Шеломянь - Олег Аксеничев

Просунув ладонь в широкое горло кувшина, секретарь епископа начал кропить стены и стойла святой водой, стараясь при этом не разбудить лошадей. Прелый дух овса и навоза щекотал ноздри, солома цеплялась за подол рясы, и Маврикий чувствовал себя донельзя униженным той глупостью, что должен был делать по княжескому принуждению.

В тишине конюшни ясно раздался смешок. Маврикий обернулся, рассчитывая увидеть охранника у входа, нашедшего себе развлечение. Но ворота конюшни были закрыты, а повторившийся смешок шел не от входа, а откуда-то сверху, из-под крыши. Видимо, шалил один из дворовых мальчишек, сбежавший из-под родительского присмотра.

– Прокляну, – заявил Маврикий со всей возможной строгостью.

Это вызвало новый взрыв смеха под крышей. Неподалеку шлепнулась лепешка навоза, забрызгав Маврикия пахучими брызгами.

– Ну, погоди у меня! – зашипел Маврикий, пытаясь сдерживать голос и особо не шуметь.

Сняв с креплений светильник, Маврикий подтянул повыше рясу, поставил к стене валявшуюся неподалеку лестницу и стал подниматься наверх, стараясь разглядеть в неверном свете затаившегося мальчишку.

Каково же было его удивление, когда в полумраке вдруг возникла бородатая физиономия лучащегося довольством мужичонки средних лет. Мужичонка улыбнулся, показав давно требующий ремонта штакетник зубов.

– Ты кто? – опешил Маврикий.

– Такие болваны, как ты, называют меня бесом. Люди знающие говорят просто – Хозяин, – ответил мужичонка на языке Гомера.

Светильник выпал из задрожавших рук Маврикия.

– Эй-эй, не балуй! – посерьезнел мужичонка и бесстрашно прыгнул вниз, где старательно затоптал перекинувшийся от светильника на солому огонь. – Так всегда, бесов боимся, а пожара – нет… Лапоть вон попачкал, жалко.

Маврикий вцепился в перекладину лестницы и зашептал, с ужасом глядя на копошащегося внизу беса:

– Яд у них, как яд змеи, как глухого аспида, который затыкает уши свои и не слышит голоса заклинателя, – тут Маврикий к стыду своему всхлипнул, – самого искусного в заклинаниях.

– Лапти-то совсем новые, – продолжал сокрушаться бес.

– Боже! – завывал Маврикий, уже не заботясь о сохранении тишины. – Сокруши зубы их в устах их; разбей, Господи, челюсти львов!

– Как много среди людей сумасшедших, – заметил с жалостью бес.

– Да исчезнут, как вода протекающая…

– Вода! – обрадовался бес и поднял кувшин со святой водой.

Смочив пук соломы, бес принялся оттирать от копоти запачканный лапоть. Маврикий ждал, когда нечисть исчезнет или обратится в бегство от водосвятия, но почему-то ничего не происходило. Бес отбросил в сторону солому и полюбовался на посвежевшее лыко.

– Слышь, гречонок, – поднял голову бес. – Ты там что, жить собрался? Спускайся, поговорим, поедим, – бес хихикнул, – что Бог послал.

– Да исчезнут, как распускающаяся улитка, – взвыл Маврикий, – да не видят солнца, как выкидыш женщины!

– Дурак, – обиделся бес. – Ты видел хоть раз, чтобы улитка распустилась?

– Нет, – ответил Маврикий и, неожиданно для самого себя, полез вниз.

При ближайшем рассмотрении бес был вовсе не страшен, скорее, наоборот, смешон. Росту в нем было ладони две, и больше всего он напоминал сельского мужика-ратая после недельного сидения в харчевне. Маленький рост с лихвой компенсировался резким сильным голосом, напомнившим Маврикию звук никогда не слышанных иерихонских труб.

Бес по-хозяйски копался в принесенном Маврикием добре, особо оживившись при обнаружении плетенки с вином.

– Вот это я понимаю, – пробулькал бес, присосавшись прямо к горлышку.

– Простите, – осмелился заговорить Маврикий, забыв завет Блаженного Августина. – Разве вам это не вредит?

– Вредит, – бес отставил плетенку в сторону. – Когда неумеренно и без закуски.

– Да нет… Это все же кровь Христова…

– Дурак, – бес снова обиделся. – Я что, по-твоему, вино от крови не отличу? Вы, гречата, сами в безумии живете и нам, русским, голову морочите! Что это такое: кровь Христова, тело Христово, – и бес остатками зубов принялся яростно пережевывать просфору, – все о святости говорите, а сами своего бога поедаете!

Бес выплюнул остатки просфоры.

– Кстати, бог у вас невкусный! Таким пресным тестом у нас на Руси даже свиней не кормят.

