Москва-Лондон - Ефим Лехерзак

и про себя решил: «Не меньше пяти десятков тысяч рубликов собрал мой дорогой батюшка на Вологде…»

Впрочем, кормленщик отнюдь не все, собранное им тем или иным путем, присваивал себе: он вынужден был делиться не только со своими помощниками, но и с государственной казной, а также с видными и влиятельными представителями центральной власти…

К середине XVI века все русские земли делились на административные округа, называвшиеся уездами. Они, в свою очередь, состояли из города

и сельских обществ, называвшихся волостями и станами. Стан — та же сельская волость, только пригородная, ближайшая к уездному городу, находившаяся в окологородье. Наместник правил городом и подгородными станами. Волости же управлялись волостелями, которые обычно ни в чем не зависели от наместника своего уездного города, хотя в крупных городах

и уездах наместнику принадлежал суд по важнейшим уголовным делам, случавшимся в волостях его уезда. Так вот наместники и волостели правили с помощью подчиненных им агентов, тиунов, творивших суд их именем, доводчиков, вызывавших на суд, и праветчиков, чинивших исполнение по судебным приговорам. Если функции доводчиков в известной мере напоминают нам судебных следователей, то праветчики похожи были на судебных исполнителей. Разумеется, все эти тиуны, доводчики и праветчики не были государственными служащими. Обычно это были дворовые или лично близкие, доверенные люди наместников и волостелей, зачастую — их холопы. Но их следовало кормить… Конечно же, наместники предпочитали кормить всю эту алчущую братию из своих рук — иначе нечем было бы кормиться самим…

…Князь Борис глубоко вздохнул.

Из Москвы шли самые неприятные и просто невероятные слухи: де молодой государь вовсе упразднил кормление и своих управителей на землях русских будет жаловать своею казною, рубликов по пятьдесят в год. Смехотворно сие и обидно до слез: от такого жалованья враз копыта отбросишь, с сумою по миру пойдешь! Какая уж это служба вечно натощак — срам единый! И вовсе не боярское и не княжеское дело это будет. А чье же тогда? Кто же тогда суд и закон править станет на землях-то русских? Кто?

Да и чего доброго можно было ожидать от этого молокососа московского? Вымахал с версту, а ума и чина истинного так и не набрался… Ишь, царем на трон венчался! Предки наши… и его тоже… в великих князьях хаживали да целый свет божий у ног своих держали. А этот — царь! Ишь куда гордыня безмерная вознесла детище сие неразумное! Царь! Это чтоб нас до коленостояния довести, роды боярские, княжеские под корень вывести! Божескую власть прибрать к рукам своим вознамерился, ибо до сей поры лишь единый царь небесный правил человеками с высот своих лучезарных. Под нас ямы невылазные роет, неразумный! Того не разумея, что лишь мы, князья да бояре, — суть кости да жилы тела всего державного! Вот и кидай нас в ту яму — заодно с самим собою и всем твоим государством! Тьфу на тебя! Не царь, а сущая лесная марь112!

А эти ближние его — всякие там Глинские, Мстиславские, Бельские, Воротынские, Шереметевы, Морозовы, Палецкие, Захарьины, Юрьевы

и с полсотни других фамилий?! Эти-то чего шубы свои родовые княжеские да боярские под ножки царьку новоявленному подостлали? Думают — от рабов своих прочих отличит? Погодите, недоумки трусливые, погуляет еще топор царя вашего по башкам же вашим безмозглым! Погуляет — как сейчас вижу… да радуюсь заранее… Да и то сказать — не самых родовитых пригревает мальчишка глупый! Предки вот мои дальние куда выше многих из них сиживали да местами своими только и сойтись могут что с самыми первыми князьями русскими! Коли посчитать поголовно всю родню мою княжескую…

На этом высокие и мудрые мысли князя Бориса были внезапно прерваны слабым скрипом двери.

Князь невольно вздрогнул и обернулся.

На пороге стоял сын Алексей.

— Слава богу, — облегченно вздохнув, проговорил князь Борис и тро-

екратно перекрестился. — На третьи сутки дело уж пошло… Ну, говори, княжич! Заждался я тебя. — Княжич, однако, безмолвно стоял у двери,

широко расставив ноги, заложив руки за спину и опустив голову на грудь.

— Ну!

— Нету его… — глухо процедил наконец Алексей.

— Кого это нету? — Князь тяжело поднялся на ноги и вплотную подошел к сыну.

— Этого… проклятого… воеводы… нигде нету… Оборотень сущий, не человек…

— Обоз… обоз-то сыскал ли ты тот… наш?..

— Нет… Помилуй, батюшка! Оборотень он… оборотень!

— Говори все толком… княжич. Почую ложь либо лукавство — забью насмерть… стервец! Ну!

— Сани его настиг я у корчмы Федьки Кривого Михайлова. Два десятка моих людишек в миг единый попрятались вокруг дома обжорного. А он, воевода-то, вылез из саней, задал лошади корму и вошел в корчму. Пробыл там

с половину часа, а потом вышел, огляделся окрест, сел в свои сани и покатил…

— Тебя видел?

— Избави боже! Я в сарае за домом схоронился…

— Далее что? Не тяни метлу за титьку!

— По уговору он должен был ждать твоих стрельцов-охранников за околицей, у мельницы Кузьмы Гольцова.

— Так, — подтвердил князь Борис, неотрывно глядя в немигающие глаза сына своими сузившимися рысьими глазами. — Далее! Далее чего?

— Он во весь опор мимо мельницы проехал и утонул было в лесу… Ну, я со своими людишками за ним. Едва догнал у самой реки. Вытряхнул я его из саней-то… — Алексей вновь уронил голову на грудь и замолчал.

Князь кулаком резко поднял его голову под нижнюю челюсть и, тяжко дыша, с превеликим трудом одолевая взрыв своей страшной ярости, кратко прохрипел:

— Далее… пес…

Алексей снова, хотя и поневоле, смотрел в страшные глаза отца своим немигающим взглядом.

— Это был не он, батюшка… не воевода…

— А кто?

— Мужичонка какой-то проезжий… с Холмогор сказался… Сани решил уворовать…

— Пытал ли накоротке?

— Один глаз вытащил из него… три пальца выломал… да потом и обрезать их велел вовсе…

— Ну и?..

— На своем стоял насмерть… Тогда я в корчму поскакал обратно, ан воеводы там уже и след простыл. Я за Федьку за Кривого было взялся, да он поклялся всеми святыми, и матерью своею, и женою, и сыновьями, и дочерью…

— И дочерью? — прорычал князь.

— Ну да… дочерью… замужняя… вроде бы…

— Отдал тебе? Сам отдал?

— Угу… сам… на час малый… дух перевесть…

— Пес! Пес! Пес!

Удар князя Бориса по лицу сына был настолько силен, что Алексей, залившись кровью, мешком с отрубями отлетел в угол комнаты и пребольно стукнулся головою о стену. Сознание на какое-то время покинуло его…