов чистого елея и мира многоценного; открывая сосуды один за другим, он возливал слей и миро на меня, так что я исполнилась духовного благоухания и вместе с тем изменилась, и стала светлым существом».

Словом, приняты все возможные меры для того, чтобы показать товар лицом. Но удивительное дело: и в загробном мире миро оказывается многоценным. Неизвестно только, откуда знает это душа Феодоры. Вернее всего, миро было такое, какое она видала и на земле. Но плохо же в таком случае поставлено парфюмерное производство святых, если они не додумались до чего-либо лучшего, чем имеется у людей. И, дальше, неужели и там кто-нибудь торгует такими вещами, как на земле торгуют попы? А ведь только в этом случае оно и имело бы какую-нибудь цену и могло бы быть «многоценным». Либо миро не похоже ни на что земное. Как же может знать тогда Феодора, что за него платят высокую цену? Не лучше ли представить себе, что в раю текут целые реки из мира и что оно так же не имеет никакой цены, как наша простая вода в наших обыкновенных реках?

Но Феодора все прикидывает на золото, И, прикидывая на золото по земному, она тем не менее «стала светлым существом».

Василий обратился к ангелам с последнею просьбой: «Владыки мои, после того, как совершите все необходимее для души сей, введите ее в уготованную мне от господа обитель, и пусть она пребывает там».

Значит, те палаты, в которых по смерти Василия некий благочестивый муж увидал его восседающим на престоле, были построены в раю очень заблаговременно: Василий пришел к готовой квартире. И обо всем этом: и о свидании с душой Феодоры, и о видении благочестивого мужа, поведало нам одно и то же лицо, — Григорий, ученик и друг Василия. И оно же, рассказав Василию о своем сне, сообщило ему, что райский дворец для него закончен постройкой.

Наконец, Феодора с ангелами двинулась в путь.

«Когда мы поднимались от земли к высоте небесной, нас встретили сначала воздушные духи первого мытарства, на котором судят за грехи языка, за всякое слово праздное, бранное, бесчинное, скверное. Тут мы остановились, и бесы вынесли к нам свитки, на которых были написаны все легкомысленные слова, сказанные мною от юности, - все, что, я говорила неразумного и скверного, особенно же кощунственные и смехотворные речи, которые я допускала произносить в юности, как это бывает у многих. Предстали предо мною там все мирские бесстыдные песни, которые я пела когда-то, все бесчисленные восклицания мои, все мои легкомысленные речи, а бесы обличали меня всем тем, указывая времена, места и