Советская цивилизация т.2 - Сергей Кара-Мурза

Иногда этот тоталитаризм мышления доходит до гротеска. Когда в конституционном суде адвокат Макаров и сподвижник Сахарова С.А.Ковалев утверждали, что все (!) действия КПСС были преступными и настаивали на этом, то дальнейший разговор был бесполезен – никакой разумной дискуссии при таком обращении с логикой быть не может. Помню, что когда на том суде С.Ковалев заявил: «Все действия КПСС были преступны», В.А.Зорькин так и подпрыгнул: неужели все до единого? Ну признай, что сказал ради красного словца. Нет, все до единого! Прошло два года – нисколько Сергей Адамович не подрос. «Все сообщения о войне в Чечне – ложь! Все фразы, а часто и все слова до единого!». Опять недоумение у собеседника: как же такое может быть? «Да, все слова до единого – ложь!».

Чаще он воспринимается как метафора, проникает в подсознание и ведет там свою работу. Вот, А.Адамович едет в Японию и выступает там на тему «Хатынь, Хиросима, Чернобыль». Все эти три явления он ставит в один ряд, как равноположенные. Чернобыль в его трактовке уже не катастрофа, не бедствие, не ошибка – это хладнокровное и запланированное уничтожение советским государством своего народа.

Сюда же он пристегивает и Катынь. Допустим, была проведена преступная репрессия, расстрел 20 тысяч пленных польских офицеров (дело вообще темное и убедительного завершения не получившее). Но как ее представляет А.Адамович японцам: «Хатынь – деревня под Минском, где кладбище-мемориал белорусских деревень, сожженных немецкими фашистами вместе с людьми. Люди сгорели заживо, как и в Хиросиме, – больше 100 тысяч… Хатынь и Катынь звучат похоже, да и по сути одно и то же: геноцид» («Мы – шестидесятники», с. 240).

И так все – любое отрицательное явление нашей жизни доводится в его отрицании до высшей градации абсолютного зла. У людей, которых в течение многих лет бомбардировали такими утверждениями, разрушали способность измерять и взвешивать явления, а значит, адекватно ориентироваться в реальности. В структуре мышления молодого поколения это очень заметно.

Вот, уже больше года мы ведем в Интернете разговор о причинах крушения советского строя. И видно, как широко распространились и глубоко проникли в сознание эта склонность – исключать меру из рассуждений. Один из собеседников, Б., написал, например, что СССР рухнул, когда «еда кончилась». И как довод привел тот факт, что он как-то вез продукты в картонном ящике родственникам в Казань из Москвы.

Здесь – перескок всех градаций сразу до абсолютной – "еда в СССР кончилась". В результате утверждение становится иррациональным. Ведь вез-то он еду из Москвы, а не из Парижа! Значит, еда не кончилась, она по какой-то причине была так распределена в пространстве, что людям приходилось мучиться, перевозя какую-то ее часть в картонных ящиках (это – иная проблема, нежели «еда кончилась», и водораздел между этими двумя проблемами резкий).

Какой казалась эта часть от всего потребляемого продовольствия – зависит от восприятия, а в нем – от чувства меры. Я вспоминаю, что моей семье в Москву дядя привез в 1943 г. из Туркмении жареного бараньего мяса, набитого в коровий желудок, и мы его ковыряли два года, все родственники. Я долго был уверен, что мы прокормились в годы войны именно этим мясом. Потом как-то, не помню почему, стал в уме подсчитывать, сколько за эти годы мы получили продуктов по карточкам, и оказалось, что это мясо было лишь небольшой добавкой – замечательной, приятной, но небольшой.

Эта утрата меры – свойство мышления, которое привыкло видеть реальность в форме упрощенных, довольно абстрактных моделей. При таком подходе явление, на котором концентрируется внимание, изымается из контекста, и оценка становится подчас совершенно иррациональной – одна и та же мера прилагается к разным явлениям. Например, одной из любимых тем антисоветских демократов во время перестройки был факт продажи Советским правительством художественных ценностей на Запад в 1928-1933 гг. То, что огромное количество таких ценностей было вывезено в эмиграцию и там распродано, при этом обычно не упоминается (например, князь Юсупов, промотав в Париже большое состояние, продал два полотна Рембрандта). Вопрос дотошно исследован и изложен в книге Р.Уильямса «Русское искусство и американские деньги. 1900-1940» (Кембридж-Лондон, 1980). Сам автор этой книги резонно отмечает: «Экспроприация состояний и ценностей была логическим следствием русской революции, а обращение этих ценностей в полезный капитал было в равной степени логическим следующим шагом». Вопрос ведь в том, для чего продавал Рембрандта князь Юсупов, и для чего – Советское правительство.

