Легенда советской разведки - Н. Кузнецов - Теодор Гладков

Вакханалия необоснованных арестов между тем набирала силу, а жизнь, странная жизнь в двух пространствах, продолжалась. Кто-то в подвалах всесоюзной Лубянки выколачивал из несчастных ложные показания и оговоры о мифических заговорах, вредительстве, актах террора, а кто-то, быть может за соседней дверью, обязан был скрепя сердце, понимая, что в любой момент могут прийти и за ним, обеспечивать настоящую безопасность страны. Оборонная промышленность Большого Урала по мощности и разнообразию производимой военной техники и боеприпасов не имела себе равных, и ее требовалось оберегать специфическими методами контрразведки.

Наряду с другими сотрудниками, порой чудом уцелевшими в ежовской мясорубке, добросовестно и честно выполнял этот свой долг и Николай Кузнецов.

И тут Николаю повезло еще раз: судьба свела его с хорошим человеком, недавно приехавшим из Москвы новым наркомом НКВД Коми АССР Михаилом Ивановичем Журавлевым.

Перед направлением в Сыктывкар Журавлева вызвали к большому начальству и поручили, в частности, навести порядок в заготовках на Северном Урале и прилегающих территориях леса (тогда еще не было здесь на лесоповале многих десятков тысяч узников ГУЛАГа). Дела этого Журавлев, в прошлом ленинградский заводчанин и партийный работник, разумеется, не знал, а руководить одними «вливаниями» не умел и не хотел. Ему нужен был помощник, квалифицированный специалист в области лесного хозяйства. В качестве такового в поле его зрения попал Николай Кузнецов.

Журавлев успешно выполнил приказ Москвы, заслужил поощрение Центра и справедливо полагал, что в какой-то степени обязан этим Кузнецову. За время их сотрудничества он хорошо изучил Николая, оценил его разнообразные способности (особо поразил Журавлева тот факт, что Кузнецов свободно владел языком коми). Вскоре это самым непосредственным образом сказалось на всей дальнейшей жизни и судьбе Николая Кузнецова.

Глава 5

До самого последнего времени оставалось неизвестным, при каких обстоятельствах Николай Кузнецов очутился в Москве, как вообще негласный сотрудник периферийных органов госбезопасности оказался в поле зрения Центра. Об этом незадолго до своей кончины автору рассказал человек, к этому перемещению причастный лично — один из руководителей советской контрразведки в те годы, бывший генерал-лейтенант Леонид Федорович Райхман[4]:

«После перевода из Ленинграда в Москву я был назначен начальником отделения в отделе контрразведки Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Кроме того, я преподавал некоторые специальные дисциплины на курсах в Большом Кисельном переулке, где готовили руководящие кадры для нашего ведомства. С одним из слушателей, Михаилом Ивановичем Журавлевым — умным и обаятельным человеком, мы подружились. Возможно потому, что он тоже из Ленинграда, где работал сначала, кажется, на заводе «Красный путиловец», а потом стал вторым или третьим секретарем райкома партии. Всю войну, к слову, Журавлев уже в генеральском звании был начальником Московского управления НКВД. По окончании курсов Журавлев сразу получил высокое назначение — наркомом НКВД в Коми АССР. Оттуда он мне часто звонил, советовался по некоторым вопросам, поэтому я не удивился его очередному звонку, кажется, в середине 1938 года.

— Леонид Федорович, — сказал Журавлев после обычных приветствий, — тут у меня есть на примете один человек, еще молодой, наш негласный сотрудник. Очень одаренная личность. Я убежден, что его надо использовать в Центре, у нас ему просто нечего делать.

— Кто он? — спросил я.

— Специалист по лесному делу. Честный, умный, волевой, энергичный, инициативный. И с поразительными лингвистическими способностями. Прекрасно владеет немецким, знает эсперанто и польский. За несколько месяцев изучил коми-пермяцкий язык настолько, что его в Кудымкаре за своего принимали…

Предложение меня заинтересовало. Я понимал, что без серьезных оснований Журавлев никого рекомендовать не станет. А у нас в последние годы погибло множество опытных, не липовых, а настоящих контрразведчиков и разведчиков. Некоторые линии и объекты были попросту оголены или обслуживались случайными людьми.

— Присылай, — сказал я Михаилу Ивановичу. — Пусть позвонит мне домой.

Прошло несколько дней, и в моей квартире на улице Горького раздался телефонный звонок: Кузнецов. Надо же так случиться, что в это самое время у меня в гостях был старый товарищ и коллега, только что вернувшийся из продолжительной командировки в Германию, где работал с нелегальных позиций. Я выразительно посмотрел на него, а в трубку сказал:

— Товарищ Кузнецов, сейчас с вами будут говорить по-немецки.