Маврикий заплакал от собственного бессилия и поругания имени Божьего. Он сел, привалившись к стене, и рыдал, возможно, первый раз в своей грешной бурной жизни. Бес забрался ему на плечо, стараясь своими ручонками обтереть слезы, бегущие у Маврикия по щекам и бороде.

– Слышь, – виновато говорил бес. – Слышь, гречонок, прости ты меня, дурака старого! Что делать, характер такой у меня, ругательный. Ну, не обижайся, я же тоже с понятием, что у людей должно быть что-то святое. Только никак вы понять не можете, что…

Маврикий шмыгнул носом, ужасаясь тому, что ласка беса ему приятна.

– Изыди, сатана, – неуверенно сказал он.

– Вообще-то меня зовут Храпуня, – представился бес. – Но это клевета, сплю тихо и никому не мешаю. У нас на Руси таких, как я, зовут домовыми.

Слезы у Маврикия уже просохли, хотя душа просила поплакать еще.

– И чего князь Ярослав ябедничает? – продолжал говорить домовой. – Слышал я его на пиру, как на меня наговаривал! А виноват-то сам! Освятить хоромы время нашел, а домового уважить и перенести в новое жилище – нет! Можно подумать, я прошу больше, чем ваш бог. Жалко ему стало ломтя хлеба да ложки каши!

Домовой на пару с Маврикием всхлипнул, и грек погладил Храпуню по голове. Волосы домового, на вид всклокоченные и грязные, были мягки, как шелк из Срединной Империи.

Домовой с тоской отмахнулся, слез с плеча Маврикия и снова потянулся к плетенке с церковным вином.

– Передай князю, – сказал Храпуня, осушив плетенку до дна. – Уйду я от него. Пускай твой бог за домом приглядывает, раз его полюбили. Завтра же и уйду.

Только что домовой стоял рядом с Маврикием, и вдруг исчез. Только маленькие следы, отпечатавшиеся в пролитом на пол масле из светильника, говорили о том, что все случившееся – не сон, а явь.

Сегодня бить не будут, решил Маврикий и поплелся к выходу из конюшни. За дверями его ждал рассвет.

Миронег решил принять приглашение, так необычно нашедшее своего адресата. Но прежде надо было зайти за плащом и мечом; ночи в Чернигове стали прохладны и беспокойны. Заодно лекарь проведал, как устроился на ночлег князь Игорь.

Перед покоями Игоря несли стражу два гридня. При появлении из мрака коридора темной фигуры с мечом на плече воины угрожающе двинулись навстречу, но, узнав Миронега, отступили.

– Тихо? – спросил Миронег.

– Тихо, – ответили гридни.

Лекарь внимательно осмотрел дверь, ведущую в опочивальню князя, особо приглядевшись к сделанной в виде головы сказочного Индрика-зверя медной ручке замка. В добродушно ухмыляющейся зубастой морде Индрик держал кольцо, вращая которое в определенной последовательности можно было открыть замок без ключа.

На это же кольцо Миронег повесил, завязав хитрый узел, снятый со своей шеи амулет. Опасливо косившиеся гридни разглядели на небольшой золотой бляшке свернувшегося кольцом змея, пожирающего собственный хвост. Назначения амулета они не знали, но были уверены, что плохого Миронег князю Игорю не сделает.

– Без меня ничего не трогать, – распорядился Миронег. – На рассвете вернусь, сам и сниму.

И, завернувшись в плащ, ушел в ночь.

Путь Миронега лежал мимо стен детинца, выделявшихся белизной даже в полночной тьме. За детинцем расползлись посад и монастыри, облепившие древние языческие курганы. К одному из таких рукотворных холмов и шел Миронег, старательно избегая ночной стражи. Никакого преступления лекарь не совершал, но ему не хотелось отвечать на неизбежные в это время расспросы.

По выходе из княжеских хором Миронег заметил, что за ним следят. Соглядатай был опытен, шел бесшумно, и только случай помог Миронегу заметить его. Лекарь посчитал сначала, что это слуга Ярослава Всеволодича, но вскоре выглянувшая из-за осенних туч луна убедила его в ином.

На повороте к Киевским воротам Миронег в очередной раз оглянулся в поисках соглядатая. Тот шел, не скрываясь, прямо посередине улицы, но все так же бесшумно. Миронег решил дождаться княжеского шпиона и заранее выяснить с ним отношения, дабы он больше не мешался под ногами.

Но княжеский шпион был бы человеком, а идущее за Миронегом существо не отбрасывало тени.

Странной была и одежда соглядатая. В услужливом свете луны лекарь хорошо разглядел ее покрой и, главное, вышивку. Такого на Руси не носили уже несколько веков. Только фрески самых древних из сохранившихся храмов, причем расписанных не ромейскими мастерами, продолжавшими и здесь, на Руси, рисовать то, к чему привыкли на родине, а русскими художниками, рядившими чужих святых в наши одежды, сохранили подобное на память потомкам.