Преступление - Джим Томпсон

Я позвонил Косси в офис, но никто не отвечал, и дома его тоже не было. Наконец я нашел его в федеральной комиссии на вечерних слушаниях по иммиграции.

— Это Дик Йомэн, мистер Коссмейер, — сказал я. — Мистер Коссмейер, не вы ли адвокат по делу Тэлберта?

— Тэлберт? — переспросил он. — Тэл… а, да. Конечно, Дик. Они должны его отпустить.

— Нет, они его не отпускают. И похоже, даже не собираются. Мистер Коссмейер, я вам собирался позвонить раньше, но не получалось и…

— Сукины дети! — сказал он. — Я думал, он уже дома в кровати. И от его родных нет вестей.

— Я для мальчишки делал все возможное, мистер Коссмейер. Но, откровенно говоря, этого мало. Я не так уж много-то и могу, если вы меня правильно понимаете.

— Ну да, — проговорил он быстро. — Спасибо, Дик. Вы — завтра — заскочите ко мне. Где…

— В котором часу, мистер Коссмейер?

— В любое время. Дик, где вы его оставили?

— В здании суда, в офисе мистера Клинтона. Но мне кажется, его переведут.

— А, черт! Вы знаете, Дик, какова точка зрения, — ну, не важно. Почему его хотят засадить, как вы думаете?

— Честно, не знаю, мистер Коссмейер. Прокурор особо не распространяется, понимаете…

— Мерзавец! — вскричал он. — Эти чертовы болваны Тэлберты! Их бы самих под суд отдать.

— Некоторые люди, конечно, туповаты, — сказал я. — А в таких кризисных ситуациях они начинают терять рассудок.

— У них вообще нет никакого соображения! Дик, подержите там его. Затяните дело как-нибудь. Дайте мне только час-два. Буду вам очень признателен. Очень, Дик.

— Постараюсь, мистер Коссмейер. Не могу обещать, но…

Он бросил трубку.

Я вернулся к Чарли Олту. Тот поглядел на меня обиженно, а потом рассмеялся и спросил:

— Ну что, баш на баш?

— Чарли, ты о чем?

— Баш на баш — это справедливо, Дик. Я сам собирался позвонить Коссмейеру, если б ты меня не опередил. Если бы позвонил, половина была бы твоя.

На этот счет могут быть разные мнения. Но мне ничего не оставалось, как только сказать: ну что ж, хорошо, если он так хочет.

— Косси говорит, нам надо затянуть дело на час-два, пока он не раздобудет нужные бумаги. Он нам будет очень благодарен.

— Косси молодец, — отозвался Чарли. — Хороший еврей.

— Что ты хочешь этим сказать? Если еврей, так не может помочь, что ли? Что плохого быть евреем?

— Да что ты на меня накинулся? Я о нем хорошо отозвался, а ты на меня набросился.

— Да ладно.

— Ты, Дик, лучше за собой приглядывай. А то ты так себя ведешь, что можно подумать, в тебе самом еврейская кровь.

— Кто это, интересно, может так подумать? Да если хочешь знать, уж лучше б я был евреем, чем кем-нибудь еще из тех, кого я знаю.

— Ну да?

— Ага.

Он дулся на меня минуту-другую, потом взял меню.

— Не знаю, чего ты взбеленился, Дик. Разве я не говорю, что Косси один из лучших моих приятелей? Что он джентльмен высшей марки и превосходный юрист? И нечего злиться.

— Ладно. Наверное, я тебя не так понял.

— Знаешь, я вот что думаю, — сказал он. — Я, наверное, не возьму горошек. Тогда будет не два пятьдесят, а два тридцать пять.

— Я тоже, пожалуй. А если захочется, можно бесплатно взять еще хлеба.

Мы попросили официанта приготовить хорошо прожаренный бифштекс. Только мы начали есть, позвонил прокурор и передал через официанта, что пора двигаться.

— Какого черта? — возмутился Чарли. — Нам поесть нельзя?

— Нечего было заказывать бифштексы.

— Дик, как ты думаешь, сколько нам даст Косси? — спросил он.

— Ну… может, по двадцатке. Может, по пятьдесят, если продержимся до его приезда.

Чарли присвистнул.

— Пятьдесят баксов! Вот это да! Ты правда думаешь, он даст, Дик?

— А почему нет? Я от него получал раза два. И за такие трудные дела.

— Но больше и некому было платить, кроме тебя.

— Некому? — Я подмигнул Чарли.

— Фу-у! Пятьдесят баксов! Слушай, Дик. Давай дадим каждый еще по четвертаку Ху Флан Дану?[2]

Официанта звали Хоп Ли, но Чарли всегда его называл чем-то этаким. Шутил, знаете ли.

— То есть мы дадим ему пятьдесят центов плюс тридцать? Почти доллар чаевых?

— Ну и что? Разве нельзя?

— Не знаю. А вдруг мы не сможем протянуть на столько времени?

— Ничего. Если понадобится, я Клинтона скручу и сверху сяду.

— Ну ладно, давай. Давай дадим оба. Но мне было бы спокойнее, если в те полсотни были у меня в кармане.

