Адольф - Бенжамен Констан

Я подавилъ въ себѣ размышленія, рождаемыя во мнѣ слогомъ сего письма. Деревня, въ которой жилъ я съ Элеонорою, была не въ дальнемъ разстояніи отъ Варшавы. Я поѣхалъ въ городъ къ барону Т…; онъ обошелся со мною ласково, разспросилъ меня о причинахъ пребыванія моего въ Польшѣ, о моихъ дальнѣйшихъ намѣреніяхъ: я не зналъ, что отвѣчать ему. Послѣ нѣсколькихъ минутъ принужденнаго разговора, онъ сказалъ мнѣ: хочу говорить съ вами откровенно. Знаю причины, которыя привели васъ въ здѣшній край; вашъ отецъ меня о нихъ увѣдомилъ. Скажу даже, что понимаю ихъ: нѣтъ человѣка, который не былъ бы разъ въ жизни мучимъ желаніемъ пресѣчь связь неприличную, и страхомъ огорчить женщину, которую онъ любилъ. Неопытность молодости увеличиваетъ безъ мѣры затрудненія подобнаго положенія: пріятно довѣрять истинѣ всѣхъ свидѣтельствъ горести, замѣняющихъ въ полѣ слабомъ и заносчивомъ всѣ средства силы и разсудка. Сердце отъ того страдаетъ, но самолюбіе наслаждается; и тотъ, кто добродушно полагаетъ, что предаетъ себя въ возмездіе на жертву отчаянію имъ внушенному, въ самомъ дѣлѣ жертвуетъ только обманамъ собственнаго тщеславія. Нѣтъ ни одной изъ страстныхъ женщинъ, населяющихъ шаръ земной, которая не клялась, что убьютъ, покидая ее: нѣтъ ни одной еще, которая не осталась бы въ живыхъ и не утѣшилась. Я хотѣлъ прервать слова его. Извините меня, мой молодой другъ, сказалъ онъ мнѣ, если изъясняюсь прямо: но все хорошее, объ васъ мнѣ сказанное, дарованія, замѣтныя въ васъ; поприще, по коему должны вы пройти — все налагаетъ на меня обязанность ничего отъ васъ не утаивать. Читаю въ душѣ вашей вопреки вамъ и лучше васъ: вы уже не влюблены въ женщину, господствующую вами и влекущую васъ за собою; если бы еще любили ее, то не пріѣхали бы ко мнѣ. Вы знали, что отецъ вашъ писалъ ко мнѣ: вамъ легко было догадаться о томъ, что скажу вамъ; вамъ не досадно было слушать изъ устъ моихъ разсужденія, которыя вы сами себѣ повторяете безпрерывно и всегда безуспѣшно. Имя Элеоноры не совершенно безпорочно… Прекратите, прошу васъ, отвѣчалъ я, разговоръ безполезный. Бѣдственныя обстоятельства могли располагать первыми годами Элеоноры; можно судить о ней неблагопріятно по лживымъ признакамъ: но я знаю ее три года, и нѣтъ въ мірѣ души возвышеннѣе, ея характера благороднѣе, сердца чище и безкорыстнѣе. Какъ вамъ угодно, возразилъ онъ, но подобныхъ оттѣнокъ мнѣніе не будетъ глубоко изслѣдовать. Дѣйствія положительны; они гласны. Запрещая мнѣ напоминать о нихъ, думаете ли, что ихъ уничтожаете? Послушайте, продолжалъ онъ, надобно знать въ свѣтѣ, чего хочешь? Вы на Элеонорѣ не женитесь? Нѣтъ, безъ сомнѣнія, вскричалъ я; она сама никогда не желала того. Что же вы намѣрены дѣлать? Она десятью годами васъ старѣе. Вамъ двадцать-шесть лѣтъ; вы позаботитесь о ней еще лѣтъ десять. Она состарится: вы достигнете до половины жизни вашей, ничего не начавъ, ничего не кончивъ для васъ удовлетворительнаго. Скука овладѣетъ вами; тоска и досада овладѣютъ ею: она съ каждымъ днемъ будетъ вамъ менѣе пріятна, вы съ каждымъ днемъ будете ей нужнѣе; и рожденіе знаменитое, фортуна блестящая, умъ отличный ограничатся тѣмъ, что вы будете прозябать въ углу Польши, забытые друзьями вашими, потерянные для славы и мучимы женщиною, которая, чтобы вы ни дѣлали, никогда довольна не будетъ. Прибавлю еще слово, и мы болѣе уже не возвратимся въ предмету, который приводитъ васъ въ замѣшательство. Всѣ дороги вамъ открыты: литературная, воинская, гражданская; вы имѣете право искать свойства съ почетнѣйшими домами; вы рождены достигнуть всего; но помните твердо, что между вами и всѣми родами успѣха есть преграда необоримая, и эта преграда Элеонора. Я почелъ обязанностью, милостивый государь, отвѣчалъ я ему, выслушать васъ въ молчаніи; но обязанъ я и для себя объявить вамъ, что вы меня не поколебали. Никто, кромѣ меня, повторяю, не можетъ судить Элеонору. Никто не оцѣниваетъ достаточно истины ея чувствованій и глубины ея впечатлѣній. Пока я буду ей полезенъ, я останусь при ней. Никакой успѣхъ не утѣшитъ меня, если оставлю ее несчастною; а хотя и пришлось бы мнѣ ограничить свое поприще единственно тѣмъ, что буду служить ей подпорою, что буду подкрѣплять ее въ печаляхъ ея, что осѣню ее моею привязанностью отъ несправедливости мнѣнія, не познавшаго ея, и тогда бы еще думалъ я, что дано мнѣ было жить не напрасно.

