Мещанское гнездо - Михаил Борисович Бару

дома, во дворе которого мальчик лет десяти вешает кормушку для птиц на яблоню и три воробья, каждый из которых знает, как лучше ее повесить, дают ему советы.

* * *

Раннее субботнее утро. Все еще спят. Не спят только мухи между оконными рамами на кухне и мальчик лет четырех. Он уже встал и прошлепал босыми ногами к печке, у которой угрелся и дрыхнет без задних ног толстый старый кот, видящий во сне чугунок… нет, два чугунка мелких, как семечки, мышат, запеченных в сметане. Мальчик дергает кота за хвост, лезет пальцем ему в ухо, трогает усы и шепчет громким трагическим шепотом: «Не спи! Не спи! Мне скучно!» Кот фыркает, чихает, сворачивается в тугой клубок, на поверхности которого не видно ни лап, ни хвоста, но глаз не открывает и не откроет до тех пор, пока не съест все два… нет, три чугунка мышат.

* * *

Раннюю весну трудно отличить от поздней осени — лес такой же черный, в поле трава жухлая, сухая, в лужах ледяная вода, в небе еще пусто и, кроме облаков, ворон и сорок, никого нет. Огурцы, как и осенью, соленые, а магазинные состоят из воды, химических удобрений, мягких сортов пластмасс и выращены не на грядках, а в огромных стеклянных реакторах. Рябиновка, которой с прошлой осени осталось…[5] Даже кашель еще зимний, но стоит только подуть теплому и влажному ветру, как настроение начинает подниматься все выше, выше и выше и, поднявшись, переливается там, в вышине, всеми цветами радуги. Хочется сразу петь, бегать по лужам и кричать своему настроению лети еще выше, выше… и оно летит, летит и исчезает где-то там, за облаками, а ты остаешься здесь, на земле, с промокшими ногами, насморком, проснувшимися мухами, аллергией на какую-то пыльцу, ипотекой, надкусанным соленым огурцом и пустой бутылью рябиновки.

* * *

Весной в деревне городскому писателю надо быть очень осторожным — шагу нельзя ступить, чтобы не вляпаться в какую-нибудь древнюю, как лепешка доисторической коровы, метафору или избитую до полусмерти аллегорию. Выйдет он на крыльцо, посмотрит мутными ото сна и похмелья глазами на голые еще деревья в зеленой дымке, на бездонное голубое небо с белоснежными барашками облаков, на караван крикливых гусей, тянущихся…[6] на звонко журчащие ручьи, на бурное половодье, на лодки, полные зайцев и маза-ев, на прилетевших грачей, важно разгуливающих по пашне, на изумрудную щетину взопревших озимых, на тощих и голодных, как волки, коров, выбегающих щипать эти озимые, на злых и орущих злые слова крестьян, бегущих к пьяному, уснувшему под кустом пастуху и размахивающих кулаками и палками, на чумазых и веселых крестьянских детей, поджигающих сухую прошлогоднюю траву в двух шагах от его забора, на самого себя злого, бегущего к детям, орущего злые слова, размахивающего кулаками и черенком от лопаты…

* * *

В городской квартире уют создать непросто — один для этого расставляет по всем комнатам фарфоровые статуэтки пионеров, балерин и писателей, купленные на блошином рынке; другой в художественном беспорядке разбрасывает умные книги у себя на письменном столе, да еще и в каждую вставит по пять закладок; третий перед духовкой, в которой румянится дюжина куриных голеней из супермаркета, ставит кресло, закуривает трубку и заставляет лежать у своих ног на синтетическом коврике комнатную собаку размером с кошку; четвертый… Впрочем, все это в городе. В деревне для того, чтобы создать уют, достаточно затопить печку или ранней весной вырастить на подоконнике огурцы, покрытые нежной молочной щетиной. Первый из этих огурцов, выросший до размеров указательного пальца, подают к чаю, как конфету или пирожное. Разрезают на крошечные дольки и кладут под языки, как валидол, до полного рассасывания. Говорить при этом ничего не надо — достаточно смотреть в окно, наполовину закрытое огуречными листьями и уже увядшими желтыми цветами, за которыми валит крупный мокрый снег и пара скворцов, прилетевших вчера и сидящих в своем скворечнике на крыше сарая, стучит клювами от холода и думает о том, что в следующий раз вылетит на две недели позже и по пути еще на неделю остановится в Риме.

* * *

Собранные в конце лета мелкие груши отваривают в воде, в полученный отвар добавляют сахар и в получившемся сиропе кипятят некрупные сладкие яблоки и ягоды черной смородины. В конце кипячения добавляют немного лимонной или апельсиновой цедры или палочку корицы. Компот разливают по трехлитровым банкам, закрывают крышками и ставят в подвал. Стоят эти банки там до самой зимы, а то и до весны. Вспоминают о них обычно после горячего — тогда, когда все уже напьются кока-колы, сухого вина, водки, коньяку и даже кипяченой воды. Достают запыленную банку из подвала, открывают, наливают компот в красивый стеклянный или хрустальный графин, ставят его на стол и… переходят к чаю с плюшками.

Не переходите вместе со всеми. Задержитесь. Налейте себе стакан компота и добавьте в него столовую ложку коньяку. Перемешайте, отпейте глоток и снова добавьте ложку коньяку. Еще раз отпейте… Смотрите, как всё дальше и дальше удаляются от вас люди, перешедшие к чаю с плюшками, как слова, которые они говорят, понемногу соединяются в одно большое, неповоротливое и монотонно гудящее слово… Налейте второй стакан. Возьмите столовую ложку и перемешайте коньяк. Да не смотрите вы на эти плюшки, перешедшие к чаю! Кто там, в такой дали, разглядит, о чем они болтают между собой микроскопическими буквами… Слушайте, как второй стакан разговаривает с третьим, смотрите, как слова, которые он говорит, расползаются в разные стороны по скатерти…

* * *

Всю ночь во сне шел дождь и шуршал при этом так, что хотелось проснуться, встать, поставить мышеловку, потопать ногами, дать ему кусочек сыра или колбасы, чтобы он, наконец, утих.

* * *

Весна в самом начале марта — это злой, точно цепной пес, мороз, остервенелый, рвущий сам себя в клочья, жгучий ветер, острые иглы снега, колющие везде, куда могут пробраться, покрытое ледяной коркой и морозными узорами окно, за двойными рамами которого в тепле, под лампой дневного света, в маленьком деревянном ящике из-под купленной еще прошлым летом черешни или малины, из черной земли уже проклюнулись крошечные, меньше спичечной головки, нежно-зеленые ростки садовых петуний. Да к этим росткам в придачу несколько новых тактов в песне комнатного чижика. Всего два или три. И больше ничего.

* * *

Снег липкий, тяжелый и ноздреватый. Дышит тяжело. Если встать под обрывом, на занесенном снегом льду и прислушаться изо всех сил даже ушами на шапке-ушанке, то можно услышать, как под ногами, под