Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

Можно ли, побывав в Башкирии, не заехать в Салават?! Взглянув на Салават, сразу вспомнишь, что Башкирию называют жемчужиной Южного Урала. Еще ее называли скатертью-самобранкой. Но скатертью-самобранкой в прежние времена она являлась только для местных богачей, царских чиновников и помещиков, согнавших с земли башкир-бедняков. Сейчас Башкирия действительно стала жемчужиной Урала.

Салават — город молодости. Средний возраст его жителей — двадцать четыре года, и каждый третий прохожий катит перед собой по улице детскую коляску.

А сколько зелени на улицах и какая чистота! Салават борется за звание города высокой производительности труда, образцового порядка и высокой культуры. В этом он соревнуется с Сумгаитом в Азербайджане. Чуден Сумгаит, построенный за четырнадцать лет возле Баку. Это тоже город молодости, и строила его молодежь, приехавшая на побережье Каспия по комсомольским путевкам, но о Сумгаите особый разговор, а сейчас мы совершенно увлечены Салаватом.

Пятнадцать лет назад здесь была пустынная лесостепь. Лицо города и, так сказать, душа его — первый в мире по величине стекольный завод (техническое стекло и зеркальное), большой полиэтиленовый завод, являющийся цехом комбината, и этот гигант — нефтехимический комбинат.

Наше знакомство со здешними жителями состоялось на выступлении в прямо-таки грандиозном Дворце культуры. Изумительное новшество в жизни наших городов — такие вот дворцы. У нефтяников они особенно хороши. Навсегда запомнятся приезжему человеку Дом техники в городе Октябрьском, Дворец культуры в Новой Уфе, в Стерлитамаке, что стоит на площади Ленина, белоколонный, с широкой полосой орнамента — арабской вязью над высоко возведенными красноватыми стенами, и вот этот, в Салавате.

Директор его, Гизатуллина, окончившая ленинградский институт, на культпросветработе уже двадцать лет. Рассказывая о том, как учатся в школе ее две дочки и чем занимается муж в тресте «Салаватстрой», она ведет нас в библиотеку. В книгохранилище 36 тысяч томов. Работает двадцать шесть передвижек в цехах. Гизатуллина с увлечением и явной гордостью говорит о вечерах отдыха во дворце, о художественной самодеятельности, которая за полгода дала тридцать концертов для взрослых и двадцать два для детей.

О детях здесь заботятся повсюду. Не удивительно, что во многих городских кварталах открыты детские комнаты с игрушками и телевизорами, где на общественных началах работают пенсионеры. Рождаемость в городе так велика, что детских учреждений не хватает.

На другой день мы поехали на комбинат, и у нас, как говорится, разбежались глаза: так грандиозна панорама нефтезаводов, так велики строящиеся химические цехи.

А разве забудешь начальника этого колоссального строительства Ивана Афанасьевича Березовского, инженера и технолога, на всю жизнь влюбленного в нефтехимию и не случайно окончившего еще и литературный факультет? Может быть, один из таких нефтяников-химиков и подарит нам по-настоящему проникновенный поэтический роман о своей поистине чудесной, необыкновенно сложной работе?

Березовский водил нас по старым и новым объектам, провел по длинной эстакаде, показал с высоты, где и что творится. Он сам был хорош, этот поэт и хозяин нефтехимии, высокий, стройный, хотя и не молодой уже человек, достойный стать героем романа.

Шестьсот гектаров занимает комбинат, работающий на своем, башкирском сырье, выдавая до сорока видов продукции. А беспокойные его инженеры и рабочие все хлопочут о возможно большем использовании внутренних резервов.

— Вот у нас самый «старый» инженер на производстве — Евгений Михайлович Филиппов. Ему тридцать два года. Он главный технолог производства полиэтилена. До этого был начальником крупного цеха.

Березовский улыбается. Улыбается и Филиппов, невысокий, голубоглазый, юношески подвижной, и тут же заговаривает о недостатках работы комбината…

Они не боятся говорить о недостатках, потому что наверняка справятся с ними, потому что они, как и мы, хотят лучшего на родной земле.

Из Салавата мы понеслись обратно в Уфу, где праздновался юбилей хорошего башкирского писателя — Анвера Бикчентаева. Всю дорогу я смотрела из окна машины на знакомые уже прекрасные пейзажи, на мелькающие села и думала: «Какое счастье, что около полувека назад, такой же вот осенью, все переменилось в нашей стране!»

1963–1969

ОКНО В МИР

В июне 1953 года в Копенгагене должен был проходить женский Международный конгресс.