Мой друг побеседовал с Кузнецовым несколько минут на общие темы, потом вернул мне трубку и, прикрыв микрофон ладонью, сказал удивленно:

— Говорит как исконный берлинец.

Позднее я узнал, что Кузнецов свободно владел пятью или шестью диалектами немецкого языка, кроме того, умел говорить, в случае надобности, по-русски с немецким акцентом.

Я назначил Кузнецову свидание на завтра, и он пришел ко мне домой. Когда он только вступил на порог, я прямо-таки ахнул: ариец! Чистокровный ариец. Росту выше среднего, стройный, худощавый, но крепкий, блондин, нос прямой, глаза серо-голубые. Настоящий немец, но без этаких примет аристократического вырождения. И прекрасная выправка, словно у кадрового военного, и это — уральский лесовик!

Надо сказать, что мы в контрразведке, от рядового опера до начальника нашего отдела старшего майора госбезопасности[5] Петра Васильевича Федотова никогда не питали и малейших иллюзий относительно нацистской Германии ни до пакта, ни после него. Что бы там ни писали газеты, мы всегда знали, что Гитлер враг непримиримый, смертельный, что войны с ним не избежать. Ее можно в лучшем случае отсрочить, оттянуть на какое-то время. На работе контрразведки, в частности, заключение пакта сказалось лишь в том отношении, что ее по немецкой линии прибавилось, настолько активизировалась разведка Германии в Советском Союзе.

Мы имели дело с настоящими, не выдуманными германскими шпионами и как профессионалы прекрасно понимали, что их деятельность направлена против нас не вообще, а именно как противника в будущей и близкой войне. И дело заключалось не только в антикоммунизме фюрера как главаря нацистской партии. Тот же Черчилль, к примеру, тоже был убежденным антикоммунистом. Но Гитлер ненавидел и презирал, считая «унтерменшами», то есть недочеловеками все народы, населявшие Советский Союз. Он был нашим смертельным врагом не только идеологическим, его изначальной целью, намеченной еще в книге «Моя борьба», был захват наших земель, их оккупация и освоение немецкими колонистами аж до самого Урала. Население же этих огромных земель подлежало частично уничтожению, частично превращению в рабочий скот.

Нам остро нужны были люди, способные активно противостоять немецкой агентуре в нашей стране, прежде всего в Москве. Мы затребовали из Свердловска личное дело «Колониста», внимательно изучили его работу на Урале. Кузнецов оказался разведчиком прирожденным, что говорится, от Бога. Как человек он мне тоже понравился. Я любил с ним разговаривать не только о делах, но и просто так, на отвлеченные темы. Помнится, я сказал ему: обрастайте связями.

И он стал заводить знакомства в среде людей, представляющих заведомый оперативный интерес для немецкой разведки.

По нашим материалам мы видели усиление активности германских спецслужб. Подписание пакта облегчило немцам проникновение в СССР, расширило возможности для подрывной работы. Мы это предвидели и принимали соответствующие меры. К началу 1940 года (я был тогда уже заместителем начальника контрразведки) мы создали 1-й отдел — немецкий. Возглавил его очень опытный контрразведчик Петр Петрович Тимофеев, между прочим, старый коллега и друг Дмитрия Николаевича Медведева. Он, кстати, когда началась война, помог Медведеву вернуться с пенсии в строй.

Но вернемся назад, к моменту приезда Кузнецова в Москву. Идеальным вариантом, конечно, было бы направить его на учебу в нашу школу, по окончании которой он был бы аттестован по меньшей мере сержантом госбезопасности, зачислен в какое-нибудь подразделение в центральном аппарате и начал службу. Но мешали два обстоятельства. Во-первых, учеба в нашей школе, как и в обычном военном училище, занимала продолжительное время, а нам нужен был работник, который приступил бы к работе немедленно, как того требовала сложившаяся оперативная обстановка. Второе обстоятельство — несколько щепетильного свойства. Зачислению в нашу школу или на курсы предшествовала длительная процедура изучения кандидата не только с деловых и моральных позиций, но и с точки зрения его анкетной чистоты. Тут наши отделы кадров были беспощадны, а у Кузнецова в прошлом сомнительное социальное происхождение, по некоторым сведениям отец то ли кулак, то ли белогвардеец, исключение из комсомола, судимость, наконец. Да с такой анкетой его не то что в школу бы не зачислили, глядишь, потребовали бы в третий раз арестовать…