Главная сделка была совершена в июне 1930 г. с министром финансов США, очень влиятельным политиком Э.Меллоном[43]. Ему была продана 21 картина из Эрмитажа, и этими деньгами была оплачена треть импорта СССР из США за 1930 г. Были закуплены тракторы и станки. Как пишет сегодня в академическом журнале автор-демократ, «на первый взгляд, сталинское руководство преследовало цели, отвечавшие интересам страны. Но вряд ли эти сиюминутные интересы могли послужить оправданием для правительства, ценившего тракторы выше Тициана, а автомобили – выше Фаберже». Скорее всего, папаше этого демократа не угрожал голод в 1932 г., и он, будь его воля, вместо табакерки Фаберже продал бы за границу побольше хлеба.

Ницше писал: «Величайший прогресс, которого достигли люди, состоит в том, что они учатся правильно умозаключать. Это вовсе не есть нечто естественное, а лишь поздно приобретенное и еще теперь не является господствующим». Человек может ориентироваться в жизненном пространстве и разумно судить о действительности, то есть делать правильные умозаключения, когда отдельные элементы реальности, выраженные в понятиях, соответствуют друг другу и соединяются в систему – они когерентны, соизмеримы.

Сейчас, когда подведены итоги многих исследований массового сознания в годы перестройки, психологи ввели в оборот термин искусственная шизофренизация сознания. Шизофрения (от греческих слов schizo расщепляю + phren ум, рассудок) – это расщепление сознания. Один из ее характерных симптомов – утрата способности устанавливать связи между отдельными словами и понятиями. Это разрушает связность мышления. Ясно, что если удается «шизофренизовать» сознание, люди оказываются неспособными увязать в логическую систему получаемые ими сообщения. Их рассуждения становятся некогерентными[44].

Наличие этого изъяна в антисоветских рассуждениях уже с 60-х годов вызывало нарастающее недоумение. Когда на это робко указывали, собеседник обычно принимал многозначительный вид и говорил что-нибудь туманное. Мол, сам понимаешь, мы многого не можем еще сказать. Помню, в 1974 г. я был в колхозе, и один из аспирантов нашего института, талантливый А.Каплан, сидя на койке, толкал какую-то очень концептуальную антисоветскую речь, в которой эта пресловутая некогерентность была представлена в самом чистом виде. Я сказал: «Слушай, это самая примитивная антисоветчина. Но почему она доведена до такого уровня идиотизма? Ведь каждое утверждение не согласуется с предыдущим». Каплан вспыхнул: «Вот это по-расейски! Иди, доноси на меня». Странно, как талант, о котором я был столько наслышан в Институте, сочетается с такой тупостью. Впрочем, вскоре после этого талант уплыл в США в водах «третьей волны», а там стал чем-то торговать, весьма успешно. Даже приезжал в Институт хвастаться, такой простодушный парень.

Но с тех пор я стал приглядываться к антисоветским рассуждениям с этой меркой, и пришел к выводу, что некогерентность – их родовой признак. Тогда, например, вошло в моду понятие «наш деревянный рубль». Помню, как ярко прозвучало оно однажды на бензоколонке. Два молодых человека вылезли из машины и, продолжая разговор, проклинали наши «деревянные». При этом один из них сунул в окошечко три рубля и наполнил бак бензином (тогда он стоил 9,5 коп. за литр). Я подумал: что за кретин? Получает на рубль десять литров прекрасного бензина – и презрительно называет этот рубль «деревянным»!

А уж во время перестройки антисоветские рассуждения стали настолько бессвязными и внутренне противоречивыми, что многие всерьез поверили, будто жителей крупных городов кто-то облучал неведомыми «психотропными» лучами. Причем бессвязность мышления одинаково проявлялась и у ораторов, и у их слушателей – если все настраивались на антисоветскую волну. Вот, выступает писатель и депутат А.Адамович в 1989 г. в МГУ: «Запад благодарен Горбачеву еще и за то, что он „изнутри“ остановил процесс разрушения демократии в странах третьего мира».

И ни один профессор, доцент, студент или хотя бы уборщица нашего лучшего университета не крикнет ему: «Вы спятили, Адамович?» Вдумайтесь в его утверждение. Что Запад благодарен Горбачеву, это понятно. Но, оказывается, помимо всех его заслуг перед Западом он еще и защитил демократию в третьем мире! Были там у власти демократы Мобуту, Сомоса, Маркос с Сухарто, но в 80-е годы стали левые силы эту демократию разрушать – то одного прогонят, то другого, заменят на выборную гражданскую власть. Но Горбачев «изнутри» этот процесс остановил. Вот, значит, кто из кресла Генерального секретаря КПСС сумел подгадить Сальвадору Альенде! Но тут хоть Пиночет защитил демократию – и за это Запад благодарен Горбачеву.