Я вышелъ, доканчивая сіи слова: но кто растолкуетъ мнѣ, по какому непостоянству, чувство, внушившее мнѣ ихъ, погасло еще прежде, нежели успѣлъ я ихъ договорить? Я захотѣлъ, возвращаясь пѣшкомъ, удалить минуту свиданія съ этою Элеонорою, которую сейчасъ защищалъ; я поспѣшно пробѣжалъ весь городъ: мнѣ не терпѣлось быть одному.

Достигнувъ поля, я пошелъ тише: тысяча мыслей обступили меня. Сіи роковыя слова: «между всѣми родами успѣха и вами есть преграда необоримая и эта преграда Элеонора», звучали вокругъ меня. Я кинулъ долгій и грустный взглядъ на время, протекшее безъ возврата: я припоминалъ себѣ надежды молодости, довѣрчивость, съ которою нѣкогда повелѣвалъ я будущимъ, похвалы, привѣтствовавшія мои первые опыты, зарю добраго имени моего, которая блеснула и исчезла предо мною; я твердилъ себѣ имена многихъ товарищей въ ученіи, которыми пренебрегалъ я съ гордостью, и которые однимъ упорнымъ трудомъ и порядочною жизнью далеко оставили меня за собою на стезѣ фортуны, уваженія и славы: мое бездѣйствіе давило меня. Подобно скупцамъ, представляющимъ себѣ въ сокровищахъ, собираемыхъ ими, всѣ блага, которыя бы можно было купить на эти сокровища, я видѣлъ въ Элеонорѣ лишеніе всѣхъ успѣховъ, на которые имѣлъ я права. Я сѣтовалъ не объ одномъ поприщѣ: не покусившись ни на одно, я сѣтовалъ о всѣхъ поприщахъ. Не испытавъ никогда силъ своихъ, я почиталъ ихъ безпредѣльными и проклиналъ ихъ: я тогда желалъ бы родиться отъ природы слабымъ и ничтожнымъ, чтобы оградить себя, по крайней мѣрѣ, отъ упрека въ добровольномъ униженіи: всякая похвала, всякое одобреніе уму или познаніямъ моимъ были мнѣ укоризною нестерпимою: мнѣ казалось, что слышу, какъ удивляются мощнымъ рукамъ бойца, скованнаго желѣзами въ глуши темницы. Хотѣлъ ли я уловить мою бодрость, сказать себѣ, что пора дѣятельности еще не миновалась: образъ Элеоноры возникалъ предо мною какъ привидѣніе и откидывалъ меня въ ничтожность; я чувствовалъ въ себѣ движенія бѣшенства на нее, и по странному смѣшенію сіе бѣшенство ни мало не умѣряло страха, во мнѣ внушаемаго мыслію опечалить ее.

