Драматургия ГДР - Фридрих Вольф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К у р т (идет к двери). Праздник можете справлять без меня…
С у. Как жаль!.. Главный герой хочет нас покинуть. (Загораживает Курту дорогу.) Одержал верх над всеми, а теперь хочешь смыться? Это неблагородный поступок, товарищ директор, он тебе не к лицу.
Курт безмолвно отстраняет ее.
Вот это я называю: быть мужчиной!.. Молча отбрасывает с дороги все, что ему мешает. (Легко вспрыгивает на постель, становится в театральную позу.) Вот какие люди нам нужны: жесткие и хитрые! Полные величия!.. Да здравствует наш «эстаблишмент»! С ними мы выйдем на мировую арену!
К у р т (сухо, к Эв). Приведи ее в порядок. (Хочет уйти.)
С у. Я для тебя слишком шумна, мальчик?.. Кому я мешаю? Разве есть тут кто-нибудь, кому неприятно слышать то, что я говорю? Или не нравится картина, которую я рисую?
К у р т (к Эв, презрительно). Комедианткой она, верно, тоже была.
С у. Ну вот это уж нет, мои дорогие!.. Кем угодно, но только не актрисой. Бр-р-р!.. Это для меня слишком примитивно.
Э в. Даму из Парижа ты, впрочем, сыграла с успехом.
С у. Опыт, милая Эв, опыт дает нам многое. И от Парижа у меня не плохие впечатления. (Снова становится в позу.) Я была там, в мае шестьдесят восьмого. Когда по ночам в Латинском квартале Марсельеза и Интернационал сливались в единой мелодии — за баррикадами горящих автомобилей, против штурмовых полицейских рот.
Э в (недоверчиво). Ты была там? (Подходит к постели, смотрит на Су снизу вверх.)
С у (небрежно). Чистая случайность. Редакция послала меня как раз в это время во Францию, и…
К у р т. Журналистка, значит, тоже… (Прислонился к косяку двери, разглядывает Су с пренебрежительной усмешкой.)
С у. А почему нет?.. Писать может каждый. (Продолжает с нарастающим возбуждением, обращаясь прежде всего к Эв.) Там проповеди о смирении и терпении не стоили уже гроша ломаного. А ненависть к голоду и нужде, возмущение всех угнетенных слились в один крепкий коктейль. Революция объяла потрескивающим пламенем весь этот валежник разумненького выжидания, взвешивания обстоятельств и умиротворения.
Вечернее платье наполовину сползло у нее с плеч, она стоит на, кровати с видом бунтующей маркитантки на баррикаде, красивая в своем страстном порыве, но бокал с коньяком, который она все еще держит в руке, не очень подходит — и все же подходит! — к такой картине.
Сердца решали: кто за кого и кто против нас. Покончить с ожиданием сотни раз обещанных изменений, покончить с утешениями, которыми ныне потчуют людей, как две тысячи лет назад христиане потчевали обещаниями рая после смерти. Восстание — это все, и никакой больше веры утешительным тезисам старых и новых религий! Изменения подавайте сейчас же! Немедленно! (Нагибается к стоящей у кровати Эв, хочет ее подтянуть к себе наверх, продолжает с нарастающим возбуждением, торжественно.) Отбросьте ненужные сомнения и скованность, которую нам навязали прежние режимы! Это парализующий яд, впрыснутый в нас, чтобы мы сидели тихо и чахли в бесконечном оцепенении. Ломайте структуры старого мира и на обломках его создавайте основу для окончательной и подлинной свободы человека!
Один из ее энергичных жестов приводит к тому, что бокал выскальзывает из ее руки и, ударившись об стенку, разлетается на куски.
К у р т (довольно спокойно). Второй уже сегодня. (К Су.) Ты хорошо выучила свой парижский монолог.
Су сразу утеряла бунтарский вид.
С у (к Эв). Извини… Я уплачу.
К у р т (к Су). Ты хоть сама сочинила его?
Су не смотрит на него, подергивает плечами, молчит. Эв подходит к стене, отодвигает в сторону несколько осколков, украдкой наблюдая при этом за Су, чья речь, впрочем, произвела на нее большое впечатление. Су стоит еще некоторое время на кровати, затем садится: состояние эйфории прошло, теперь Су кажется очень уставшей. Курт подходит к ней с бутылкой и новым бокалом.
(Деловито, без иронии.) Бунтари притомились. Может, выпьешь еще?
Су отворачивается от него, как обиженный ребенок.
Нет?.. (Относит бутылку и бокал на трюмо. Обернувшись, через плечо.) И ты была при этом? (Резко поворачивается.) Допустим, что это правда… (Идет к ней.) Когда ты тут стояла — красивая и бешеная, — можно было даже почти поверить в это. И было видно, что ты сама веришь. (Помолчав, к Эв.) Поняла, кто тут переделывает мир?.. Не мы, нет… Мы тут благоустроились. Мы занимаемся изо дня в день балансом и анализом производства. И методами преподавания, и отметками в классном журнале. Как какой-нибудь член наблюдательного совета в Западной Германии. Или старший школьный советник там же. Что здесь революционного?.. Где свистят пули, где летят клочья? Революционер только тот, кто стоит по ту сторону горящего автомобиля. И швыряет бутылки, наполненные бензином. С чистым сердцем, разумеется. (Жестко, к Су.) И с пустой головой. (Он возбужден, но уже иначе, чем раньше. Подходит к окну, смотрит вниз.)
Обе женщины провожают его взглядом.
(Не оборачиваясь.) Вы не можете больше ждать, да?.. В Боливии голодают дети, — а нам в сутолоке не до них. О Вьетнаме говорят уже как о погоде, вроде бы нам даже важнее, не будет ли в воскресенье дождя. Где же она — революция? (Помолчав, все еще повернувшись к окну, очень просто, без аффектации.) Как ты думаешь, для чего я работаю?.. И нередко за полночь?.. Чтобы иметь виллу за городом?.. И… отдельную спальню? (Поворачивается к Су.) Слушайте, вы, сумасшедшие — вы считаете нас такими забывчивыми? Не понимающими уже ничего в том, что творится на этом свете?.. Не знающими ни бессонницы, ни боли? Но вот что я тебе скажу: мы можем изменить этот мир только своими делами. Тем, что делаем. И тем, как делаем. (Подходит к ней.) Ты в это не веришь, не так ли?.. Тебе это кажется недостаточно театральным и шумным. Чем ты занималась все эти годы, с тех пор?.. Что ты вложила в то, что мы сообща начали делать?.. Это было не для тебя. Ты себе придумала другую… спасительную философию? (Саркастически.) Когда революция совершается работой, трудом, это для вас уже недостаточно привлекательно. Вам хотелось бы лучше превратить ее в игрушку, средство против скуки?.. Поскольку вы оказались не
