Земля Христа - Яцек Дукай

— Согласен. Но не забывай о специфике религии: в принципе она должна казаться в чем-то ложью, он не может основываться на слишком крепком историческом фундаменте, на реалиях. Вот погляди, что произошло здесь. — Не прерывая беседы, Прадуига быстро глянул в коридор. — Здесь религия не существует. Я спрашивал об этом у Охлена и его жены. Они знают, что это слово означает, но связывают его с древними культами. Зато сейчас в этом мире никакой религии ты не обнаружишь. В том смысле, в котором ее понимаем мы, они даже представить ее не могут. Совершенно иной способ мышления. Охлен это прекрасно выразил: они не верят в Бога. Нет такой потребности. Бог есть.

Тут отозвался Хо:

— Калвер как раз выкопал что-то вроде энциклопедии. Приблизительно в таком стиле: "Что такое политика? Во времена перед Откровением…" и так далее.

— Пускай лучше найдет что-нибудь на тему экономики.

— Копает, копает.

— Зато ААА в этом мире особо не заработает.

"Alien Arts Agency — Агентство по Искусству Инопланетян", часть системы ООЗ, занималось введением на рынок Объединенных Земель произведений искусства из новооткрытых миров, бизнес цвел и пах. Во-первых, такой мир располагал тысячами (десятками тысяч — если только искажение произошло достаточно рано) неизвестных шедевров, которые можно было перебирать по собственному вкусу. Во-вторых: не нужно (нельзя!) было платить гонораров ничего не подозревающим творцам — или их наследникам — пока мир не очутится в ООЗ, что временами тянулось десятки лет, в течение которых Агентство крутило этими деньгами, как только хотело. (И ведь правилом было то, чтобы завоеванные не осознавали, что они завоеваны; войти же в ООЗ еще не удалось ни единой Земле, утратившей независимость. Никто не может быть уверенным, что за слова, которые пишутся в данный момент, его не признают гением — в какой-нибудь неизвестной реальности, для которой этот творец настолько иной, что делается гениальным). В третьих, Alien Arts Agency было монополистом. Эта монополия представляла фундамент финансовой независимости политических и военных структур ООЗ: Земли-члены не платили Организации никаких взносов, они лишь были обязаны впускать агентов ААА на завоеванные ими же Земли. Практически стомиллиардный рынок потребителей продукции чужих культур без труда обеспечивал баланс бюджета ООЗ. Наиболее универсальными — и наиболее доходными — видами искусства были живопись, скульптура и музыка, только потом шла литература, а в самом конце — кино и театр. В последнее время Агентство переживало неприятности, но никак не финансовые. Один из его агентов был раскрыт вонеквайцами во время записи выступления известного актера, в результате чего, обитатели Земли Вонеквай сориентировались, что кто-то копается в их реальности. Мусслийцы выступили в ООЗ с резким протестом. Этим агентом был один из протеже Мисиньского, несколько бездумно рекомендованный вице-президенту ААА Круэтом; правда, работа эта не была такой уже и сложной: зайти в книжный магазин и купить один экземпляр конкретной книжки, свистнуть копию конкретного фильма, с помощью миниатюрного сканера считать фактуру конкретной скульптуры…

— Я полностью с вами согласен, — пробормотал Хо. — Оно у меня уже вот где стоит… — черкнул он себе по горлу.

Сержант Калвер перелистывал библиотеку; Хо был соединен с ним, так что у него перед глазами тоже мелькали страницы, заполненные важной и ничего не стоящей информацией. Они просеивали ее, селекционировали…

Жена Охлена была малорослой, энергичной темноволосой женщиной, матерью двоих детей, которые сейчас находились за пределами долины. Майор Круэт вел с ней бесконечные беседы — для этого он выбрал небольшую, затемненную комнатку на первом этаже, наверняка по причине похожести ее на комнаты для допросов. Он тоже просеивал информацию. С огромным трудом он вытащил от жены хозяина ее второе "имя": Эсслен. Она тоже любила своих ближних из другого мира.