Душа моя, утомленная сими горькими чувствами, искала себѣ вдругъ прибѣжища въ чувствахъ противоположныхъ. Нѣсколько словъ, сказанныхъ, можетъ быть, случайно барономъ, Т… о возможности союза сладостнаго и мирнаго, послужили мнѣ къ созданію себѣ идеала подруги, Я размыслился о спокойствіи, объ уваженіи, о самой независимости, обѣщанной мнѣ подобною участью: ибо узы, которыя влачилъ я такъ давно, держали меня въ зависимости, тысячу разъ тягостнѣйшей, нежели та, которой покорился бы я союзомъ признаннымъ и законнымъ. Я воображалъ себѣ радость отца моего; я ощущалъ въ себѣ живѣйшее нетерпѣніе пріобрѣсть снова въ отечествѣ и въ сообществѣ мнѣ равныхъ мѣсто, принадлежавшее мнѣ по праву; я видѣлъ себя, строгою и безукорительною жизнію опровергающимъ приговоры, произнесенные обо мнѣ злорѣчіемъ холоднымъ и вѣтреннымъ, и всѣ упреки, коими поражала меня Элеонора. Она обвиняетъ меня безпрерывно, говорилъ я, въ томъ, что я суровъ, неблагодаренъ, безжалостливъ. Ахъ, еслибы небо даровало мнѣ подругу, которую приличія общественныя позволили бы мнѣ назвать своею, которую родитель мой, не краснѣя, могъ бы наречь дочерью, я въ тысячу разъ былъ бы счастливѣе, видя себя виновникомъ ея счастія! Чувствительность, которой не признаютъ во мнѣ, потому что она сжата, страдаетъ, потому что требуютъ отъ нея повелительно доказательствъ, въ которыхъ сердце мое отказываетъ заносчивости и угрозѣ, чувствительность сія обнаружилась бы во мнѣ, еслибы могъ я предаваться ей съ любимымъ существомъ, спутникомъ моимъ въ жизни правильной и уваженной. Чего я не сдѣлалъ для Элеоноры? Для нея покинулъ я отечество и семейство; для нея опечалилъ я сердце престарѣлаго отца, который груститъ еще въ разлукѣ со мною; для нея живу я въ краяхъ, гдѣ молодость моя утекаетъ одинокая, безъ славы, безъ чести, безъ удовольствія: столько пожертвованій, совершенныхъ безъ обязанности и безъ любви, не показываютъ ли, чего могли бы ожидать отъ меня любовь и обязанность? Если я столько страшусь горести женщины, господствующей надо мною единою горестью своею, то какъ заботливо устранялъ бы я всякую скорбь и досаду отъ той, которой могъ бы я себя гласно посвятить безъ угрызеній и безраздѣльно! Сколько былъ бы я тогда не похожъ на то, что я нынѣ! Какъ горечь сія, которую мнѣ ставятъ теперь въ преступленіе, потому что источникъ ея невѣдомъ, быстро убѣжала бы отъ меня! Сколько былъ бы я благодаренъ небу и благосклоненъ къ людямъ!

Я говорилъ такимъ образомъ: глаза мои увлажнились слезами; тысяча воспоминаній вторгались потоками въ мою душу. Мои сношенія съ Элеонорою сдѣлали всѣ сіи воспоминанія для меня ненавистными. Все, что припоминало мнѣ мое дѣтство; мѣста, гдѣ протекли мои первые годы; товарищей моихъ первыхъ игръ; престарѣлыхъ родственниковъ, расточавшихъ предо мною первыя свидѣтельства нѣжнаго участія — все ото язвило, гнѣло меня: я вынужденъ былъ отражать, какъ мысли преступныя, образы самые улыбчивые, желанія самыя сродныя. Подруга, которую воображеніе мое внезапно создало, сливалась напротивъ со всѣми этими образами и освящала всѣ сіи желанія. Она соучаствовала мнѣ во всѣхъ моихъ обязанностяхъ, во всѣхъ моихъ удовольствіяхъ, во всѣхъ моихъ вкусахъ. Она сдвигала мою жизнь настоящую съ тою эпохою моей молодости, когда надежда разверзала мнѣ столь обширную даль, съ эпохою, отъ которой Элеонора отдѣлила меня, какъ бездною. Малѣйшія подробности, маловажнѣйшіе предметы живописались предъ моею памятью: я видѣлъ вновь древнюю обитель, въ которой жилъ я съ родителемъ; лѣса, ее окружающіе; рѣку, орошающую подошву стѣнъ ея; горы, граничившія съ небосклономъ. Всѣ сіи явленія вязались мнѣ столь очевидными, столь исполненными жизни, что они поражали меня трепетомъ, который я выносилъ съ трудомъ, и воображеніе мое ставило возлѣ нихъ творенье невинное и молодое, ихъ украшающее, одушевляющее ихъ надеждою. Я скитался, погруженный въ это мечтаніе, все безъ рѣшенія твердаго, не говоря себѣ, что должно разорвать связь съ Элеонорою, имѣя о дѣйствительности одно понятіе глухое и смутное, и въ положеніи человѣка, удрученнаго горестью, котораго сонъ утѣшилъ видѣніемъ, и которой предчувствуетъ, что сновидѣніе пропадаетъ. Я усмотрѣлъ вдругъ замокъ Элеоноры, къ которому приближался нечувствительно: я остановился, поворотилъ на другую дорогу: счастливъ былъ, что отсрочу минуту, въ которую услышу голосъ ея.