Нам пришлось отправиться в Данию кружным путем, потому что Копенгагенский аэродром отказался принять пассажирские самолеты из Варшавы. Зато мы увидели чудесную страну — Чехословакию. От пограничной станции Чоп до Праги два дня бежал, покачиваясь по узкоколейной дороге, поезд с небольшими вагонами, оборудованными только для сидения, а за окнами развертывались величавые картины: то горы, заросшие дремучими зелеными лесами, то голые скалы, торчащие, как волчьи клыки, то глубокие ущелья, по которым льются бурные реки, молочно-белые от быстроты течения, то нагорные луга, уставленные островерхими избушками для хранения сена. Иногда все погружалось во тьму — поезд мчался туннелями.

Потом показались Татры, увенчанные снегами. Поезд летел, гремел вдоль русла красавца Вага, мимо причудливых лесистых сопок, изумрудно-зеленых вблизи, а вдали подернутых густой синевой. Живописнейшие городки в долинах. Белые среди садов дома под высокими серыми и красными черепичными крышами, асфальтированные улочки и дороги.

В селах деревянные оштукатуренные домики, крытые дранкой, стоят парами, стена к стене. Это из-за дороговизны земли, которую крестьяне покупали здесь у кулаков. Очень бедно тут жили. Промышленности почти не было. Основная работа — на лесозаготовках и лесосплаве да скудное крестьянское хозяйство.

На всех станциях мелькали пятиконечные красные звезды. Глядя на них, мы чувствовали себя в родной нам стране, среди своих людей. С нами в поезде ехали работницы, которые провожали нас от пограничной станции до Праги. Одна из них, маленькая чернокудрая смуглянка, всю дорогу пела русские песни. Она пела очень хорошо, ее слушал весь вагон, но на второй день пути мы убедились, что такие певуньи не редкость в Чехословакии. Как только стало известно, что едут советские делегатки на женский конгресс, нас стали встречать на станциях толпы людей, выходивших к поезду с цветами, лозунгами, с письмами, приготовленными вместо речей, для которых не было времени. Школьники вместе с учителями пели советские песни, дарили нам свои пионерские галстуки, любовно разрисованные письма: «Дорогие советские друзья! Мы были обрадованы и думали, что будем с Вами говорить. Это невозможно, и мы Вам пишем. Мы знаем, как Вы своей работой строите мир».

Люди шли чередой для того, чтобы пожать нам руки. Подносили к вагону детей. Оказывается, чехи и словаки всюду с большой охотой изучают русский язык.

Передавали нам письма и взрослые: «От имени рабочих, главно женщин, Вас сердечно поздравляю и желаю, чтобы Вам у нас хорошо нравилось. Поздравляйте могучий Советский Союз, доверите, что Вас наши рабочие люди никогда не обмануть».

Мы читали эти письма с волнением. Нас радовали и чувства, выраженные в них, и рисунки на полях, и милые ошибки. Да, мы верим, что руки, которые мы пожимали, — чистые руки, верим в честность рабочих людей. Они пережили тяжесть войны, испытали зверства фашизма и вместе с нами боролись против него. Расправы над патриотами были жестоки. В городе Оламоуце, мимо которого мы проезжали, немецкие оккупанты завалили в угольных шахтах много шахтеров, не захотевших работать на них. Мы проезжали недалеко от деревни Лидице, которая была совершенно уничтожена фашистами…

В Праге мы были недолго. Город утопает в садах. В нем много интереснейших памятников древности: церкви, дворцы, башни, масса скульптур. Есть улицы, похожие на каменные ущелья, в которых с трудом могут разъехаться две легковые машины, и крохотные площади с колодцами посредине, у которых в давние времена приковывали неверных жен на всеобщее позорище. Сохранилась на месте бывшего еврейского гетто, поглощенного разросшимся городом, единственная в Европе готическая синагога, построенная в IX веке.

Смотришь на все и невольно переносишься в эпоху средневековья. Часы XIV века, бьющие на городской ратуше, — свидетельство смекалки искусных мастеровых людей. Невысоко над мостовой два больших круга на стене: нижний — астрономические часы с делением на дни и месяцы. Верхний круг показывает время суток; с обеих сторон его скульптурные изображения, из которых особенно запоминается костлявая смерть с песочными часами, наблюдающая за богачом, считающим денежки. Над верхним кругом два больших окна с голубыми ставнями, выше еще одно — круглое окошко. Бьют часы… С первым ударом распахиваются голубые ставни, и по ратуше проходят двенадцать апостолов. Один за другим подходят они к окну… Поглядят, повернутся и следуют дальше. И вот уже выглядывают из соседнего окна и опять отходят. Кто с крестом, кто с пилой или ключом… Бородатые, лысоватые, идут и строго глядят на людей. При последнем ударе часов распахивается верхнее круглое окно, и в нем появляется железный петух. Он поет. Заслышав его грозное кукареканье, смерть, следящая за богачом, встрепенувшись, перевертывает свои песочные часы.