Кровь цветов - Анита Амирезвани

Меня поразила такая несдержанность.

— Наша семья очень велика, девочки не всех знают, — объяснила матери Гордийе.

Как раз тут в кухню заглянула Шамси и сообщила Гордийе:

— Прибыл ваш достопочтенный муж.

— Пойдемте, девочки, ваш отец всегда очень голоден после пятничной молитвы, — сказала Гордийе, выводя дочерей.

На кухне началась суета.

— Быстрей, — прошипела кухарка, протягивая мне несколько покрывал, — расстели их на коврах в Большой комнате. Не задерживайся!

Я последовала за Гордийе и ее дочерьми, которые расположились на подушках и разговаривали, не обращая на меня никакого внимания. Мне хотелось присесть и пообедать с ними, но кухарка позвала меня на кухню и дала поднос с горячим хлебом, козьим сыром и мятой; она взяла праздничное блюдо, на котором возвышалась гора баклажанов и зелени, а Зохре с трудом удерживала в руках тяжелое блюдо с рисом. Появилась и моя матушка, неся большой кувшин с напитком, который она сделала из розовой воды и мяты.

Хотя мы даже не поели, вернувшись на кухню, кухарка сказала:

— Можем начинать мыть посуду.

Она подала мне тряпку и жирный горшок, на стенки которого налипли пригоревшие баклажаны. Я смотрела на него, недоумевая, когда же нас позовут обедать. Матушка убрала выбившуюся прядь волос под шарф и начала отскребать горшок из-под риса. Нас непременно скоро позовут! Я попыталась заглянуть в глаза матери, но она была занята своим делом и, казалось, ничего не ожидала.

Как только мы вымыли большую часть посуды, кухарка послала меня обратно в комнату с кувшином горячей воды, чтобы обедавшие могли помыть руки. Все закончили трапезу и расположились удобней на подушках, а животы их раздулись от съеденного. У меня заурчало в животе, но этого, кажется, никто не заметил. Зохре и Шамси собрали посуду, а затем кухарка разделила оставшуюся еду между шестью слугами, мной и матерью. Али-Асгар, Таги и Самад ели снаружи, а мы, женщины, остались на кухне.

Хотя на стол уже накрыли, кухарка никак не могла перестать работать. Она клала себе кусок, потом поднималась, чтобы помыть ложку или заткнуть кувшин пробкой. Вкус ее блюд обеспечил бы ей хороший брак, но ее суетливость притупила бы удовольствие. Когда мы закончили, кухарка сказала, что каждый должен сделать для окончания уборки. Когда кухня была вычищена до блеска, она отпустила нас на послеобеденный отдых.

Я упала на подстилку; мои руки и ноги болели. Наша комната была настолько маленькой, что мы лежали нос к носу.

— Я больше ничего не могу, — зевая, проговорила я.

— Я тоже, — ответила матушка. — Тебе понравилась еда, свет моих очей?

— Она достойна шаха, — сказала я и тут же добавила: — Но не настолько хороша, как твоя.

— Она была лучше, — возразила матушка, — кто бы мог подумать, что они едят мясо каждую неделю! Человек может прожить на одном рисе.

— Аллах милосерден, — ответила я, — ведь прошел год с тех пор, как мы последний раз ели баранину.

— Год, если не больше.

Мне было приятно, что я смогла поесть то, что видела на рынке два дня назад.

— Мамочка, — сказала я, — а что с баклажанами? Они же были такими солеными!

— Сомневаюсь, что Гордийе приходилось готовить все эти годы.

— Почему же ты не сказала ей, что соли слишком много?

Матушка закрыла глаза:

— Дочь моя, помни, что нам больше некуда идти.

Я вздохнула. Сафа была права: отныне мы больше не принадлежали себе.

— Я думала, Гордийе пригласит нас снова пообедать с ними, — сказала я.

Матушка посмотрела на меня с жалостью.

— Ох, доченька, которую я люблю больше всех, — сказала она, — такая семья будет заботиться только о себе.

— Но мы тоже их семья.

— Были бы, если бы приехали в Исфахан с твоим отцом, преподнеся дорогие подарки, — ответила она. — Но мы бедные родственники второй жены твоего деда.

Чувствуя себе уставшей больше, чем когда-либо, я закрыла глаза и уснула как мертвая. Казалось, прошло всего несколько мгновений перед тем, как кухарка постучала в дверь и попросила помочь. Дочери собирались расходиться и ждали кофе, свежих фруктов и сластей.

— Какая чудная жизнь! — пробормотала я, но матушка не ответила.

Она спала, и брови ее были сведены тревогой. Я не решилась разбудить ее и сказала кухарке, что поработаю за двоих.

Дважды в год Большой базар Исфахана был закрыт для мужчин и женщины из шахского гарема могли свободно делать покупки. Три дня вместо торговцев в лавках заправляли их жены и дочери, поэтому все женщины, и продавщицы, и покупательницы, могли ходить по базару без тяжелого чадора.

Гостахам держал небольшую лавку, где были развешаны несколько ковров не столько для продажи, сколько чтобы напомнить некоторым людям, к примеру куртизанкам, что у него можно сделать заказ. Поскольку это были самые прибыльные его продажи и они укрепляли его связи в гареме, он всегда выставлял в женские дни самые модные свои работы.

В гаремные дни Гостахам обычно посылал туда Мербану, но накануне она заболела. На базар отправилась Гордийе, и я уговорила Гостахама отпустить меня с ней. Я слышала истории о женах шаха, которые, как цветы, были собраны со всей страны, чтобы украсить повелителя. Я хотела посмотреть, насколько они прекрасны, полюбоваться их шелковыми одеждами. Я пообещала, что буду тиха как мышь, когда Гордийе будет беседовать с покупательницами.

В первый гаремный день мы пришли на площадь прямо перед рассветом. Огромная, обычно заполненная продавцами орехов, уличными торговцами, музыкантами и акробатами, она была теперь отдана только девушкам и голубям. Мужчинам под страхом смертной казни было запрещено появляться на площади, чтобы никто из них даже мельком не увидел женщину без чадора. Опустевшая площадь выглядела еще просторнее. Мне было интересно, как шах из дворца попадает в мечеть, которая находилась на другой стороне площади. Казалось, это слишком долгий путь на людях для его величия.

— Как шах ходит молиться? — спросила я Гордийе.

— Разве ты не догадываешься? — спросила она, указав на землю.

Минуту я смотрела на обычную грязь и не могла сообразить, что она имеет в виду.

— Подземный ход? — недоверчиво спросила я, и Гордийе кивнула.

Искусство мастеров шаха создавало для его жизни любые удобства.

Когда солнце взошло, могучие базарные стражники открыли ворота и разрешили нам войти. Мы ждали у входа, пока женщины гарема верхом на лошадях, облаченных в богатые украшения, не начали съезжаться на базар. Одной рукой они придерживали чадор, другой — поводья. Только когда всадники с лошадьми скрылись за воротами, женщины смогли с облегчением и радостью снять чадоры и пичехи. Они жили всего в нескольких минутах ходьбы отсюда, но таким знатным женщинам не разрешалось ходить пешком.