Вопреки начальным надеждам, библиотека не дала ответы на все вопросы. По сути своей, она лишь еще затемнила картину. Очень быстро они отказались от тщательного изучения очередных толстенных томов. В настоящее время сержанты работали над тем, что вылавливали из этих долгих, запутанных и непонятных рассуждений какие-то более-менее конкретные подробности. Но работа продвигалась с трудом. Даже здешняя "энциклопедия" не содержала — хотя бы общих — определений слов и понятий, в основном же это были уклончивые, субъективные описания впечатлений, связанных с данными понятиями. Все книжки были заполнены чем-то подобным. Калвер выразил это так: "Эти люди даже химическое уравнение записали бы стихами" — стихотворения по своему определению являются неоднозначными. Но они имеют авторов, даже они (а может, именно они) неразрывно связаны с особой — личностью — творца. Но на этой Земле все произведения были анонимными, ни одно из них не было подписано. Охлен вообще не понимал значения чего-то такого как подпись. Круэт пытался ему объяснить; казалось, это должно было составлять одно из важнейших понятий, которое следовало объяснить: знак индивидуальности, знамение, знак! Покорный, обеспокоенный и сочувствующий Охлен наконец сказал: "Да, да, кажется я понял. Подпись, ну так, подпись. Вся книга, текст — это и есть подпись. Так? Правильно?" Круэт про себя забрасывал эту планету водородными бомбами. Какая фигня! Боже милый, вздыхал он, я в состоянии понять другой способ мышления, даже безумие, но как я могу прочувствовать мысли кого-то, кто вырос — которого вырастило общество — в такой абсолютной, ужасной любви ко всему и всем, а так же — что еще хуже — в столь же абсолютной доброте, которая в качестве нормы настолько непреодолимой, что сделавшейся незаметной, перестала уже быть добротой; так как же я могу с ним договориться? Боже милый, снова вздыхал он — и тут его охватывал страх: он боялся даже этого вздоха. В этой вселенной он был чем-то большим, чем пустой, универсальный знак восклицания. В этой вселенной даже военный код потенциально представлял опасную, священную молитву. Допрашивающий опечаленного Охлена Круэт должен был следить и за собственными мыслями. Страшный мир!

Удивительно скоро — даже подозрительно — Прадуига с товарищами сумели принять реальность Царствия Божьего, согласиться с ним; они практически не боролись, почти не противились ей — почему? Почему? И немалое опустошение вызвало в их умах осознание существования Бога. Ведь это было уже не предположение, не сказка, ни смелая спекуляция, не ярая, хотя и хромая вера — это было фактом. Факт этот превращал в фарс все последующие их действия, все поиски в прошлом конкретных отклонений и деформаций, попытки анализировать личности туземцев, выслеживание самого Бога ("Ну вот скажи, Охлен: где находится Иисус? Откуда он правит Землей?" "Правит? Что вы имеете в виду? Извините, мне очень неловко. Как это: где? Я не понимаю") и проба анализа Его личности. Кошмар: уверенность, что в каждом дуновении ветра, в каждом скрипе ступеней, в каждом шаге — проявляется воля Божья. Прямая дорога в сумасшедший дом — как понял Прадуига в первый же день Еще он понял, что единственной альтернативой было бы закрыть глаза на действительность — но это тоже безумие. По сути своей этот мир ненамного — почти что совсем — отличался от мира Лопеса. Истинное различие существовало в их головах, в способе восприятия, ведь Бог и не проявлялся для них в зрелищных демонстрациях своего присутствия и могущества. Мир обрел совершенное иное обличье по причине одного только осознания человеком, что над ним кто-то стоит.

Особенно близок к безумию был Хо — синтоист, недавно обращенный в католицизм, с жаром, свойственным всем неофитам, исповедующий свою новую веру — тем более, в мире, где нет ни одной церкви, ни одного священника, ни единого единоверца — кроме него одного; где даже сам знак креста ничего не означает.

— Я не могу, господин майор, — сказал он уже на третий день. Ведь, разговаривая с ними (он имел в виду Охленов) — мы разговариваем с Ним. Он их нам предназначил, это Его уста, глаза, уши. Он следит за нами и в этот момент.

Он есть. Есть.

— Что это тебе в голову пришло, Хо? Ты же убивал по приказу, даже худшие вещи творил.

— Что сделаешь наименьшему из ближних Моих, Мне сделаешь, — процитировал в ответ, хотя и не совсем точно, Хо.

Обеспокоенный Круэт отдал Калверу приказ незаметно контролировать второго сержанта. Но, отдавая это указание, он и сам боялся: Бог слушал.

Второй, послабее, но более реальный страх Лопеса заключался в том, что он боялся чуждости Охленов. Они все понимали еще более закручено, чем тилерчийцы, которых, всех до единого, считали сумасшедшими в квадрате. И эта закрученность мышления туземцев следовала из его убийственной простоты: это сталинисты, привыкшие к тройной лжи с третьим-четвертым дном, к недомолвкам, словесно-логическим ловушкам, психологическим лабиринтам, внутреннему обману, комплексам и предубеждениям, истинам, которые выражались через полу— и четверть-правды, к расчетливости и иррациональности — этим двум полюсам человеческой психики, не могли попросту представить себе иного человека — и это они не могли, не желали прочувствовать мысли туземцев. Понятно, что хлопоты доставляли и чисто технические и культурные различия, но этого они как раз ожидали. Но вот доброты и любви ожидать они не могли. Они их не понимали.