Месма - Вадим Смиян

   - Гущин Федор Иванович… лейтенант… третий пехотный батальон одиннадцатого особого мотострелкового полка… вот отпускное удостоверение… вишь, офицеры-то наши в отпуска даже ездят! Отпуск в город Краснооктябрьск на трое суток…

   - Августа… - тихо спросил Прохор Михайлович. – Зачем ты это мне читаешь?

   - Как зачем? – Августа подняла на него свои чарующие и глубокие, как осенние омуты, глаза. – Как зачем? Чтобы ты знал, Прохор, из чьего мяса пироги да котлеты будешь лопать! Чай, не беспризорник нынче попался, а целый лейтенант! Боевой офицер. Вот, кстати, и награды у него имеются… Имелись, то есть! Смотри-ка… медаль «За боевые заслуги»… орден Красной Звезды! Во как! Геройский лейтенант-то был! На фронт возвращался, за Родину хотел воевать. Да не доехал, вишь, он до фронта! Вместо окопов да полевых блиндажей придется теперь ему  по моим кишкам круговороты совершать! Вот ведь какие выкрутасы-то судьба порой с людьми вытворяет – правда, Прохор?

   Прохор Михайлович содрогнулся. Он даже не знал, что и ответить на такое… Фотомастер ощутил, как его снова начинает колотить нервная дрожь. Чтобы как-то успокоить себя, он спросил как мог непринужденнее:

   - Ну и что ты собираешься делать с этим?..

   - Документы в печь брошу вслед за формой и бельем! – сказала Августа просто. – А награды… награды сохраню! На память… а пока спрячу. Это трофеи мои будут…

   Прохор Михайлович только головой покачал.

   Между тем Августа продолжила разворачивать длинный сверток, и вытащила из него пистолет – тот самый, которым лейтенант угрожал им обоим вчера.

   - А это… тоже твой трофей? – сдавленно спросил Прохор Михайлович.

   - О, еще какой! – восхищенно воскликнула Августа. – Видишь, Прохор? Пистолет ТТ-33… Прекрасное оружие, между прочим! Тридцать восьмого года выпуска. И даже патроны к нему есть! Два магазина! Все себе заберу…

   - Да ты обращаться-то с ним умеешь? – с некоторым негодованием спросил Прохор Михайлович. – Это же боевое офицерское оружие…

   - Умею, Прохор, ты главное, не беспокойся, - ответила Августа, задумчиво глядя на него. – Я много чего умею из того даже, что тебе и не снилось! Понял?

   - Будем считать, что понял, - сказал Прохор Михайлович, решив, что возражать будет по крайней мере неблагоразумно. – Но ты так и не сказала, по какому делу пришла…

   Августа убрала пистолет обратно под тряпицу. Потом повернулась к Прохору Михайловичу.

     - У тебя входная дверь надежно закрыта? – спросила она.

     - Вполне… - отвечал фотомастер, не понимая еще, куда она клонит.

     - Это хорошо, - сказала Августа. – Я хочу, чтобы ты меня сфотографировал. Сейчас, пока электричество еще не отключили…

     - Ну так в чем проблема… давай я тебя сейчас и сфотографирую, - с легкой растерянностью отозвался фотомастер. – Прошу, мой аппарат готов…

    - Ты не понял, - Августа улыбнулась такой улыбкой, от которой у Прохора Михайловича вмиг пересохло в горле. – Я хочу, чтобы ты сфотографировал меня… вот с этим!

    Она запустила руку в принесенный ею холщовый мешок и вытащила оттуда за волосы отрубленную голову лейтенанта Гущина.

    Прохор Михайлович невольно шарахнулся назад. От поразившего его шока он не мог вымолвить ни слова.

    Августа небрежно помахала отрезанной головой своей жертвы прямо перед носом ошалевшего фотомастера. Прохор Михайлович едва перевел дыхание. Он не мог отвести взгляда от мертвенно-бледного, обескровленного лица, мотнувшегося перед его взором подобно маятнику. Оно было ужасно: зрачки остекленевших глаз были устремлены вверх и почти полностью закатились; черный провал рта зиял будто в предсмертном отчаянном крике…

    - Ну? – зловеще спросила Августа. – Чего застыл? Быстро к аппарату!

    - Погоди, погоди. Августа… - Прохор Михайлович успокаивающе приподнял руки, словно отстранялся от нее. – Давай лучше успокоимся…

    - А чего мне успокаиваться? – слегка удивилась Августа. – Я и так спокойна.

    - Ладно… допустим. Для начала давай с тобой уточним: зачем это тебе нужно?

    Августа взглянула на него исподлобья, и сейчас взгляд ее был из тех довольно редких взглядов, которые неизменно вызывали у Прохора Михайловича оторопь.

    - А вот это не твоего ума дело! – грубо ответила она. – Тебе достаточно знать, что мне это просто нужно. Для чего, как, зачем – тебе знать необязательно и ни к чему.

    Прохор Михайлович лихорадочно соображал, пытаясь распознать хоть какое-то рациональное зерно в этой сумасшедшей затее своей соседки-сообщницы. Что она задумала? И не с этим ли связаны ее частые высказывания о том, что он ей для чего-то нужен? Для чего? И чем это может ему угрожать? А впрочем… какое это имеет значение! Для чего он ей нужен… Вчера им просто повезло, если можно так вообще сказать. В следующий раз, когда обнаружатся следы деяний этих двух дьяволиц, фортуна уже не будет так к ним благосклонна, их арестуют и поставят к стенке! И его вместе с ними. И никто разбираться даже не будет. Так что вопрос, для чего он нужен Августе, просто потеряет всякий смысл. Автоматически…

    - Августа… но ты пойми, наконец, - все же попробовал Прохор Михайлович  воззвать к ее благоразумию. – Такая фотография – это неопровержимая улика. Если ее найдут у меня или у тебя – нам всем конец! Это разве неясно?

   - Прохор, - с обезоруживающей улыбкой отозвалась Августа. – Ты сам дурак или меня за полную дуру держишь? Ну конечно же – когда-нибудь нас раскроют!

 Устроят обыск и найдут – не фотографии, так человеческие останки… Может быть, нам удастся удрать, если не всем, то кому-то из нас – мне, тебе или Пелагее, но это маловероятно. Мы могли бы дотянуть до той поры, когда кончатся война и голод и не надо будет больше жрать человечину, но – не знаю, как ты, но я уже не могу жить без человеческого мяса… без человеческой крови… Обыкновенная еда для меня  уже просто непригодна. Но – я знаю, что делаю. Я спасаю себя, Прохор. Скажу честно – ты для меня пустышка. Ты ничто. Ты для меня и не человек даже; ты – мой раб в самом примитивном  значении этого слова, ты лишь средство для достижения мною моей цели! Ты стал моим рабом с самой первой минуты, когда я тебя увидела… Моей цели тебе не понять – это за пределами твоего восприятия; и не только твоего – за пределами восприятия человека вообще. Но при этом – я могу тебя спасти, Прохор. Спасти от ответственности и даже от смерти… Спасти вместе с собой – попутно! А ведь ты… ты же хочешь спасти себя, Прохор?

 - Честно сказать, не знаю, - отвечал Прохор Михайлович в полной растерянности. – Я как-то не думал об этом…