— Полсотни баксов! Господи! Слушай, Дик, ты все еще возишься с тем «смит-и-вессоном»?

— Я его продам. И подержанные кольты мне не нужны.

— Не нужны? Значит, ты купил новую модель у самих Смита и Вессона, а не отобрал его у того черномазого налетчика.

— Чарли, я ни у кого ничего не отбираю, улавливаешь?

— Ну, так не прохаживайся все время по поводу моего кольта. Люди это слышат, и я никогда от него не избавлюсь. У меня нашлось два или три покупателя, потом до них что-то доходило — не скажу, правда, что от тебя, — и дело расстраивалось.

— Слушай, Чарли. Не знаю, кто там что тебе наболтал, только я никогда и нигде не критиковал кольт. А даже наоборот, и могу это доказать. Как-то Дасти Креймер подошел ко мне и спросил моего откровенного мнения, и я ответил искренно, что, по-моему, никому не помешает хороший кольт. Я сказал тогда: ты меня спросил по-честному, ну так вот. Сам видишь: хороший кольт по нормальной цене, так что тебе лучше его взять.

— Ну, я же не говорил, что ты сбиваешь цену, Дик. Даже и не думал.

— Ты знаешь, почему я не хочу его покупать, — сказал я. — Чарли, я тебе несколько раз объяснял. У меня есть кольт и «смит-и-вессон», и, избавляясь от «смит-и-вессона», я оставляю себе кольт. И второй мне не нужен.

— Ну вот мое последнее слово, — сказал Чарли. — Меняюсь на кольт и пятнадцать, нет, двадцать долларов. Это мое последнее слово, Дик, как хочешь.

— Поздравляю вас со сделкой, мистер, — сказал я.

— Заплачу тебе завтра, как только получим деньжата от Коссмейера.

— Ладно, но если не будет деньжат — сделка не состоится. Деньги на бочку, Чарли.

— Получишь. Хотя бы даже пришлось этого Клинтона связать.

Мы покончили с горячим и взяли кофе с пирожными. Потом повторили, и официант почему-то не засчитал этого, так что мы оставили и эти деньги ему. Еще двадцать центов в дополнение к восьмидесяти, всего доллар чаевых ровным счетом. Нам с Чарли, знаете, было интересно, как он отреагирует, но он возился с другими, и мы решили, что пора возвращаться.

Из суда все уже разошлись, все кабинеты, кроме прокурорского, были закрыты, даже мальчик-лифтер ушел домой. Свет практически везде выключили, и мы пробирались по коридорам почти на ощупь.

Мы дошли до прокурорского кабинета, вернее, до его приемной. Чарли шел впереди, я за ним следом, и, когда мы остановились, я наступил ему на пятки.

— Прости, Чарли, — сказал я.

— Ш-ш, — зашипел он. — Черт!

Он кивнул в сторону свидетельской комнаты, и я, прислушавшись, уловил разговор прокурора и мальчишки. Что-то прокурор у него выспрашивал, и мне это очень не понравилось, и могу поклясться — Чарли тоже.

Чарли обернулся и посмотрел на меня, а я на него. Подумали об одном и том же.

— Ну, Чарли, — сказал я, — думаю, мы наелись самых дорогих бифштексов в своей жизни.

— Черт, — отозвался он, — вот негодяй!

— Надо бы нам их есть пореже, — продолжил я.

Он опять прошипел:

— Ш-ш, послушай-ка, черт побери!

Мы прислушались.

— Ну, Боб, ты хочешь рассказать правду, не так ли? Ты хочешь рассказать правду или ты хочешь продолжать лгать?

— Да! То есть нет, я не хочу! То есть я не знаю, я…

— Ты не знаешь, какую правду, так, Боб? Так или нет? Не лучше ли тебе рассказать правду, чем лгать? Если я тебе помогу и расскажу, что было правдой, ты скажешь правду или солжешь?

— Д-да… нет! Я не знаю! Я… совсем з-запутался…

— Ты не хотел убивать ту девочку, так, Боб? Или хотел? Отвечай только «да» или «нет»: хотел ты или нет убить ее?

— Я… н-нет.

— Если не хотел, тогда, значит, произошел несчастный случай, так? Или нет, Боб?

— Д-д-думаю, т-так.

— Ты не был возле поля для гольфа, да? Ну а откуда ты знаешь, что там оставалось не больше полумили? Ты что, измерял? Почему там не могло быть мили, или двух, или…

— Потому что я вам говорил…

— Но это была ложь, припомни! Ты же хотел сказать мне правду, потому что лучше сказать правду, чем лгать. Разве не так?

— Я… я не знаю! Я говорю правду!

— Отлично, разумеется. Ты начинаешь вспоминать, начинаешь исправляться и начинаешь говорить правду. Ты хороший мальчик, Боб. Я всегда это знал. Тебе нравилась маленькая Джози. Ты мог испугаться и потерять голову, со всяким бывает, но она тебе нравилась. Неужели, убив ее случайно, ты отправился бы на поле гольфа как ни в чем не бывало? Ты же не хочешь, чтобы я подумал, что ты так сделал, да?